Страница 13 из 16
Очередная волна спокойствия и умиротворения накатила на меня. Море по-прежнему катало легкую пену, песок шипел, истачивая песчинки.
Откуда-то на десерт приплыл гнилой ананас…
Так прошел день, и настала ночь. Я бродил под луной, купался в море. Как ночное животное, до утра не сомкнул глаз, ходил среди стволов, слушая, как ветра щекочут верхушки.
Мой остров имел вытянутую форму – что-то вроде толстого банана. Я его исходил вдоль и поперек, как и полагается рачительному Губернатору. Только помойку обходил стороной – она была эпицентром моих несчастий.
…В Афганистане я услышал историю о солдате, который чудом уцелел в кровавой бойне – духи расстреляли в ущелье роту. Пацана ранили в самом начале – и свои ребята спрятали его от пуль в расщелине скалы. Он уцелел – остальные погибли; раненых добили моджахеды. Солдат выбирался к своим две недели, практически без воды и пищи. И когда вышел на наши блокпосты, рыдал два часа. Я знал, что тоже смог бы выжить, смог бы ползти и месяц, и два. Но остров давал шанс идти только по кругу…
В Афганистане мы каждый день думали о смерти, и это давало нам ярость и силы для жизни. Но все равно многие из нас умирали, и тогда, как в детской игре в морской бой, мы надеялись на провидение, единственный шанс. Но жестокий рок беспощадно расставлял свои кресты, не оставляя надежды. Стоило ли выжить тогда, чтобы сейчас умереть непохороненным? Хотя похороны – это последняя озабоченность стариков. Молодым плевать на могильные темы. «Як умру, так поховайте мене у кишенi, щоб деньга була, горiлка, та дiвчинка Женя» – вот такая пакость пришла мне в голову…
Из пальмовых листьев и тростника я сделал треуголку. Раньше я не замечал за собой таких способностей. Она мне так понравилась, что я уже не расставался с ней. Потом, сделав умственный рывок, сплел из лиан и пальмовых листьев набедренную повязку. Цивилизованную одежду я спрятал подальше от соленой воды и солнца – на случай визита делегаций на мой остров. Ведь я должен выглядеть подобающе своему сану!
День проходил в ожидании отлива, поедании склизких даров моря. Я, конечно, мог бы первобытным способом добыть огонь – палкой-крутилкой. Но было достаточно тепло, да к тому же пришлось бы сжигать в огне мои пальмы. А вот этого не хотелось. Достаточно было того, что я часами упражнялся в метании ножа – на всех стволах остались болезненные отметины. Я наловчился до пугающей виртуозности: за двадцать пять шагов попадал в десятисантиметровый круг.
В какой-то из дней меня посетила галлюцинация: к моему острову причалил катер. На нем было около двадцати женщин. В совершенно голом виде они высыпали на берег, а я стоял и смотрел. И только тогда, когда они окружили меня и стали кричать в ухо иностранные слова, кажется, на немецком, я понял, что это не бред и не кураж воспаленного сознания. Из их криков я понял, что я – Робинзон. Я смеялся вместе с ними, махал руками, прыгал в туземном танце, меня снимали на видео и фото. Потом со мной в обнимку снялись три голые дамы. Я держал нож в зубах. После чего попросил кушать. Меня поняли и дали жвачку. Они сердечно, чисто с женской добротой ободряли меня, хлопали по плечу. Двадцать дам! Одна из них, намазав передо мной свой лобок какой-то мазью, минут через пять сняла все волоски – оголила! Я был потрясен. Другая барышня все это снимала на видео. Так они куражились надо мной, хохотали без удержу, катаясь по песку и плескаясь в волнах. Потом компания так же весело погрузилась, и один-единственный мужчина среди них, капитан-таец, отчалил. Это было чудовищно. Я побежал вслед за дамами, они же отталкивали меня веслом и, шлепая себя по загорелым попкам, кричали: «Робинзон, Робинзон!»
Я в бешенстве потрясал кулаками и подпрыгивал на берегу.
Ночью я вспоминал все свои грехи. Привиделась хреновина: бегу по волнам, натыкаюсь на минное поле – и возвращаюсь обратно. Испытания и мучения не делают человека мудрее. Жара превращает его в тупое животное.
Я не обиделся на двадцать голых дам. Они искренне считали, что я – часть огромного красочного таиландского шоу. Мой лик, обросший и грязный, видно, был очень колоритен…
Вспомнилась вычитанная где-то история про московского бомжа, который, проникнув в чужую квартиру, заработал инфаркт миокарда. Он увидел с порога страшного звероподобного человека – и грохнулся в обморок. Сердобольная хозяйка, появившаяся вскоре в квартире, привела пришельца в чувство, дала ему воды. И вновь бомж едва не лишился чувств, увидя напротив себя все того же косматого монстра. А это было его отражение в большом зеркале…
И вот я тоже такой же прехорошенький. Жара превращает в животное. Жажда – это высыхание крови и смерть нервных клеток. Процесс цивилизации на Востоке проистекал ночью. Днем ищущая мысль застывала, как цемент. Астрономия, детище Востока, – ночная наука. Мешал ли Улугбеку его гарем в постижении звездных миров? Наверное, он вяло любил своих жен в липкий полдень… Ночь принадлежала только ему.
Я вспомнил всех женщин, которых знал и любил. Я их позабыл, как и они забыли меня…
Зря я хохотал и танцевал перед голыми немками ламбаду. Надо было ползать на коленях и умолять, чтобы меня спасли. Неужели на катере собрались одни лесбиянки-мужененавистницы?
Я бы стал монахом…
Но вряд ли кому в голову придет возвести здесь мужской монастырь.
И вместо молитвы-послушания – стать на колени и пить из прибоя, целый океан влаги… Чтобы умереть… Потом запивать горечь кокосовым соком. И снова оцепеневать, подобно удаву на баобабе.
Двигаться – вредно. Движение – смерть.
Мария пришла ко мне в виде сладкой галлюцинации.
К этому времени я всерьез пристрастился к пальмовым листьям и коре какого-то корявого дерева, которое горбатилось у моего островного горизонта. Никакая сволочь не могла меня уличить в том, что я замышлял сделать на этой коре коньяк «веселых галлюцинаций». Но тем не менее в коре имелись галлюциногены. Это открытие временно продлило мою жизнь.
Что такое бесконечное ощущение нереальности? Ты видишь возникающие на горизонте паруса, быстроходные лайнеры, они появлялись – и исчезали, как будто их и не было. Время тоже исчезло. Я просчитал временны?е отрезки своей жизни и понял, что непременно должен был оказаться на этом острове. Я – Губернатор-неудачник. Монах-отшельник. В моей ситуации унять себя, свои терзания, уныние – уже особое наслаждение.
…Плоскодонный катер с шипением врезался в песок. Я наблюдал за ним уже минут пять, как только понял, что он явно двигался к острову. Я прислушивался к себе, радуясь и печалясь новой галлюцинации. Тепловой удар, вернее, солнечная затрещина, плюс кора, которую жевал постоянно, – вот вам и радость искаженного бытия.
Потому я не удивился, когда на бережок спрыгнула галлюцинационная Мария. Я сидел, подпирая спиной пальму. Мне нравилось скоблить ногтями щетину – она производила неведомый для этих мест трескучий шорох. Этим я как раз и занимался.
– Ты похудела, – заметил я, когда она наклонилась. Смуглое от загара лицо, в расширенных глазах – ужас, жалость и черт знает какие еще эмоции.
– Вставай. Пошли в катер. – Голос без сантиментов. – Ты в состоянии?
Я медлил, усмехаясь. Это действительно была Мария. Сексуальные шортики, топик, сиси вразлет.
– Или ты, может, обзавелся здесь папуаской?
Она с сомнением посмотрела на мою треуголку, которая лежала рядом, и на юбочку из пальмовых листьев.
– Мне надо переодеться.
Парадное черное трико я прятал в кустах.
Она уселась на переднее кресло, я – позади. Протянула мне большую бутылку минеральной воды. Молчаливый таец выжал маленькой ступней педаль, двигатель взревел, катер резко повернул, так, что меня отбросило к борту. Ее спина напряглась, она ждала, когда я спрошу, куда меня везут. Я пил воду, а она не понимала, что мне все равно, кроме моей жажды. Чтобы понять это безразличие, не надо спать в чистой постели и питаться нормальной пищей, не надо чистить зубы, обдумывать планы на завтра, на месяц и неделю вперед, не надо наслаждаться морскими купаниями и солнечными ваннами на молочном песочке.