Св. Тереза Иисуса

«Разве Я не Бог твой и разве ты не видишь, что со Мною делают люди? Если ты любишь Меня, то почему не жалеешь?»

И еще яснее поняла, когда молилась, как бы кощунствуя и восставая на Отца за Сына:

«Как мог Ты согласиться, Отец, чтобы Сын Твой каждый день отдавал себя на растерзание людям?.. О, зачем Он всегда молчит? Зачем никогда не говорит за Себя, а всегда — только за нас? Неужели никогда никого не найдется, чтобы защитить этого Агнца?»

«Господи, или страдать, или умереть, — я больше ни о чем Тебя не прошу! Morir о paceder!» Это значит: «Или со Христом страдать, или умереть за Христа».

Может быть, только теперь поняла она, что выбор надо сделать не между миром и Отцом, а между миром и Сыном.

Злейшим врагом своим и Господним, немногим лучше диавола, считала она всю жизнь «ересиарха» Лютера. Как удивилась бы она и ужаснулась, если бы знала, что в этом для нее все решающем выборе между миром и Сыном она сделала то, что советовал Лютер: «Снизу должно всегда начинать, думая о Боге (Отце), — с Иисуса Христа, в Его воплощении и страданиях: только в них мы находим Отца. Кто же начинает сверху, тот себе ломает шею». «Сверху» начала св. Тереза и едва не погибла; только тогда спаслась, когда начала «снизу».

11

Кажется, в ее спасении все решается тем чувством сверхъестественного Присутствия, Parousia, которое так хорошо было знакомо первохристианским векам. «Вдруг чувствуем около себя Христа, не видя Его плотскими очами, ни даже духовными». «Чувствовала она, что Христос находится около нее, справа, — вспоминает о себе Тереза в третьем лице. — Но чувство это было совсем иное, чем то, по которому люди, не видя, угадывают чье-либо присутствие. Было оно так тонко, что выразить его нельзя никакими словами, и вместе с тем несомненнее всех других чувств: те могут обманывать, а это — не может». «В самом начале ничего не видела она и не понимала… и, в сильной тревоге, признавалась в этом однажды духовнику своему». «Если вы ничего не видите, то как же знаете, что это Христос?» — спросил он ее. «Не знаю как, — ответила она. — Знаю только, что слышу голос Христа, что это не может быть самообман, и что я не сомневаюсь в Его присутствии, особенно когда Он мне говорит: „Не бойся — это Я“».

На две половины разделилась жизнь ее этим первым видением Христа или, точнее, первым чувством Его «Присутствия». Смысл разделения определяет сама она лучше всего: «Жизнь моя кончилась — началась жизнь Бога во мне».

Сорок лет минуло ей, в 1555 году, когда произошло это разделение. Сорок лет — та роковая точка для женщины, когда солнце пола начинает склоняться к западу, лучи его становятся знойнее, и в них рождаются великие бури. Кажется такая буря налетает и на Терезу в душевной болезни, более тяжелой, чем та, физическая, в юности. Снова и теперь, как тогда, «вырыта для нее могила», но уже не маленькая, временная, а огромная, вечная, — Ад, потому что хотя она и спасается, но уже на самом краю гибели.

Чем больна была Тереза? Фрейдовский психоанализ решил бы: «заглушенным и извращенным полом», «истерической эротоманией», «половым безумием», psychopathia sexualis. Так решила бы «мудрость мира сего — безумие перед Богом», потому что можно отвергнуть всякую религию, как безумие, но, приняв ее, надо принять и мудрость ее — Экстаз.

Может быть Экстаз и болезнь, но если дети, когда у них прорезаются зубы, и женщины, когда рожают, — болеют, то это еще не значит, что людям надо жить без зубов и без детей. Может быть, Экстаз такая же болезнь души, как жемчужина — болезнь раковины. Будь мы не только телом, но и духом здоровы, как боги, может быть, мы погружались бы из экстаза в экстаз, как в бурном море пловец — из волны в волну.

