Страница 91 из 93
— Принято. Проверим. Если что — вызовем.
— Лучше не вызывайте, — быстро добавила она. — Я уже в возрасте. Память… как картошка — вроде есть, а как достать, так пусто.
— Мы зафиксируем. И доложим. Спасибо за бдительность, товарищ.
Баба Нюра расправила плечи, будто получила почётную грамоту. Марина и Дмитрий тут же рванули к выходу — с достоинством, но быстро, как люди, у которых в детстве был опыт побега с уроков.
На улице солнце било по глазам, двор гудел, дети с букетами шли в школу, мужики спорили у «Жигулей» о свечах зажигания, а из соседнего окна лилась «Катюша».
— Мы сделали это, — выдохнул Дмитрий. — Всё, как по нотам.
— Как по самиздату, — поправила Марина. — Без имени, без подписи, но с содержанием.
— Ты видела, как я молчал? Как герой-невидимка. Как тень из-за холодильника.
— Если бы ты был тенью, мы бы уже сидели в обезьяннике. Ты — скорее светлый шум.
Он усмехнулся. Потом стал серьёзным.
— Марин… Мы теперь что?
Она посмотрела на него. Потом на солнце. Потом на свой блокнот.
— Мы теперь — свидетели. А если повезёт — семья.
И пошли. Мимо плаката. Мимо милиции. Навстречу домой.
А внутри отделения магнитофон щёлкнул. И кассета закрутилась.
Комната бабы Нюры дышала нафталином и вечностью. Вечером она будто ещё сильнее застыла во времени: выцветшие обои в цветочек словно слиплись от жары, ковёр с оленями притих в углу, как будто тоже ждал чего-то важного. «Синяя вечность» плавно вытекала из радиоприёмника, чуть шипя, как старый чайник.
Марина сидела за столом, согнувшись над блокнотом. Платье мялось под локтями, а пальцы судорожно обвивали карандаш, словно это был шприц с последней дозой здравомыслия. В коробке с вещдоками зияла пустота. Как холодильник в ночь перед зарплатой. Всё было сдано. Всё… вроде бы закончилось.
— Если бы баба Нюра не заговорила про пижму, — пробормотала она, — мы бы до сих пор репетировали вручение улик в прихожей.
— Она человек системы, — откликнулся Дмитрий из-под окна, поправляя кепку. Он уже снял пиджак, и теперь его рубашка была наполовину заправлена, наполовину — в отпуске. — Советская разведка держится на таких бабах. Пижма, кстати, горькая, как моя молодость.
Марина не ответила. Вечер тянулся, как провода в подъезде. Только радио и хруст собственного позвоночника от долгого сидения нарушали тишину. Дмитрий подошёл к столу, глядя на жену:
— Ну что… Домой?
— А он ещё есть, этот дом?
— Какой был, — пожал плечами он. — С ремонтом от тестя и линолеумом в розочку.
— Я не про линолеум, Дим.
И вдруг…
Щёлк.
Телевизор.
Без повода. Без руки. Без включателя.
Экран «Рекорда» ожил, зашипел — и показал… нет, не программу «Время», не Юрия Сенкевича, не «Ну, погоди!». На экране были они. Их дочь. Их диван. 2025 год. Всё настоящее — но словно через стекло. Через время.
Марина замерла.
Карандаш выпал из рук.
— Это… — прошептала она, — …это прямой эфир из будущего?
— Или повтор, — ответил Дмитрий, подступая ближе. — Только мы его ещё не снимали.
На экране дочь смеялась, уткнувшись в плюшевого пса. Она была той самой — живой, настоящей, чуть старше, чем помнили. За ней — они. Вместе. Обнявшись. И на фоне — та же песня. «Синяя вечность».
— Мы… дома, — выдохнула Марина. — Там.
— Или будем. Если… если это не телевизионная провокация.
— Дим…
— М?
— Это… ты тоже видишь?
— Марин, если я схожу с ума — я тебя с собой не возьму. А если это правда — то, может, и возьмёт нас обратно.
Он взял её за руку. Она не отдёрнулась.
Экран вспыхнул сильнее, как будто телевизор почувствовал, что их сердцебиение синхронизировалось.
Марина порывисто взяла блокнот и нацарапала: «Телевизор — ключ. Портал. Реагирует на нас».
— Ты что, пишешь отчёт по объекту "Рекорд"? — усмехнулся Дмитрий, но глаза у него блестели.
— Я — налоговая. Я всё фиксирую.
— А я — следователь. И, по-моему, у нас тут новое дело. Парадоксально-бытовое.
Марина вскинула на него глаза. Он стоял в свете луны, с кепкой, сползающей набок, с измятым пиджаком, с лицом уставшего, но упрямого человека. И был вдруг родной. Даже не как муж. А как единственный, кто тоже застрял.
— Мы сделали это ради неё, — тихо сказала она. — Теперь домой.
— Я обещал. И мы вернёмся, — кивнул он.
Они сели рядом. Телевизор не гас. На экране дочь махала кому-то за кадром. Словно знала, что смотрят. Словно ждала.
Радио захрипело чуть громче, как будто тоже что-то почувствовало. В уголке ковра с оленями ветер приподнял уголок. За окном был всё тот же двор, тот же 1979-й, тот же воздух с запахом сырого картофеля.
Но внутри комнаты впервые стало чуть светлее.
И теплее.
Потому что они — вместе.
И впереди было не «если», а «когда».