Страница 27 из 48
Влажные стены, консьерж в растянутой выцветшей майке, четвертый этаж, лестница В.
Труди открыла, едва я позвонил. Без белого халата она показалась мне худее, чем в первую встречу. Шаркая тапками, она проводила меня в кухню, предложила кофе, демонстрируя полную готовность помочь.
– Извини за бестактность, – стесняясь, начала она, – но что случилось с твоим лицом? Болит?
– Нет, не очень. Я поскользнулся.
– Да, опасная у тебя профессия, – заметила она, наливая кофе в чашки с цветочками.
– Только для моих кредиторов, – улыбнулся я. – Да и вам досталось на вилле Гардони, стулом по голове тоже несладко…
Она улыбнулась в ответ, отчего ее лицо, похожее на полную луну, сморщилось и рубец на лбу стянулся в тонкую розоватую складку.
– Что есть, то есть. Я двадцать лет работаю сиделкой, и впервые на меня напал пациент. Я от нее и ожидать такого не могла: Алиса была девочка очень хрупкая. Я даже ей как-то сказала: ты мол по сравнению со мной такая мелкая, тебе есть надо побольше, но она меня не слушала.
Кофе был очень горячим, и я подул в чашку, чтобы немного охладить его.
– Вы были рядом с ней дней десять, я не ошибаюсь?
– Ровно десять.
– Как случилось, что Гардони пригласили именно вас? Они были с вами раньше знакомы?
– Нет. Я работала в частной клинике, но с начала года сидела без дела и подрабатывала где придется: ходила за стариками, делала уколы соседям. Потом дала объявление в газеты, и Гардони мне позвонили и сразу же наняли, перебрав перед этим, как я поняла, много вариантов.
– Вероятно, вы произвели на них благоприятное впечатление.
– Может быть.
– За эти десять дней вам удалось хоть о чем-нибудь поговорить с Алисой?
Она покачала головой:
– Нет, толком ни разу. Алиса открывала рот лишь для того, чтобы потребовать чего-нибудь: дай мне воды, принеси мне вина, я хочу есть. И ни слова больше. Она валялась целыми днями на кровати, глядела в потолок, листала журналы или читала книгу. Я заметила, что ей нравятся любовные романы, и принесла кое-что из моих книжек. Последнюю она так и не дочитала, бедняжка.
– То есть вам не удалось с ней подружиться.
– Нет. Я проводила с ней больше восьми часов в день, а она меня в упор не видела. Не то чтобы она меня ненавидела, я была ей абсолютно безразлична. – Труди тяжело поднялась, чтобы отнести чашки в мойку. – А меня это устраивало. Так я чувствовала себя свободнее, что ли… Хозяева тоже почти никогда не обращались ко мне. Жена нос воротила, корчила из себя черт знает что и вела себя со мной, словно я их служанка.
– Согласен, та еще сучка. Вернемся к Алисе. Вы не помните, она при вас никому не звонила, может, получала письма или к ней приходил кто-нибудь?
– Нет. Меня об этом следователь уже спрашивал, но ничего такого я не помню.
– В ту ночь, когда Алиса сбежала, вы не заметили в ее поведении ничего странного? Скажем, она нервничала больше, чем обычно, ждала чего-то…
Она задумалась, и кожа на ее лбу сложилась складками.
– Нет, все было как всегда. Поэтому я и не беспокоилась, когда она ушла в ванную. В мои обязанности не входило сопровождать ее и туда тоже, поэтому я позволила ей пойти одной. А когда поняла, что она долго не возвращается, встревожилась. Прошлась по этажу – не нашла. Тогда спустилась, чтобы предупредить ее родителей, и случайно заметила Алису, та выходила из кабинета отца. Я побежала за ней, и, когда переступила порог спальни, она ударила меня стулом по голове.
– Алиса могла передвигаться по дому свободно?
– Обычно да, но в тот вечер родители сказали ей, что она не должна появляться на празднике, если не оденется соответствующим образом. Мне было велено следовать полученным от них инструкциям, а если она выкинет какой-нибудь фортель, прийти и предупредить их. То есть я не должна была ни в чем мешать Алисе, а только смотреть за тем, чтобы она чего не натворила, уговаривать ее поесть и так далее. А она если и выходила из своей комнаты, то только в ванную, которая находится в коридоре. Рядом с ее комнатой была еще одна, только она никогда ею не пользовалась, может, потому, что я была рядом.