Душа человека в Экстазе — то же, что для скрипача — его инструмент: трудно музыканту играть на скрипке, а человеку на собственной душе своей еще труднее, а иногда и больно, и страшно до смерти, не только временной, но и вечной. Эту именно боль и этот страх испытала на себе Тереза в высшей степени. Здесь-то, кажется, и главная причина ее «душевной болезни». Тщетно разгадывают врачи наших дней загадку ее: этот орешек им не по зубам. Кажется, ясно одно: болезнь Терезы принадлежит к той же страшной семье, как падучая, древняя «священная болезнь», morbus sacer. Если бы мы поняли как следует жизнь Терезы и болезнь ее, потому что вся ее жизнь — болезнь (вечными головными болями и ежедневною рвотою будет она страдать всю жизнь), то, может быть, мы поняли бы, что и болезнь ее тоже «священная» и даже святая.

«Надо человеку измениться физически, чтобы сделаться Богом» (Кириллов, в «Бесах» Достоевского). Это надо человеку, чтобы сделаться и «богоподобным», святым. Кажется, болезнь св. Терезы, так же как вся ее жизнь, и есть не что иное, как такое «физическое» или, точнее, психофизическое, душевно-телесное «изменение человека».

На семь лет этой болезни, от 1555 года до 1562-го, уходит она из внешнего мира во внутренний. Время для нее останавливается: жизнь ее — как «сновидение, в котором движутся призраки». Так далека эта жизнь от всех внешних событий, что могла бы точно такою же быть и в X, и в XVII веке. Краем уха, может быть, слышала она, в 1555 году, когда ей было первое видение — бичуемого Христа, — об отречении императора Карла V, самого могущественного человека в мире после Юлия Цезаря, — в чьих владениях «солнце никогда не закатывалось», и «люди ходили не только вверх, но и вниз головами» (антиподы), как говорили о нем испанцы с гордостью. Слышала, может быть, и о смерти императора в обители св. Юста, в диких, холодных горах Эстрамадуры, и о том, как присутствовал он на своей же собственной заупокойной обедне, точно хоронил себя заживо, и как, умирая, прижал к губам простое деревянное Распятие покойной супруги своей и прошептал с последним вздохом: «О, Иисус! Ay, Jesús!»

Призраком был для св. Терезы весь внешний мир, но сама она не будет призраком для мира. Как удивились бы те, кто делает историю, — короли, папы, императоры, — если бы знали, что эта почти никому не известная монахиня сделала больше их всех и что их дела пройдут и рассеются, как призраки, а дело ее — никогда.

Как бы исполняя то, о чем, может быть, мечтал отец ее, Алонзо Добрый, над одной из любимых книг своих, «Великая победа морем», «Gran conquista de Ultramar», пять сыновей его отправились в Новый Свет, «завоевателями», «конквистадорами», чтобы приобрести военную славу и золото, а дочь его, Тереза, не двигаясь с места, отправилась в более далекий и страшный путь, не за море, а в собственную душу свою, — не во внешний, а во внутренний Новый Свет, чтобы приобрести большую славу и более драгоценное сокровище, чем золото Перу и Мексики, — Экстаз.

12

Семь восходящих ступеней Экстаза проходит она за эти семь лет.

Первая ступень — самопогружение, contentandome, «сосредоточение всех душевных сил», unión de todas las potencias, на одной-единственной мысли, единственном чувстве, единственной воле — к совершенному соединению человека с Богом. «Медленно душа погружается как бы в сладостный обморок». Все не только душевные, но и телесные силы ее теснятся к Возлюбленному, как в лютую стужу озябшие люди теснятся к огню очага. И это происходит без малейшего усилия, в почти безмолвной молитве. «От этого внутреннего сосредоточения происходит такой сладостный мир и покой, что, кажется, душе уже нечего желать… и даже молитва для нее ненужная усталость; душа хотела бы только любить». В этой молитве «успокоение», quietudo, «душа подобна младенцу на руках у матери, которая, играя, выжимает в рот его молоко, так что ему уже не нужно сосать груди».

Очень знаменательно, что в этом религиозном опыте св. Терезы Бог есть не только Отец, но и Мать, так же как в опыте всех древних мистерий, от Египта и Вавилона до Элевзиса и Самофракии. У незапамятно древнего, кажется этруро-пелазгийского бога пограничной межи, Jupiter Terminalis, — уже не мужская, а женская грудь с материнскими сосцами: это будущий «Матереотец», Mêtropatêr, гностиков. Чудной молитвой молится ему и шумерийский царь Гудза, времен до-Авраамовых: