Страница 60 из 98
— Радуйтесь, сестры, давняя подруга Фьеро прибыла к нам, чтобы порадовать своими воспоминаниями. Прошу любить и жаловать так же, как меня.
Не слишком удачные слова — сестры не то что не любили, а открыто презирали Сариму. И надо было ей выйти замуж за того, кто погиб молодым и обрек их всех на тяготы и забвение?
Эльфаба ела жадно. Она не проронила ни слова во время еды и даже не подняла взгляд от тарелки. Видимо, догадалась Сарима, ее приучили не разговаривать за столом. Так что когда впоследствии Эльфаба рассказала про монастырь, она ничуть не удивилась.
Потом они прошли в музыкальную комнату, где пили дорогой херес под звуки неуверенного ноктюрна, который играла Шестая. Гостья совсем раскисла, а сестры, наоборот, приободрились. Сарима вздохнула. Единственное, что пока можно было определенно сказать о Эльфабе, — это что та старше ее. Возможно, пожив здесь немного, Эльфаба выйдет из апатии и согласится выслушать, насколько тяжела жизнь вдовствующей княгини. Как чудесно было бы пообщаться с ней вместо надоевших сестер.
2
Прошла неделя. Решив, что пора бы Эльфабе уже и пообвыкнуть, Сарима поручила Третьей:
— Передай, пожалуйста, тетушке гостье, что завтра я хотела бы поговорить с ней за чаем, часиков в одиннадцать, в Солнечной комнате.
Всю неделю Эльфаба не находила себе покоя. Днями она расхаживала по двору, стуча каблуками по камням; руки ее были вечно согнуты, пальцы сжимались и разжимались. Сариме приезд сверстницы явно пошел на пользу: теперь она чувствовала себя сильнее, чем прежде. Сестры осуждали ее гостеприимство, но горные тропы уже занесло снегом, и нельзя же было в такое время выставить гостью за порог. Собираясь в диванной, где они вязали ненавистные серые варежки в подарок какому-нибудь несчастному на Лурлиниаду, сестры только и делали, что перемывали косточки Эльфабе. Она больна, говорили старые девы, скучна, неполноценна (хуже нас, добавляли они про себя, теша самолюбие), проклята. А этот толстый увалень — сын он ей, родственник или просто слуга? За спиной Саримы сестры называли эту непонятную женщину, поселившуюся в каменном сарае, тетушкой ведьмой и вспоминали древние байки про Кембрийскую ведьму, которые особенно любили в Кельских горах.
Но еще любопытнее сестер был Манек, младший сын Саримы. Однажды утром, когда трое мальчиков писали с крепостной стены (а бедняжка Нор притворялась, что эта игра совершенно ее не интересует), Манек спросил:
— А что будет, если пописать на тетушку? Она закричит?
— И превратит тебя в жабу, — сказал Лир.
— Нет, я в смысле — ей будет больно? Такое впечатление, что она до смерти боится воды. Она хоть пьет ее?
— По-моему, нет, — предположил Лир, который никогда особо не присматривался. — А когда стирает, то трет одежду щетками. Нет, лучше не надо на нее писать.
— А зачем ей пчелы и мартышка? Они что, волшебные?
— Ага.
— И в чем их волшебство?
— Не знаю.
Мальчики отступили от края стены, и к ним подбежала Нор.
— А у меня волшебный прутик, — похвасталась она и показала коричневую веточку. — Из ведьминой метлы.
— Метла тоже волшебная? — спросил Манек у Лира. — А то! Пол вмиг подметает.
— Может, она и разговаривать умеет? Что она тебе говорит?
Ребята смотрели на Лира с таким любопытством, что тот покраснел от смущения.
— Это секрет.
— А если мы тебя сейчас со стены сбросим — все равно секрет?
— Как это сбросите? — оторопел Лир.
— А вот так. Или ты рассказываешь, или мы тебя сбрасываем, выбирай.
— Вы что, сдурели? Не надо меня сбрасывать!
— Если метла и правда волшебная, она прилетит и спасет тебя. И потом, ты такой толстый, что даже не ушибешься. Отскочишь и запрыгаешь, как мячик.
Иржи и Нор невольно захихикали, живо представив себе эту картину.
— Мы всего-то хотим знать, что тебе говорит метла, — с широкой улыбкой продолжал Манек. — Так что лучше скажи. А то ведь сбросим.
— Ты ведешь себя невежливо, он же гость, — важно сказала Нор. — Пойдемте лучше в кладовую к мышкам, будем с ними дружить.
