Страница 68 из 81
— Он что любит, этот твой знакомый?
— Я с ним познакомилась сегодня в час дня.
— Да? — удивилась Катя. — А я подумала: старый знакомый.
— Почему?
— Ну, не знаю. Так показалось.
Марина улыбнулась впервые за весь день:
— А я и сейчас так думаю. Мне кажется, что я с ним очень давно знакома.
Катя через плечо покосилась на сестру и тоже улыбнулась:
— Он тебе нравится?
— Еще не думала.
— Разве об этом думают?
— Еще как…
— А я так и подумать не успела.
— Ну, я-то успею.
Катя хотела сказать: «Пока ты думаешь, жизнь пройдет», но промолчала, не желая раздражать сестру. Она-то знала, что Марина не терпит никакого вмешательства в свои дела. Такой характер. Мужчины говорят, что у нее мужской ум, и побаиваются ее. Дураки. Не нашлось еще такого, чтобы с другой стороны на нее посмотрел. Все видят только: красивая, умная, умеет себя держать, а поговорят с ней — и рты разинут. Мужской ум! Ну и что же? А где же ваш ум? И вот Маринка — нежная, красавица — сохнет без любви.
Катя сдернула с пальцев перчатки, сердито швырнула их на стол и жарко обняла сестру, прижавшись к ней всем своим пышным телом.
— Ох, сестреночка!.. Время-то уходит. Годы наши бабьи недлинные…
Ласково отстраняя Катю, Марина попросила:
— Ладно тебе, Катюшка-подушка, не причитай…
Катя похлопала тонким платочком по влажным ресницам и, вздыхая, согласилась:
— Хорошо, не буду. Пошли на стол собирать. Неси рыбу и эти вот тарелки.
Когда утихли голоса детей, Берзин, как бы между прочим, спросил:
— Батьку своего не забыл?
— Ну как же, — неопределенно ответил Гриднев. — В общем, давно не видались…
— Знаю, что давно, — усмехнулся Берзин. — Лет двадцать.
Помолчав, сообщил:
— Я с ним на севере свиделся. Недавно.
— Разве он тоже был?.. — встревожился Гриднев.
— Хорош сын, — продолжал невесело усмехаться Берзин. — Ишь ты, как тебя передернуло. Не волнуйся. Его не тронули. Живет, где жил. В Край-бора. Я его на сплавном рейде встретил, когда сюда ехал. Да ты что волнуешься-то? Побелел даже?
Лицо Гриднева и в самом деле покрылось вдруг необычайной бледностью, и лоб заблестел от внезапно выступившей испарины. Он, видимо, что-то хотел сказать, но не мог и только глотал слюну, глядя на своего собеседника.
— Стареет батька твой. А все такой же озлобленный.
— Что он говорил? Про меня говорил? — наконец спросил Гриднев. — О тебе знает?
— А что он? Скажи, говорит, ему, пусть хоть напишет. Стервецом тебя назвал при этом. А сейчас он мне все письма пишет, о тебе спрашивает. Так ты ему напиши. Отец все-таки, а я ему писать все равно не стану.
Словно убегая от какой-то опасности, Гриднев резво бросился к своему великолепному столу и суетливо спросил:
— Как сейчас туда писать? Там все, наверное, переменилось.
И вдруг сразу как-то отяжелел, навалился на стол, записывая адрес отца. Со стороны могло показаться, что он не на бумаге пишет, а вырезает на твердом дереве адрес, на вечные времена. С таким напряжением трудился Петр Петрович.
Еще не успел он закончить своего тяжкого труда, как Берзин спросил:
— Ну вот, остался еще один вопрос. Последний. О какой своей вине передо мной ты сказал?
Петр Петрович положил перо на стол и усиленно засопел:
— Я имел в виду ну, что ли, измену дружбе.
— Тогда, в то время, ты верил в мою виновность? — снова спросил Берзин.
Петр Петрович понял, что на этот вопрос надо ответить просто и непринужденно, и для этого приосанился, чтобы сказать как можно небрежнее: «Ну, конечно, нет», но в это время Берзин добавил:
— И вообще… Верил?
— Ну, конечно, да, — горячо ответил Гриднев, сразу поняв, как надо ответить, чтобы Берзин подумал о его чистосердечном заблуждении и чтобы так подумали все, кто когда-нибудь вздумает осуждать его. — Я тогда верил, что идет борьба с врагами народа, и считал своим долгом участвовать в этой борьбе. Ты должен понять и простить.