Ничего интересного она мне не сообщила, но, чтобы не расстраивать ее, я делал вид, что все это очень важно. Толстяки вообще наводят на меня печаль, как и старики на лавочках, а Труди, запертая в стенах ветшающей квартирки, одинокая, как брошенная псина, нагоняла на меня беспросветную тоску. И я, чтобы хоть чем-то помочь ей, решил посидеть у нее еще немного и поболтать о том о сем. Рассказал о своей матери, тем более что они были коллегами, до того как мама вышла на пенсию. Это до слез растрогало Труди, и она попросила передать маме привет.
Поболтав еще немного, я попрощался и спустился на улицу, где меня уже ждало такси, вызванное по телефону. В моей карьере это первый день, посвященный допросам. И, вероятнее всего, последний, думал я, сидя в машине, которая везла меня домой. Не узнал ничего полезного, только время потратил.
Перед входом в дом меня ждали два приветливых типа: Пенса и Пассантини. Я почувствовал, как у меня вспотела спина.
– Теперь, когда вы выучили наизусть мой адрес, у вас что, вошло в привычку ходить ко мне каждый день? – поприветствовал я их.
– Экономь свое остроумие, Дациери, лучше угадай, кто хочет побеседовать с тобой? – сказал Пенса, потом, присмотревшись к моей физиономии, всплеснул руками: – Ничего себе! Да ты, видать, встретился с кем-то, кому сильно не понравился?
– Не понравился? Я? Да меня все обожают! Даже вы, коль скоро зачастили сюда… Я догадываюсь, что мы должны отправляться прямо сейчас.
Правильная догадка. Я мечтал улечься на собственный диванчик, но был вынужден усесться на уже знакомое заднее сиденье автомобиля, с тоской глядя, как остается позади мой дом.
На этот раз Феролли был еще менее любезен.
– Итак, Дациери, мне донесли, что ты сильно облажался, – начал он, не дав мне даже опуститься на неудобный стул.
– Какой изысканный оборот речи. Да вы истинный джентльмен!
– А ты клоун. И сними свои зеркальные очки, они мне на нервы действуют.
– Сочувствую, но без них я плохо вижу.
– А мне плевать! Сними, я должен видеть глаза того, с кем разговариваю. – Он протянул руку, словно собираясь сорвать с меня очки, и я решил не проверять, сделает он это или нет.
Мир сразу же стал намного светлее и потерял четкие очертания. Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, затем Феролли закурил очередную сигарету и язвительно осведомился:
– Ну, и чем ты занимаешься? В полицейского играешь?
– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Я сделал удивленное лицо.
– Я имею в виду, что ты ходишь и допрашиваешь свидетелей по делу об убийстве.
Гардони явно не сидели сложа руки.
– Вас неверно информировали. Я никого не допрашивал, просто перекинулся кое с кем парой слов как частное лицо. Нет закона, который запрещал бы это делать.
– Еще как есть! – прорычал он.
– И какой же, хотелось бы узнать? – прорычал я в ответ.
– Мой. С этой минуты ты прекратишь совать свой нос в вопросы нашей компетенции. Я знаю, ты всем говоришь, что действуешь по поручению адвоката Бастони, но это лишь пустая болтовня. Если мы будем говорить откровенно…
– Я только за.
– Не перебивай меня! – рявкнул Феролли и с силой хлопнул ладонью по столу, отчего свалился набок стакан с шариковыми ручками. – Ты даже не частный детектив, а всего-навсего вышибала с дискотеки, у которого крыша поехала. И с этой минуты я не хочу больше о тебе слышать, в противном случае я тебя арестую. А я – человек слова, запомни!
Я молча смотрел на него, представляя себе тысячу способов его убийства.
– Доктор Феролли, ничего, если я задам вам один вопрос? – Я старался говорить нормальным тоном.
– Нет, чего!
– Тем не менее я вам его задам. Вы довольны результатами расследования смерти Алисы Гардони?
Он в гневе ткнул сигарету в пепельницу с гербом Милана: