Страница 12 из 68
И опять Капулетти упрекнул себя за то, что сбивается на побочные темы. Сейчас он должен думать только об Уле, надо спасти ее от всех и от самой себя, пусть для этого придется прибегнуть к силе. Может быть, действительно посадить ее под замок, как рекомендовал ректор? Жена тоже настаивает любой ценой не позволить ей встречаться с этим юношей. Но Тибор, пожалуй, прав, надо пощадить нашу Улу и взять в оборот агра. Капулетти с теплотой подумал о сыне, — в этой жизненной передряге он нашел в нем надежную опору. Когда Тибор твердо и логично изложил ему свой план, он с ходу с ним согласился.
Ром… Что они знают о нем? Для жены нет вопроса: он агр, и этим все сказано. Но сам Капулетти испытывал к нему двойственное чувство: и естественную неприязнь, и какую-то странную симпатию — ведь парень полюбил Улу, ради нее готов принести в жертву самое дорогое — свою профессию. Само по себе это достойно уважения, говорит о цельности натуры. Но что нам до него! Можно ведь уважать и робота, пусть только знает свое место. Я не желаю ему зла, но он должен оставить в покое мою дочь.
Возбужденный овладевшей им решимостью и инстинктивно боясь, что порыв скоро иссякнет, Капулетти бросился к телекому и приказал немедленно соединить его с олдерменом Монтекки из общины агров. Через несколько секунд на экране появилось волевое скуластое лицо с тяжелым подбородком и плотно сжатыми губами. Прищуренные синие глаза смотрели настороженно. Лицо уверенного в себе человека, знающего, чего он хочет.
— Олдермен Монтекки?
Последовал утвердительный кивок.
— Я — профессор Капулетти из клана матов.
Опять безмолвный кивок.
— Догадываетесь, почему я решил вас побеспокоить?
Кивок.
— Не думаете ли вы, что нам следует поговорить?
Кивок.
— Желательно, конечно, не по телекому.
Кивок.
— Разумеется, если ваша супруга пожелает…
Монтекки кивнул, не дав договорить.
— Где? — Почувствовав, что ответа не дождаться, Капулетти сказал: — Я предлагаю ресторан «Вектор». Это в центре, удобно для обеих сторон. — Что за нелепое словечко он употребил, словно речь идет о дипломатических переговорах двух воюющих держав. А впрочем… — Согласны?
Агр вновь ограничился кивком, и Капулетти выключил аппарат. Можно представить, как легко будет объясниться с этим молчальником!
Капулетти подъехали за несколько минут, чтобы выбрать укромный кабинет, где им не помешают. Да и не хотелось, чтобы их заметили. В принципе в этом нет ничего предосудительного, люди разных кланов нередко встречаются на деловой основе. Но уж, конечно, без жен. А главное — город полон пересудов, фамилии Капулетти и Монтекки уже завязаны в общественном мнении каким-то интригующим узлом, который должен быть раньше или позже, так или иначе разрублен. Если их увидят — пойдет новая волна слухов, их имена будут трепать самым нещадным образом. Монтекки, вероятно, на это наплевать, но честь нашего рода…
Капулетти подозвал старого метра-робота, который прислуживал еще его отцу и на порядочность которого мог спокойно положиться, распорядился подать кофе на четверых, встретить Монтекки и провести их в кабинет, не привлекая внимания посетителей — к счастью, их было немного.
Они сухо раскланялись, обменялись ничего не значащими дежурными репликами: «Что будете пить?», «Да, весна ранняя», «У агров начинается горячая пора?» — и замолкли. Атмосфера была напряжена, как струна, которая, стоит потревожить воздух неосторожным словом, лопнет. Синьора Капулетти кидала на мужа выразительные взгляды, побуждая его взяться за дело, но он словно, язык проглотил. Пришлось ей брать инициативу в свои руки.
— Давайте говорить начистоту. Мы ожидаем, что вы немедленно положите конец ухаживаниям вашего сына за нашей дочерью.
Капулетти чувствовал себя крайне неловко. Но в конце концов он сам виноват, нечего было тянуть.
Монтекки положил на стол большие натруженные руки и сказал:
— Мы вас слушаем.
— Мне нечего добавить, — в том же резком тоне ответила синьора Капулетти, — по-моему, я выразилась достаточно ясно.
— Но позвольте, их двое, почему вы не говорите, как намерены повлиять на вашу дочь?
— Это ваш сын не дает ей прохода, образумьте его, заставьте выкинуть из головы свою, смешно сказать, любовь!
— Зачем вы так, — впервые подала голос синьора Монтекки. — Что же здесь смешного, Ром, насколько я понимаю, действительно любит Улу.
Капулетти отметил про себя, что жена Монтекки назвала детей по именам, а до сих пор о них говорилось не иначе, как «ваш сын», «ваша дочь», будто речь шла о куклах, которыми можно управлять как заблагорассудится. И еще он подумал, что у Монтекки, в общем, не слишком импозантного мужчины, замечательно красивая спутница жизни. Прямые черные волосы, разделенные пробором и гладко зачесанные назад, открывали выпуклый лоб, нос чуть вздернут, кожа на лице матовая, причем явно не так, как бывает от загара, скорее она мулатка, об этом говорит и легкая припухлость губ.
Его супруга между тем вспыхнула, как смоляной факел.
— Позвольте, я не знаю, что там чувствует ваш сын, мне на это, честно говоря, наплевать. Я требую, чтобы он перестал ее преследовать. Слышите! Иначе мы с вами будем разговаривать на другом языке.
— Марта, — попытался урезонить свою половику Капулетти, — спокойней…
— Оставь меня, — огрызнулась она. — Я не виновата, что приходится брать на себя мужское дело.
— Не знаю, какой язык вы имеете в виду, — сказал Монтекки, — мы ведь с вами можем объясняться только с помощью апов. — Капулетти не уловил, то ли он действительно простодушен, то ли иронизирует.
— Я имею в виду, что мы будем говорить в другом месте, и вам не поздоровится.
— Почему? — спросил Монтекки тем же тоном.
— Потому что ваш сын не только лишает покоя мою дочь, его поведение преступно с общественной точки зрения.
«Забавно, — подумал Капулетти, — моя жена почти дословно повторяет мысли ректора.»
— Я не хочу вас обидеть, — продолжала она, — но поймите: агр не должен любить мату, и уж в любом случае не смеет рассчитывать на взаимность. Это противоестественно.
— Мой Ром заслуживает самой преданной любви, — сказала жена Монтекки, и в голосе ее не было вызова, просто гордость за сына.
— Не спорю, возможно, и так. Так пусть поищет себе достойную пару в собственном клане. А главное, я поражаюсь, как вы миритесь с тем, что он начал заниматься математикой. — Синьора Капулетти презрительно фыркнула. — Не говоря уж о том, что это ему не по плечу, он у вас останется недоучкой… Скажешь ли ты, наконец, что-нибудь?! — обрушилась она на мужа.
— Да, конечно, — забормотал тот, — я тоже нахожу, что такой мезальянс невозможен.
Монтекки смерил его тяжелым взглядом и обернулся к своей супруге.
— Они правы, Анна, ничего не скажешь.
— Наконец-то нашелся один разумный человек! — вдохновилась Марта. — Так придумайте что-нибудь, синьор Монтекки, на моего муженька нечего надеяться.
Капулетти почувствовал себя оскорбленным, было особенно стыдно терпеть подобное обращение в присутствии синьоры Монтекки. Она взглянула на него и быстро отвела глаза; ему показалось, что в них промелькнуло сочувствие. Ничто не подстегивает воображение сильнее, чем задетое самолюбие, и Капулетти внезапно вспомнил совет Тибора.
— Послушайте, — сказал он, — я знаю, как следует поступить. Наших детей надо разлучить, причем так, чтобы они не почувствовали, что над ними совершают насилие. Скажем, мы ушлем Улу к бабке в столицу, сославшись на то, что старушке нужен уход. Для убедительности моя мать даст телеграмму с просьбой срочно прислать внучку. А? — Он оглядел всех, ища поддержки. Монтекки оставался бесстрастным, у Марты было кислое выражение лица, и лишь прекрасная Анна поощрила его едва заметным кивком головы. — Ручаюсь вам, — с подъемом сказал Капулетти, — через полгода они друг друга забудут.
— Почему это именно мы должны отсылать Улу, пусть уж они отсылают своего сына! — сердито заявила синьора Капулетти, избегая таким образом признания, что ее никчемный супруг подал дельную мысль.