Кальвин

Только такое бесконечное доверие к Богу и могло дать мученикам новой веры ту бесконечную силу, которой удивляются даже злейшие враги их, римские католики: «Всюду пылали костры… но упорство тех, кого влекли на них, изумляло многих, потому что простые женщины шли на муки с радостью; молодые девушки всходили на костер, как на брачное ложе, и мужчины, когда рвали им ребра палачи раскаленными докрасна железными щипцами… терпели эту муку с непоколебимою твердостью… и умирали, смеясь».[469]

«Что такое Женева? Город Духа, воздвигнутый на несокрушимой скале Предопределения… Каждому угрожаемому народу Спарта посылала воинов своих для защиты свободы. Так и Женева… Сколько бы народов ни порабощал Лойола; как бы ни ослепляло их испанское золото, — здесь, в Женеве, в огражденном убежище, темном саду Божием цветут кроваво-красные розы духовной свободы… И повсюду, где только Европа ни нуждается в Мучениках, — их посылает Женева».[470]

«Избранные Богом погибнуть не могут» — эту радостную тайну Предопределения знали, может быть, лучше Кальвина все великие святые до него и будут знать после; но знали только для себя. Кальвин первый узнал и осуществил ее для мира, в религиозном социальном и политическом действии — в строении Царства Божия на земле, как на небе, — в Теократии.

Духовные дети Кальвина, проходя по всему лицу земли, с Библией и заступом в руках, завоюют весь мир, и это завоевание будет выше, бессмертнее всех побед Александра, Цезаря и Наполеона. Больше, чем веря, — зная, что волос с головы их не упадет без воли Отца их небесного, эти люди в воде не тонут, в огне не горят. Выкинутые кораблекрушением на пустынный берег или блуждая в непроходимых чащах лесных Нового Света, так же спокойны они и радостны, как младенец на руках у матери.[471]

«Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время ужасной бури, спасся, полумертвый, на этом необитаемом острове, который я назвал Островом Отчаяния, — записывает Робинзон в дневнике своем. — Я изгнан навсегда из человеческого общества… Нет у меня никого, с кем бы я мог говорить и кто мог бы меня утешить».

Но вот, среди обломков корабля, находит он случайно или по Предопределению Божьему «три великолепных Библии, которые получил из Англии вместе с грузом и уложил со своими вещами»; находит также и заступ. И с этими двумя орудьями — Книгой и Заступом — будет спасен. Остров Отчаяния сделается для него Островом Надежды.

«Мне пришло на ум, что я потеряю счет времени… Чтобы этого избегнуть, я водрузил там, где вышел на берег, большой деревянный крест, с вырезанной на нем надписью: „30 сентября 1659 года я вышел здесь на берег“».

Остров — весь мир, а Робинзон — все человечество. Чем будет для него мир — Островом Надежды или Отчаяния, — решает Крест.

Горсть пыли на дне забытого мешка находит Робинзон тоже случайно или по «Предопределению Божию» и, нуждаясь для чего-то в мешке, вытряхивает пыль на землю. «Это было незадолго до больших тропических дождей. А когда, около месяца спустя, я увидел выходившие из земли зеленые стебли, я подумал, что это какое-нибудь неизвестное мне растение. Каково же было мое удивление, когда я увидел десять или двенадцать колосьев зеленой ржи, точно такой же, как в Англии! Я заплакал от радости и возблагодарил Бога за такое великое чудо милости Его ко мне».[472]

Это, в самом деле, великое чудо Креста: только крещеная земля кормит человека, как мать сына.

Если бы не было Кальвина, то не было бы и Робинзона Крузо — человека с Книгой и Заступом, который мир завоевывает тем, что мы называем «европейской цивилизацией» и что может сделаться путем к Царству Божию на земле, как на небе.

«Тайна Предопределения сладостна», — учит Кальвин.[473]

И пошел Самсон с отцом своим и с матерью в Фимнафу, и когда подходили к виноградникам Фимнафским, вот, молодой лев, рыкая,

идет навстречу ему. И сошел на него Дух Господень, и он растерзал льва,

как козленка; а в руке у него ничего не было… Спустя несколько дней…

зашел он посмотреть труп льва, и вот рой пчел в трупе львином и мед…

И сказал: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое»

(Суд., 14:5 — 14).

