Страница 13 из 14
Итак всё, что читал и слышал от духовника и от старших товарищей именно само выстроилось в надлогическую систему. Конечно, тут в первую очередь сыграли роль какой-никакой личный опыт, приправленный концентратом писаний и преданий. Впрочем, я запретил себе поверять алгеброй гармонию, испытывать на прочность разумные усилия, именно потому, что надеяться на ум, траченный грехом, дело неблагодарное. Поэтому внешне сказался в нетях, да и ушел внутрь, в тот самый сакральный океан непознанного, который принимает тебя в тот момент, когда признаешься в первую очередь самому себе в собственном ничтожестве. Конечно, меня какое-то время помучила привычная гордость — ну как так запросто взять и уничтожить в себе все то, что считается хорошим, разумным и полезным! Но если очень нужно, то просто берешь и уничтожаешь. И вот я стою перед Всевидящим наг от добрых дел, за что не сразу, а после минут отчаяния, получаю нечто вроде уверенности в правильности пути, на который встал и делаешь первые шаги. Премудрость зовет к себе безумных: "кто неразумен, обратись сюда" (Прит.9,4)
Из океана непознанного всплыл на поверхность уничиженного сознания образ. Мне он сразу понравился, я его сразу принял и стал разглядывать, как драгоценность.
Трамплин.
Вспомнил, как меня учили молитве. Сначала «дай зрети согрешения моя», потом обретение ненависти ко греху, затем — покаяние. Эта часть молитвы укладывается в стремление лыжника по трамплину вниз, до состояния, когда тебя невидимая, но вполне ощутимая сила придавливает к самой нижней точке самоуничижения (по научному, стол отрыва). Казалось, сейчас отчаяние от собственной грязи и ничтожества тебя раздавит, сомнет — ан нет! Ты уже набрал достаточный импульс движения — и вот из нижней точки ты распрямляешься, отталкиваешься и взлетаешь ввысь, непрестанно повторяя самые правильные слова благодарности и славословия. Это состояние обретения полета и есть искомая благодать. Там же радость прощения и то самое дерзновение, с которым в сердце ощущаешь — вот сейчас можно, сейчас проси, чего хочешь для себя и ближних. Но ты замираешь в предельном восторге, понимая слова Спасителя, что Бог наперед знает, что тебе нужно и полезно — и ты просто молчишь тем самым молчанием, которое если кто не поймет, тот не поймет и слов. Ведь это и есть язык будущего века.
По сути, в молитве ты проходишь последовательно падение в бездну ада с подъемом в блаженство рая. Напрашивается вывод — в душе человека имеется и то и другое, а значит можно научиться самопроизвольно в покаянии погружаться в черный огонь преисподней, чтобы потом, сбросив с души окалину греха, взлететь в Небесное Царство, откуда тебя зовет, где тебя ожидает, радуясь новосёлу, мой Бог. Вот и следующий образ, для усвоения, следующая драгоценность.
Стояние в раю
О, как тут много всего — свет, радость, истина, блаженство, совершенство, любовь, милость — всё это грани огромного райского бриллианта. И это великое богатство предлагает нам бесконечно любящий нас Господь.
Отсюда, из рая, наша земная жизнь выглядит, мягко выражаясь, не совсем так, как с земли. Здесь тают миражи славы, в священном огне истины сгорает ложь, обесцениваются материальные богатства, вновь обретенная чистота смывает плотскую грязь. Да что там — здесь нет смерти, боли, старения, времени даже.
Здесь ты стоишь в окружении такой прекрасной красоты, такой ароматной гармонии, в сиянии такой любви, что даже вспоминать земные уродства не хочется. Когда человек попадает сюда на миг — после аварии, временной смерти, по ошибке — он любуется этой красотой, вдыхает аромат любви, видит протянутые к нему руки Христа, Пресвятой Матери нашей, святых, спасенных ближних — с какой неохотой слышит он слова: «Тебе еще рано, вернись на землю и заверши все дела».
Здесь, в этом райском стоянии, у человека, записанного в Книгу Жизни, призванного ко спасению души — зарождается в душе некий таинственный инструмент, который не позволяет ему впасть в состояние лжи, проклятой гордыни, льстивого самообольщения.
Камертон.