— Пошли. Только сначала его спихнем.
— Не на-а-адо, — захныкала Нор. — Какие вы все-таки злюки. Может, метла и не волшебная вовсе, а. Лир?
Но Лир уже потерял охоту разговаривать.
Манек скинул ногой со стены камушек. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он упал.
Лир побледнел и вытянул руки по швам, как обвиняемый на трибунале.
— Она вам так просто это не спустит! Она вам покажет!
— Вряд ли, — сказал Манек и шагнул к нему. — Ей все равно. Она свою мартышку больше любит, чем тебя. Она даже не заметит, что ты разбился.
Лир всхлипнул. Хотя он только что вместе с остальными писал со стены, на его мешковатых штанах расплылось темное пятно.
— Глянь, Иржи, — окликнул Манек старшего брата. — Даже разговаривать с нами и то нормально не может. Сбросим — не много потеряем. Ну-ка признавайся. Что тебе наболтала метла?
— Она… — шепотом выдавил Лир. — Сказала… Что вы все умрете.
— Всего-то? — беззаботно спросил Манек. — Эка удивил! Все когда-нибудь умрут. Это мы и без нее знали.
— Правда? — недоверчиво спросил Лир, для которого это стало открытием.
— Да ладно, оставь его, — сказал брату Иржи. — Пойдем лучше поймаем мышей в кладовой, отрежем им хвост и выколем глаза волшебным прутиком Нор.
— Нет! — взвизгнула Нор, но Иржи уже выхватил у нее прутик и вместе с Манеком вразвалку пошел вниз по лестнице. Лир тяжело вздохнул, оправил на себе одежду и, как обреченный гном на изумрудных приисках, поплелся за своими мучителями. Нор постояла в оскорбленной позе с гордо сложенными на груди руками и подрагивающим от возмущения подбородком, потом плюнула через парапет и, почувствовав себя отмщенной, побежала догонять мальчишек.
Поздним утром Шестая привела гостью в Солнечную комнату и с ехидной ухмылкой поставила на стол, покрытый выцветшей скатертью, блюдо с маленькими и твердыми, как камень, печеньями. Сарима уже сидела здесь, готовая к разговору.
— Вы прожили с нами уже неделю и, надеюсь, останетесь еще, — сказала княгиня, пока Шестая наливала им кофе, сваренный из горького корешка. — Дорогу на север замело снегом, путь в долину закрыт. Зимы у нас суровые, а мы, хоть и справляемся своими силами, всегда рады новым людям. Добавить молока? Я ведь даже не знаю ваших… м-м… дальнейших планов. После того как вы решите, что пробыли здесь достаточно.
— Говорят, в горах есть пещеры, — тихо сказала Эльфаба, будто беседовала сама с собой. — Я несколько лет прожила в монастыре неподалеку от Изумрудного города. Иногда к нам приезжали важные гости, и хоть многие из нас были связаны обетом молчания, новости все равно просачивались. Кто-то рассказывал об отшельнических кельях. Вот я и подумала тогда, что, покончив с делами, облюбую себе какую-нибудь пещеру и…
— …И устроитесь в ней жить, — подхватила Сарима, словно для здешних женщин это было таким же обычным занятием, как выходить замуж и рожать детей. — Некоторые действительно так поступают. Например, на западном склоне Разбитой Бутыли — это одна из вершин неподалеку — вот уже несколько лет обитает один отшельник, пытаясь приблизиться к самой простой форме существования.
— Жизнь без слов, — сказала Эльфаба, рассматривая чашку с кофе, но не притрагиваясь к нему.
— Говорят, он совершенно забыл об элементарной гигиене, — сказала Сарима. — Учитывая, как пахнут мальчишки, если пару недель не помоются, это должно здорово отпугивать хищников.
— Я не рассчитывала надолго здесь задержаться, — сказала Эльфаба, по-птичьи склонив голову и пристально взглянув на Сариму.
«Берегись, — предупредила себя Сарима, хотя ей скорее нравилась эта странная женщина. — Она переводит разговор на свою тему. Так не пойдет».
Тем временем Эльфаба продолжала:
— Я думала, что проведу здесь ночь или две, от силы три, а потом найду себе пристанище где-нибудь поблизости и там перезимую. Я строила планы не по тому календарю. Мне казалось, что зима здесь начинается тогда же, как в Шизе и Изумрудном городе, но оказывается, у вас тут все на полтора месяца раньше.