«Сладостная тайна Предопределения» и есть в львином трупе мед — «ядомое в ядущем».

«Люди богатеют не собственным трудом своим, не добродетелью, не мудростью, а благословением Божиим». «Сами по себе богатства — не грех, как учат изуверы… и даже великое кощунство — осуждать богатство… Ангелы относят Лазаря на лоно Авраамово. Кто же Авраам? Человек богатый всем — скотом, серебром, детьми».[474] Стоит лишь сравнить это благословение богатства у Кальвина с его проклятием у св. Франциска Ассизского, чтобы увидеть, что вся плоть мира освящается у Кальвина под знаком не Отца и Сына, а только Отца. Чтобы это увидеть, стоит лишь вспомнить и эти страшные слова Кальвина: «Тело Христово не может быть унижено так, чтобы претвориться во хлеб Евхаристии»,[475] или то, что говорят женевские Либертинцы о французских гугенотах-изгнанниках: «Черт бы их всех унес назад во Францию и дал бы им там есть ихнего Бога, запеченного в тесте!»[476]

Под тем же знаком не Отца и Сына, а только Отца освящает Кальвин и свободу. «Чудный дар Божий людям — свобода». «Не думать о ней — значит быть вечным скотом». «Сволочью могут быть и цари; слишком часто достойны они только быть выброшенными на съедение псам».[477]

Это освящение свободы совершается во имя Христа лишь в Реформации, а в Революции совершится помимо или даже против Христа. Вот почему вся так называемая «цивилизация» новых времен выпадает с такой ужасающей легкостью из христианства сначала в язычество, а потом и в антихристианство, или в совершенную религиозную пустоту — «тьму кромешную».

Крест воздвиг Робинзон на Острове Отчаяния, вопреки всему учению Кальвина. Дерево креста потихоньку истлеет — Крест упадет, и Остров Надежды снова сделается Островом Отчаяния. Чтобы в этом убедиться, стоит лишь вспомнить того Вальденского мученика, который предпочел быть сброшенным в пропасть, чем поклониться Кресту; или того, кто дал себе проткнуть язык раскаленной докрасна железной иглой, только бы не произнести Ave Maria; или то, что Римская обедня для Кальвина — страшно сказать — есть «нечто смердящее»; или то, что он исключил из Литургии одну из прекраснейших молитв человеческих — ту, что произносит священник Римской Церкви, причащаясь Дарами:

Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой.

Domine, non sum dignus.[478]

Это изуверство женевское нисколько не лучше, а может быть, и хуже действительного или только мнимого изуверства римского, потому что здесь более страшное обеднение, обнищание человеческого духа.

Лютер открыл форточку, чтобы освежить воздух в доме, а Кальвин выломал окно так, что ледяной ветер наполнил весь дом, и он сделался необитаемым.

Все человеческие верования — сначала свежие, только что курочкой снесенные яички, а потом и, увы, очень скоро — тухлые яйца. Эта горькая участь постигла и Реформацию.

Тайна Предопределения слаще меда для «избранных», а для «осужденных» — горше полыни. Но человек, пока жив, как бы ни был праведен, не может и не должен знать наверное, будет ли он на последнем Божьем суде осужден или оправдан, и «единственная для него порука спасения — добрые дела».[479] И здесь опять та самая опасность фарисейского самодовольства и лицемерия: «Благодарю тебя, Господи, что я не как сей мытарь», — из-за которой и началась Реформация. Иезуитская ложь от Лойолы, пуританское лицемерие от Кальвина — что лучше?

469

Florimond de Raymond, Hist. de la naissance, propos et décadence de 1'héresie de ce siècle, 1605–1647,1, ap. I, 19.

470

Michelet, Hist. de France, XVI siècle, 83.

471

Stähelin, II, 243.

472

Daniel Defoe, Robinson Crusoe, I.

473

Benoit, 234.

474

Op., XXXVI, 627.

475

Stickelberger, 69.

476

Benoit, 95.

477

Doumergue, 148.

478

Math, 8, 8.

479

Calv., Comment. II Thessal., 2, 13.