Страница 1 из 4
Хидэо Такубо
Деревянная свадьба
Полумрак складского корпуса пронизывали солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в дощатых стенах. Нагнувшись за стружкой, чтобы счистить ею с рук белесую древесную пыль, он почувствовал себя преступником.
Собственно, счищать было почти нечего. Просто, наверное, очень уж ярко белели в этой полутьме, за плотно задвинутыми дверьми, его не привыкшие к физической работе руки.
Он подобрал валявшиеся под ногами чурки и сунул их в картонный ящик. Поставил на крышку ящика рубанок и понес все это к выходу. Пахнуло древесиной кипариса: у дверей загораживали дорогу только что привезенные свежие бревна.
Чтобы открыть двери, он поставил ящик на пол, и в этот момент ему вспомнился запах из далекого детства – запах костра у плотины на реке Накагава. Тогда тоже была полутьма, только это было на вольном воздухе, на рассвете у реки. Ему было лет семь, он ездил с отцом ставить снасть на форель. Небо было густо-синее, рассвет только начинался, еще видны были звезды. С гор дул ветер, река волновалась.
«Ты смотри не зевай, – сказал отец, орудуя длинным шестом. – Лодка-то прямо как рыба скачет». И действительно, впереди, ниже по течению, с серебристым блеском взлетали над водой то ли рыбы, то ли барашки волн, и лодка, казалось, вот-вот взмоет носом в пустоту…
Открыв двери и выйдя на залитый солнцем двор, он невольно сделал глубокий вдох, чтобы избавиться от надоевшего спертого воздуха, и лишь острее ощутил, как свежо Дышалось тогда, на реке.
Он прошел мимо складских корпусов, выстроившихся в ряд на просторном дворе, и оказался на автостоянке фирмы. По сторонам выложенной каменными плитами дорожки, ведущей от ворот к конторе, хватило бы места для семи-восьми автомобилей, но сейчас все машины фирмы, даже грузовики, были в разъезде, и тут стоял только его собственный желтый «седан» да два автомобиля посетителей.
Он положил картонный ящик на заднее сиденье своей машины. Потом направился к конторе. Автоматические двери, на которых сияло золотом название фирмы по торговле лесоматериалами, разъехались в стороны. Он убедился, что в конторе нет никого, кроме двух молоденьких девушек-служащих за барьером кассы. Сотрудники отсутствовали: и Сомия, и Сэкигава. Большая комната с двумя десятками столов была пуста – и управленческий, и производственный персонал разошелся кто куда. По ту сторону прохода, за полупрозрачной акриловой стеной, было еще две приемных. Слышно было, как в одной из них Сэкигава разговаривает с посетителем.
– А где Сомия-сан? – спросил он у той из девушек, что сидела поближе.
– Уехал на машине встречать супругу, – ответила девушка.
– А, – кивнул он и пошел по проходу в глубь помещения. Сомия ниже его по должности, но гораздо старше, поэтому он так вежливо его и называет: Сомия-сан. Должно быть, все приглашенные к ним сегодня сотрудники фирмы уже ушли: надо собраться, заехать за женами. Сэкигава тоже, конечно, уйдет, как только разделается с посетителем.
Дверь в конце прохода выходила на лестницу, которая вела к служебным помещениям второго этажа, но, кроме того, здесь был и черный ход. Бетонный крытый переход соединял его с передней жилого дома. Каждый раз, пользуясь черным ходом, он думал о том, что до его появления в фирме этим путем много лет шагал в контору и обратно его тесть, Нобутакэ. Это было как-то странно.
Вообще-то нет ничего необычного в том, что глава фирмы устраивает себе жилье рядом с работой, – в таких небольших компаниях это как раз принято. Но прежде он служил в крупной торговой фирме. И поэтому первое время, уходя домой после работы, не раз направлялся не к той двери.
За изрядно обветшалой тяжелой деревянной дверью передней было по-нежилому уныло. Правда, на полу из бетона с черной галькой стояли снятые при входе коричневые туфли Кэйко, его жены, но шкафчик для обуви, незакрытый, зиял пустыми полками. Дальше по коридору, в распахнутой гостиной, оставался один шкаф, дивана уже не было, лишь на ковре бессмысленно красовались вмятины от ножек. Диван они увезли вместе с прочей мебелью к себе на новую квартиру, а шкаф, сделанный из отходов, принадлежал еще тому времени, когда здесь жили тесть и теща. Когда они с Кэйко поженились, ее родители переехали в многоэтажный дом на одном из отвоеванных у моря участков неподалеку отсюда, меньше чем в десяти минутах езды на машине. Но с полгода назад по соседству с родителями случайно освободилась квартира; Ясуэ, мать жены, купила ее, привела в порядок и подарила дочери с зятем на пятую годовщину свадьбы. Ну а этим жилищем Ясуэ собиралась распорядиться по своему усмотрению.
Он вошел в спальню. Кэйко сидела на стульчике, так и не перевезенном на новую квартиру, и разговаривала по телефону. Видимо, она как раз переодевалась: у ног ее валялись розовое вечернее платье, пояс и домашняя одежда, которую она только что сняла, а сама Кэйко сидела, закинув ногу на ногу, в одной палевой комбинации.
– Это мама, – вполголоса сказала Кэйко, прикрыв трубку ладонью. – Говорит, чтобы я пораньше приехала, а то не успеем все подготовить. – И снова заговорила в трубку: – Да, с мальчиками из оркестра договорились. Им сказано прийти пораньше, но я еще раз проверю. Да, понятно…
Кэйко положила трубку и с недовольной усмешкой заметила:
– Вот всегда так: столько шуму насчет того, чтобы заранее все подготовить, а в конце концов никогда не успеваем. – Она снова набрала номер и стала разговаривать с мальчиками из оркестра.
Сегодня вечером родители устраивали ужин в честь годовщины их с Кэйко свадьбы. Собственно, сказать «родители» было бы не вполне точно: и замысел, и исполнение принадлежали исключительно теще. Подразумевалось, что папаша Нобутакэ торжественно отмечает пятилетие того дня, как он, зять, вошел в его дом в качестве наследника. По традиции пятилетний юбилей свадьбы называют «деревянным»; на этот раз в названии содержался еще и намек на семейное предприятие. Дело продолжается, как бы говорила семья. Правда, он хотел отметить эту годовщину тихо, вдвоем с Кэйко, но тут добавилось новоселье, и ничего не вышло. Он только попросил сделать все поскромнее, без особого размаха.
Однако, раз уж за дело взялась Ясуэ, сразу возникли и обширные планы, и необходимость пригласить множество гостей. Он пытался ее удержать, но куда там: и руководство местного союза лесоторговцев, и старые друзья-оптовики, и всевозможные добрые знакомые, притом все с женами, – набралось больше десятка семей. А тут еще Кэйко вошла во вкус и решила пригласить приятелей, составивших любительский оркестр, хотя и сама учится играть на фортепиано. Ну а мать обрадовалась: это гораздо лучше, чем магнитофон, будет весело.
– Ты тоже давай переодевайся скорей, – сказала ему Кэйко, закончив телефонный разговор и нагнувшись за поясом.
Опасаясь, что на месте переодеваться будет некогда, они приготовили все необходимое здесь. Торжество было неофициальное, без излишней парадности, поэтому можно было ограничиться модным пиджаком. Доставая костюм из шкафа, он загляделся на жену, которая, нагнувшись, занималась своим туалетом. Благодаря волнистым волосам до плеч, стройной фигурке и длинным ногам она казалась моложе своих двадцати восьми. Глаза у нее были как у отца, с довольно припухшими веками, нос не слишком благонравных очертаний, но лицо и все тело, в любую погоду как будто слегка загорелые, светились янтарным сиянием.
Этот цвет лица да изящное сложение и покорили его, когда на третий год после окончания университета он впервые увидел Кэйко на вечерних курсах английского языка. Они понравились друг другу, стали встречаться, и вскоре зашел разговор о женитьбе; но Кэйко была единственной дочерью, и родители собирались выдать ее замуж с таким расчетом, чтобы сделать зятя наследником дела. Он был третьим сыном в семье, так что родственные обязательства не запрещали ему выписаться из своего посемейного списка и войти в дом жены, но место в торговой компании сулило ему блестящие перспективы, и терять его было жаль. Он поехал на родину посоветоваться со стариком отцом. «Да ведь что ж, – пробурчал тот, – куриная голова лучше бычьего хвоста». И он решился.