Страница 49 из 98
— Даже не заикайтесь об этом, — шикнул хозяин. — Здесь даже стулья имеют уши. Откуда я знаю, кто, чего и зачем хотел? Я добропорядочный гражданин и в чужие дела не лезу.
Фьеро не стал просить другую чашку шоколада. Из-за тяжелых занавесок слышался безутешный рев Медведицы, потом он смолк, и больше ни звука не доносилось из внешнего мира.
«Случайно ли я это увидел? — спрашивал себя Фьеро, глядя на обеспокоенного хозяина новыми глазами. — Или, может, такое творилось давно, а я не обращал внимания? Может, мир открывает только то, что ты готов увидеть?»
Он хотел рассказать о случившемся Эльфабе, но потом передумал. Что-то подсказывало ему, что она слишком ценит разницу их мироощущений и если он вдруг примет ее идеалы, она отдалится от него. Этим он рисковать не мог. И все же образ штурмовика, опускающего дубинку на голову Медвежонку, все никак не покидал его мысли. Фьеро только крепче прижимал к себе Эльфабу, стараясь без слов передать ей свое чувство.
Он уже заметил, что когда Эльфаба была чем-то взволнована, то с большей страстью отдавалась любви. Дошло до того, что он безошибочно угадывал, когда она скажет: «Теперь до следующей недели». Она становилась более раскованной, пылкой, как будто просила прощения за грядущую разлуку. Так случилось и тем утром, когда Фьеро готовил кофе, а Эльфаба смазывала себя маслом, жмурясь от удовольствия.
— Милый мой Фьеро. Лапочка моя, как говорил папа. Нам надо будет расстаться на пару недель.
Фьеро кольнуло нехорошее предчувствие, что она собирается бросить его и выторговывает себе двухнедельную фору.
— Нет, ты что! — попытался возразить он. — Так нельзя. Это слишком долго.
— Нам нужно время, — настаивала Эльфаба. — Не мне с тобой — другим нам. Сам понимаешь, рассказать я тебе ничего не могу, скажу только, что наши последние планы на осень потихоньку начинают выполняться. Произойдет одно… событие, в котором я участвую.
— Какое? Переворот? Убийство? Похищение? Взрыв? Скажи хотя бы так, без подробностей. В общих чертах.
— Я не смогла бы тебе сказать, даже если б хотела, — я сама пока не знаю. Мне сообщат, что нужно сделать, и я выполню приказ. Насколько я понимаю, это сложная схема со многими участниками.
— И ты будешь стрелой? Ножом? Запалом?
— Котик, ну что ты несешь? — проникновенно, но недостаточно убедительно промурлыкала она. — Я еще слишком зеленая, чтобы на глазах у всех совершить какую-нибудь пакость. Да и потом, это было бы слишком предсказуемо. Полиция глаз с меня не спускает: там, где я появляюсь, сразу тревога и повышенная готовность. Нет-нет, мне дадут что-то второстепенное, роль простой неизвестной служанки.
— Не надо, пожалуйста.
— Ты эгоист, — сказала Эльфаба. — И трус к тому же. Ты боишься за мою незначительную жизнь, а сам даже не разобрался, хорошо я поступаю или плохо. Не то чтобы это имело какое-то значение, но пойми, ты сам не знаешь, чего просишь. И хватит об этом. Через две недели возвращайся.
— И тогда это… событие уже произойдет? Кто решает, когда оно случится?
— Я даже не знаю, что это за событие, а ты мне такие вопросы задаешь.
— Фея… — Почему-то больше ему не нравилось ее тайное имя. — Эльфаба. Неужели ты и правда не знаешь, кто стоит за вашей организацией и дергает за веревочки? Как ты можешь быть уверена, что вами управляет не Гудвин?
— Ты хоть и князь, но в наших делах совсем ничего не понимаешь, — презрительно скривилась она. — Думаешь, если бы нами играл Гудвин, я бы не разобралась? Это после того, как еще в институте я насмотрелась на плутовские приемчики Кашмери? После того, как наслушалась столько недомолвок, что теперь по одному тону их раскушу. Поверь, Фьеро, я не вчера родилась.
— Но при этом не знаешь, кто вами руководит.
— Что с того? Папа тоже не знал, как зовут его Безымянного Бога. — Целомудренно отвернувшись от Фьеро, Эльфаба стала втирать масло в живот и бедра. — Главное — дело, а не личности.