— Что я должен простить? Борьбу с врагами народа? Или твой способ борьбы?
— Я понимаю… — горькая усмешка промелькнула на упитанном лице Петра Петровича. — Я тебя понимаю. Нет, клеветником я не был.
Словно удовлетворенный этим ответом, Берзин облегченно вздохнул и поднялся.
— Врешь ты все, — сказал он, не глядя на Гриднева. — Я до самого последнего времени не думал, что это ты оклеветал меня. И, когда шел сюда, тоже не думал. А то бы не пришел. Я знал, что ты трус, боишься писать мне, и считал, что только в этом ты и провинился. А ты с перепугу сам себя и выдал. У тебя даже не хватило отваги открыто сознаться в этом. А ведь придется. Дрянь ты все-таки. Обманов.
Он бросил окурок в пепельницу и вышел, так и не посмотрев на хозяина.
В соседней комнате Катя расставляла посуду на большом, сверкающем белой скатертью столе. Увидев Берзина, она все поняла и устало опустилась на стул.
Пока Берзин разыскивал на вешалке свою шляпу, он слыхал, как в столовую вошла Марина и о чем-то спросила Катю. Выслушав ответ, она громко сказала:
— Ну и правильно.
Он вышел на площадку. Сейчас же снова открылась дверь:
— Можно мне с вами? — спросила Марина.
— Да.
Она скрылась и через минуту явилась в жакете. Обернувшись, крикнула в открытую дверь:
— Не реви! Завтра зайду к тебе.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Берзин говорил Марине:
— Вы сами не знаете, что такое для меня — вы. Да и я не вполне это знаю. Вы еще не забыли, какие бывают северные ночи, с морозом под пятьдесят градусов? Северное сияние помните? Его свет трепетный, как свет костра. И костер — друг таежника. Теперь представьте себе, как мы сидим в лесу и ждем, когда придет лесовозная машина. Мы — это грузчики. Грузим бревна. Но в такую ночь ходят машины плохо. Мы подолгу сидим у огромного костра и молчим. Северная ночь располагает к молчанию, мечтам. Когда у человека много отняли и оставили в покое, он начинает мечтать. И вот в такие часы у костра я выдумывал вас. Женщину, которая, сама того не зная, ждет меня. Я выдумывал ее глаза, ее волосы, губы, я начинал видеть ее во мраке ночной тайги, она приходила к нашему костру, садилась рядом со мной на поваленную сосну, и мы разговаривали с ней о любви. Когда в морозном воздухе слышались хриплые сигналы машины, она легко вздыхала и, улыбаясь, говорила: «Ну иди, сделай то, что необходимо, и приходи. Я подожду. Я привыкла ждать».
Берзин говорил, снисходительно посмеиваясь. Над чем, этого Марина не могла понять. То ли над своей мечтательностью, не свойственной возрасту, то ли над тем, что так все складно выдумывается.
Так взрослые, ласковые люди рассказывают детям добрые сказки.
Марина сидела в углу на диване, подобрав ноги и пытливо поглядывая на Берзина. Она старалась понять, над чем же он так посмеивается.
Он сидел на противоположном конце дивана, положив локти на колени и, по своей привычке, разглядывая ладони.
Почти три месяца прошло с того дня, как они познакомились. Встречались ежедневно в издательстве, или он поджидал ее у станции метро и они вместе приходили на работу.
В издательстве все считали, что Марининому одиночеству пришел конец, и радовались этому.
Ни Марина, ни Берзин ничего не замечали. После работы они вместе шли ужинать, и потом он провожал ее домой. Часто проводы превращались в длительные прогулки. Изредка ходили в кино или театр.
В один сентябрьский вечер они вышли из столовой на неуютную осеннюю улицу. Сеял мелкий дождь. Ветер шумел в голых сучьях деревьев.
Пряча нос в поднятый воротник серого пальто и глубоко засунув руки в карманы, Марина шла по мокрому асфальту пустынной улицы рядом с Берзиным. А он, словно не замечая дождя и холодного ветра, шел, высоко подняв мокрое лицо и оживленно говорил:
— В большом городе хорошо даже в такую погоду.
Марина подумала: «Конечно хорошо, особенно если сидишь дома». И предложила: