Страница 24 из 81
Дома ее баловали, как и полагается баловать единственную дочь. Несмотря на это, она выросла ласковой и услужливой. Она умела настоять на своем. Под ее ласковостью и мягкостью скрывался характер настойчивый и властный. Но она никогда не проявляла эти черты своего характера на пустяках, и поэтому все думали, что она очень уступчивая и сговорчивая девушка.
За все это дома ее прозвали «маркизой». Прозвище привилось, и даже соседи говорили: «Вон ваша маркиза идет».
Отец ее погиб на фронте в начале войны.
Тарас встретил Лиду в первый же вечер, когда ошеломленный величием и мудрой спокойной силой большой реки стоял на песке у самой воды.
Томительно долги закаты на севере. Белая ночь не спешит накинуть на землю прозрачное свое покрывало.
Розовая река выплескивала к самым ногам кружевную пену. Но Тарас уже знал, как обманчива эта ласковая красавица. Немного выше того места, где стоял Тарас, с берега на берег перекинуты стальные тросы, каждый толщиной в руку здоровенного сплавщика. На тросы, как бусинки на ожерелье, нанизаны боны — прочно срубленные из столетних янтарного цвета бревен плоты. Это ожерелье не пришлось по нраву могучей красавице. Река яростно накидывалась на преграду, но сбросить ее, порвать у нее не хватало сил. Крепкие тросы, укрепленные на мертвых якорях, врытых глубоко в землю, сковали ее волю.
Лесопункты, расположенные в верховьях таежных рек, сбрасывали в воду тысячи, десятки тысяч смолистых кряжей. Быстрые реки стремительно несли древесину вниз до запони. Здесь янтарное ожерелье преграждало им путь. Сосновые кряжи, с разбега наткнувшись на боны, останавливались. С яростным шипением налетали на них вспененные струи воды, выплескивались на площадки бонов и, перекатившись через них, мчались дальше.
А бревна все прибывали и прибывали. За сутки они забили всю запонь. Река с силой напирала на них. С глухим протяжным гулом, похожим на отдаленный звон больших колоколов, бревна терлись одно о другое, выпирали вверх, вниз, принимая самые причудливые положения. Иногда то там, то здесь над этим хаосом взлетала огромная лесина и падала вниз с пушечным грохотом. Все это огромное пространство ни на минуту не успокаивалось. Вода подпирала снизу это нагромождение бревен, образуя горные хребты, пики, провалы, овраги. Все жило, волновалось, кипело, напоминая тот первозданный хаос, когда поверхность земли еще не имела своего, знакомого нам рельефа.
Вода бешено напирала на запонь. С оглушительным шумом тысячью ручейков неслась она между бревнами, выплевывая пенистые фонтаны. Но вода была уже покорена.
Все это Тарас видел в первые дни своего пребывания здесь. Прошло несколько дней — и запонь успокоилась. Как чудовищная сеть, полная рыбы, мешком выперлась она, удерживая тысячи кубометров древесины. Вода покоренно журчала в запони, и только напряженное подрагивание толстенных тросов говорило, какую силу удалось человеку покорить и заставить служить себе.
Тарас знал радость борьбы, любил могучее сопротивление природы и никогда не торжествовал, покорив ее. У него не было для этого времени. Он любил борьбу, но она не опьяняла его, он был расчетлив.
Догорала яркая северная заря. Нежно пламенели и словно дымились алым дымом кудрявые вершины горных сосен. Ярко и празднично горела река. В прозрачном воздухе проплыла пара лебедей.
Из-за мыса слышалась невнятная песня. Она приближалась.
Тарас оглянулся и увидел девушку. Она еще не заметила его и пела для себя, как может петь девушка, когда у нее спокойно на сердце, когда ей все равно, слышит ли кто-нибудь ее песню или нет.
На ней были темные шаровары, стянутые у щиколоток босых ног, и белая кофточка. Руки, открытые до локтей, и шея загорели, и даже издали видно было, как здорова и сильна девушка. На плече она держала длинный, метра в четыре шест, на комлевой конец которого был насажен маленький багор.
В ее обязанности входило следить, чтобы бревна, выпускаемые из запони, не прибивало к берегу.
Она шла у самой воды, оставляя на песке неглубокие следы, которые сейчас же заполнялись сверкающей водой. Казалось, девушка идет, роняя маленькие овальные зеркальца.