— А откуда ты узнаешь, что надо делать?
— Это тебя не касается.
— Неужели нельзя рассказать?
Она повернулась.
— Лучше намажь мне грудь, пожалуйста.
— Перестань! Это что, отвлекающий маневр?
— Вот именно! — Она звонко рассмеялась. — Иди сюда.
Было светло. Снаружи выл ветер, сотрясая стены и половицы. Небо в окне было редкого сине-розового цвета. Эльфаба отбросила свою привычную стыдливость, словно ночную сорочку, и распахнула Фьеро объятия. Как будто в страхе перед будущим здесь, на старой походной постели, она вдруг осознала свою особую красоту.
Этот порыв вместо обычной сдержанности больше всего напугал Фьеро.
Он послушно зачерпнул немного кокосового масла, нагрел его в руках и опустил ладони, словно двух мягких зверьков, на ее маленькую упругую грудь. Он чувствовал, как под пальцами набухают ее соски, видел румянец на ее щеках. Он был уже одет, но, поддавшись страсти, прижался к ней. Его рука скользнула по обнаженной спине, и Эльфаба, прогнувшись с легким стоном, приникла к нему в ответ. Фьеро спустился ниже, к ягодицам, обогнул их и продолжил на ощупь путь мимо курчавых волосков к сокровенному месту, которое притягивало его как магнит.
— У меня четверо соратников, — сказала Эльфаба, слегка отодвинувшись и давая понять, что он и так уже зашел слишком далеко. — Но никто из них не знает, кто руководит нашей ячейкой. Мы встречаемся по ночам, прикрытые маскировочными заклинаниями, которые искажают нашу внешность и голос. Ведь иначе, знай я больше, штурмовики выпытали бы из меня все. Неужели не понятно?
— Чего вы добиваетесь? — шепотом спросил он между поцелуями, стягивая штаны и ведя языком по завиткам ее уха.
— Смерти Гудвина, — ответила она, обвивая его ногами. — Но не бойся, если наше движение — стрела, то я — не наконечник, а всего лишь перышко из оперения. Ниточка из колчана.
Эльфаба зачерпнула масло и стала растирать его так, что, когда они упали на кровать, солнечные лучи заиграли на блестящей коже.
— А между прочим, ты, — сказала она после незабываемых минут сладострастия, — все равно можешь быть агентом дворцовой службы.
— Да нет же, — прошептал он в ответ. — Я хороший.
В первую неделю разлуки выпал снег, в следующую — еще. Приближалась Лурлиниада. Унионистские церкви, бесстыдно позаимствовавшие древнюю языческую символику, были украшены в зеленый и золотой цвета и продавали зеленые свечи и позолоченные колокольчики, зеленые ветки и золотистые фрукты. Прилавки, соревнующиеся друг с другом (и с церквями) в декоре, ломились от модной одежды и дорогих безделушек. Куклы на витринах изображали королеву фей Лурлину в крылатой колеснице и ее спутницу, юную Принеллу, достающую, долгожданные подарки из бездонной волшебной корзины.
Снова и снова Фьеро спрашивал себя, любит ли он Эльфабу.
И еще он спрашивал себя, почему так поздно, после двух месяцев бурного романа, задался этим вопросом? Знает ли он, что такое любовь, и имеет ли это какое-нибудь значение? Он накупил еще подарков для детей и тучной Саримы, этого ходячего недовольства, этого чудовища. И все-таки Фьеро немного по ней скучал: чувства к Эльфабе не вытесняли чувств к жене, а дополняли их. Вряд ли нашлись бы две женщины, более непохожие. В Эльфабе была та свойственная арджиканцам гордая независимость, которая так и не выработалась у Саримы, девочкой выданной замуж. Фьеро стал вспоминать последнюю встречу и, опомнившись от небывалой эрекции, нырнул к стойке с женскими платками дожидаться, пока она спадет.
Он выбрал три, четыре, шесть платков для супруги, которая их не носила, а потом еще шесть для Эльфабы и подошел к кассе. Там на стульчике стояла коротышка-манчунья.
— Одну минуту, мэм, — сказала она кому-то позади него.
Он отодвинулся, чтобы освободить место следующей покупательнице.
— Фьеро! — раздался возглас. — Неужто ты?
— Глинда! — изумленно воскликнул он. — Вот так встреча!
— Да ты, я погляжу, большой любитель платков! Иди сюда, Кроп, смотри, кого я встретила!