С помощью этого драгоценного дара человек, усвоивший истинную радость, станет отвергать зло, сторониться его, но и разглядывать тьму во внешне светлоликих обольстителях. И это бывает эдаким утонченным мучением, тонким как лезвие ножа, невидимым как смертельная радиация, но тем не менее вполне обнаруживаемая и нуждающаяся в пресечении.
Отсюда вывод: с помощью драгоценного камертона, обнаруживаем нечисть, в каком бы приличном виде она не существовала, — и заносим в опричный список для уничтожения (нейтрализации, изгнания за пределы Святой Руси).
Пока «загорал» под больничными софитами, меня посетила «Маша, выходящая из воды в каплях жидкого серебра». Она возит туда-сюда новейшие средства борьбы с новейшими средствами борьбы супостатов. Заодно, узнав о моих искушениях, заглянула и ко мне, болезному. Удивительная девушка! Словно облистала меня щедрой порцией солнца и доброты. Когда спросил, а что если останусь таким избитым уродом на всю жизнь, солнечная дева ответила: значит, будем и такого любить и терпеть. …И убежала по своим военным делам, оставив на моей физиономии счастливую улыбку. После Маши заскочил ко мне адъютант Генерала, успевшего ознакомиться с моей «диссертацией» и даже похвалил за краткость, сестру таланта. Я и служивому задал вышеупомянутый вопрос, на что тот ответил, чтобы даже и не мечтал уйти на покой — работы завал, давай, мол, скорей выходи — и повесил генеральский мундир на видное место, чтобы я, значит, вдохновлялся. Потом был Юра-малый — он был великолепен в своей монументальной спокойной силе. С таким помощником-коллегой-бодигардом не страшны никакие супостаты. Он передал от Генерала и священника благословение: всем понятны мои искушения, я выдержал их вполне по-христиански, с терпением и миром в душе, а теперь мне можно дать любое задание — всё исполню, всех положу, ни прикладая рук и бескровно. Последним в череде посетителей случился Игорь. Сказал, что ознакомился с написанным и задуманным(?), весьма впечатлён таким неожиданным ракурсом и ожидает от меня еще большего дерзновения и более глубокого погружения. Ну вот как тут болеть с такими друзьями!
Главврач лично запускал и через пять минут выпроваживал посетителей, не взирая на чины и обаяние, упрямо повторяя: больной очень слаб, пожалейте его — и крутым плечом выталкивая, выдвигая. Попробуй, с таким поспорить. Сопровождая замыленным взором, полном печали, гостей, при этом испытываю невольную благодарность бдительному врачу, тая от усталости и желания тишины. Наконец наступил покой. Я погрузился в теплый омут «полу-плача, полу-сна»…
В голове, в душе прозвучали слова из молитвы старчика, при коей сподобился спобывать и я: «Господи, Боже возлюбленный, не дай моему убожеству увидеть Твоего Царствия сейчас, но токмо после преставления» — и тихие, прозрачные слезы по морщинистому лицу, которое хотелось назвать «лик». Сейчас эти смиренные слова почему-то больно кольнули в центр моего сердца. Затем случилось утешение от Старца Силуана Афонского: «Слово о рае может сказать лишь тот, кто в Духе Святом познал Господа и Его любовь к нам» — и это кольнуло в сердце, но мягче. На это наложилась картина, описанная простыми словами бабушки. Сколько мне было тогда? Года два-три… А ведь запомнил, да еще со всеми подробностями, ароматами, тончайшими оттенками цвета, переливами света и даже мягкими вибрациями. И вот эти жители небесные, и ангелы, птицы, животные, звери, насекомые — удивительно, необычно для землян добрые, просветленные, улыбчивые, готовые помочь, успокоить, обнять, без касания рук.
Бабушка, молодая, красивая, спокойная, словно здесь она своя. И тогда, в два года, и сейчас, битый-перебитый, старый и больной — я шел рядом с моей провожатой, удивляясь шелковистой упругости травы, не оставляющей следы за нами. По мере углубления в дивное царственное пространство, нас обступали деревья, усыпанные цветами и плодами, одновременно зелеными и спелыми, падалицы под деревьями видно не было. Выйдя на берег реки, прошли по дну, вдыхая воду как воздух, разве чуть более густой. По дну ползали раки, возлегали донные рыбы, в толще голубоватого пространства, пронизанного лучами света, носились серебристые стайки мелких рыбешек, огромные рыбины барражировали, вежливо обтекая путешественников.