Увидев Тараса, она замолчала и внимательно посмотрела на него серыми и какими-то словно мохнатыми глазами. Она показалась Тарасу очень красивой, как пылающий сказочный цветок.
Девушка обошла его, снова вернулась к самой воде и неторопливо продолжала свой путь, покачивая круглыми плечами.
Сильные ноги легко несли ее крупное тело. Алые зеркальца отмечали путь.
Тарас посмотрел на маленькие следы ее ног и почему-то вздохнул.
Марина? Нет, не то. Марина никогда не оставит своих следов на песке. Она вообще не оставляет ощутимых следов. Как блеск зари, осветит на какое-то время вершины гор и пропадет.
Не зная для чего, Тарас пошел по следам девушки. Они оборвались там, где кончался песок и начиналась тропинка, ведущая к поселку.
Со сплоточного рейда радировали, что к утру требуется тысяча кубометров древесины. Это означало, что древесину надо сейчас же ночью выпустить из запони, чтобы к утру она самосплавом дошла до сплоточной сетки. Там ее отсортируют, свяжут в плоты и погонят дальше.
Тарас вместе с рабочими отправился на реку. По тросам они перебирались на боны, оттуда по беспорядочным скоплениям бревен до ворот. В том месте, где течение особенно сильное, между бонами был оставлен широкий проход, загороженный бревнами.
Вооруженные баграми на коротких рукоятках рабочие осторожно разбирали затор — чудовищное скопление бревен. Их отрывали по одному и выталкивали за ворота. Подхваченные стремительным течением, они вырывались на простор и уносились вниз.
Белая ночь стирала все живые краски. Все словно присыпано серым пеплом. И лицо, и одежда, и горы, поросшие лесом, и небо — все казалось прозрачным и бесцветным.
Хрипло звучали голоса людей. Слышались приглушенные всплески воды и мягкие удары бревен о боны.
Выпуск древесины — дело тяжелое и отчасти опасное. Здесь работают одни мужчины. Надо много силы и ловкости для того, чтобы, прыгая с одного бревна на другое, умелыми сильными рывками высвобождать тяжелые кряжи из общего массива, раздвигать многотонные нагромождения бревен.
Тарас стоял недалеко от ворот. Лезть в самый центр он не хотел, чтобы не мешать другим. У него еще не было той сноровки, которая вырабатывается у опытных сплавщиков, и, кроме того, он боялся, что его может подвести нога, обмороженная на фронте.
Мимо него проплывали бревна, и он отталкивал их, направляя в ворота. По мосту, над воротами, похаживал десятник Петр Трофимович Обманов. Он хриплым, словно простуженным голосом то и дело кричал, задирая вверх растрепанную бороденку:
— Нажимай, ребятка!..
Кто-то из рабочих беззлобно посоветовал:
— А ты бы не орал.
— Так я для порядка…
— Знаем твой порядок. Начальник вон с берега смотрит.
Был у него грех — стремление козырнуть перед начальством своим рвением и расторопностью. Причем делал он это без всякой пользы для себя, и, когда его обвиняли в подхалимстве, он только посмеивался в негустую лохматую бороденку:
— Эх, мужичок, мужичок, цена нам с тобой — пятачок. Чего ты понимаешь в этих делах…
За немногие дни, что провел Тарас на сплаве, у него сложилось двойное мнение о десятнике: он не мог не уважать его огромный опыт и безотказность, с какой тот брался за работу, но в то же время Обманов сам разрушал всякое уважение к себе. Нельзя было не заметить, что старые сплавщики не совсем беззлобно посмеивались над ним, но охотно выполняли все его приказания. И только в эту ночь Тарас понял, в чем тут дело.
Окончив нелегкую работу, все неторопливо перебрались на берег. Ночь была на исходе. Уже слабо пламенели верхушки серых гор.
В общежитии Тарас переоделся. Свою вымокшую одежду он снял и надел все чистое и сухое. В это время в общежитие заглянул Петр Трофимович. Он закричал еще с порога:
— Пошто спирт не получаешь? Держи-ка.
Тарас с удовольствием выпил спирт, разведя его водой. Десятник присел на соседнюю койку. Здесь, кроме Тараса, жило трое холостых рабочих. Они пришли все сразу. Громко разговаривая и над чем-то смеясь, они начали раздеваться, и в комнате сразу остро запахло речной сыростью и свежим крепким потом.