Страница 29 из 47
— Обязательно чтобы это была целая планета? — почти прошептал министр.
— Объект, на котором вы ускоряете время, должен быть достаточно велик,
— объяснил Джильд. — Иначе может нарушиться тонкая структура пространства, что грозит потерей причинности.
Министр понимающе кивнул. Эо продолжал:
— Перехожу к следующему пункту. Насколько я понял, если вы уходите в прошлое на столетие, то и в месте, где вы ускоряете время, проходит лишнее столетие. Правильно?
— Да, — сказал Джильд. — Приближенно можно считать, что среднее арифметическое ускоренного и замедленного времени должно совпадать с обычным, неискаженным временем.
— Для начала Росс ограничился малым, — говорил Эо. — Первый раз он ушел в прошлое на десять тысячелетий — и на третьей планете системы С-1481211 прошло сто с лишним веков. Потом аппетиты Росса и его коллег разыгрались. Он начал уходить в прошлое на миллионы лет, причем регулярно. Правильно?
— Да, — сказал Джильд. — Нормой был миллион лет, начало Первых Веков. Он наведывался туда почти ежедневно.
— На протяжении двух лет, — подхватил Эо. — За эти два года на третьей планете системы С-1481211 прошел срок, в сотни миллионов раз больший. Когда на смену земноводным пришли пресмыкающиеся, на планете высадилась наша вторая экспедиция. Узнав из отчета предшественников о безобидной фауне третьей планеты, участники экспедиции не были достаточно осторожны и погибли. Потом, через миллионы лет по времени этого мира, в систему прилетели капитан Дузл и его команда. Они произвели беглый осмотр планеты, нашли там примитивных млекопитающих и улетели выполнять свою основную задачу. Через месяц они вернулись, отыскали то, что осталось от второй экспедиции, совершили посадку, обнаружили, что за месяц на планету пришел ледниковый период и эволюция сделала еще один шаг.
— Да, — огорченно сказал министр. — На третьей планете системы С-1481211 появился человек. К счастью… — Он достал из кармана фотографию, чтобы еще раз взглянуть на нее. — К счастью, он пока отстает от марионца минимум на сотни тысячелетий. К счастью, он еще только-только произошел. К счастью, мы вовремя спохватились и лишь ненамного ухудшим свое монопольное положение. Ведь еще одно такое путешествие…
Министр повернулся к Джильду.
— Словом, вашему бывшему сотруднику не поздоровится, когда он вернется из командировки.
Джильд и Эо переглянулись.
— А вы знаете, что это за командировка?
Министр внешней безопасности побледнел.
— Неужели опять к началу Первых Веков?..
— Да, — сказал Джильд, — на миллион лет в прошлое.
МАШИНА ПАМЯТИ
Дорога была пуста. Она круто сворачивала, обходя выступ с отметкой «40», но справа и слева просматривалось по сотне метров ее узкой бетонной ленты. Дальше шоссе терялось в лесистых склонах.
За спиной в гору тоже карабкался лес. А за дорогой лежала пропасть.
Он провел рукой по мокрому от пота лицу. После дождя было душно.
Далеко слева из-за поворота вынырнула машина. Легкая, белая. Он попятился под прикрытие кустов. Справа приближался грузовик-автомат, тяжелый, но тоже быстрый и безмолвный как привидение.
Справа робот и слева робот. Только что было пусто, и вдруг такое движение.
Белая машина стремительно приближалась. Он шагнул на бетон, когда до нее оставалось несколько метров. Затормозить она не могла, а свернуть было некуда — встречную полосу занимал грузовик.
Он увидел искаженное ужасом лицо пассажира. Визг тормозов, удар, грохот.
Когда он открыл глаза, шоссе было пустым. Одним роботом меньше. Он обернулся.
Белая машина стояла в десяти метрах. Оттуда бежала женщина.
— Вы, — кричала она, — вы… вы…
Он смотрел на нее, и его трясло от бешенства. «Вы… Кругом одни роботы. Манекены».
— Вы спятили?! — закричала она. И заплакала.
Минуту он смотрел на нее, с трудом сдерживаясь. Потом отвернулся и пошел по шоссе прочь.
Мир роботов. Отлаженный, как часовой механизм.
Белая машина обогнала его, остановилась. Стекло опустилось.
— Вам куда?
Он обошел автомобиль, открыл дверцу, сел. Машина тронулась. Дорога бесшумно летела под колеса. И назад убегали кусты.
— Извините меня, — сказала она. Он повернул голову. Белокурые локоны, синие глаза, глубокий вырез коричневой блузки, стройные ноги… Кукла. Обыкновенная пластмассовая кукла. Дерни за веревочку, и она заплачет. Дерни за другую, закричит. За третью — улыбнется.
— Извините, — повторила она. — Но это было так страшно. Я не сообразила сразу, что вам-то хуже.
Она старательно улыбалась синими заплаканными глазами. Они отражали свет. Он заставил себя усмехнуться.
— Со мной все нормально.
— Он лжет, — сказал мужской голос. — Он сам хотел этого. И знал, чем это кон…
— Почему вы выключили? — спросила она.
— Не люблю трепаться с машинами. Я их терпеть не могу.
Дорога петляла над пропастью. В салоне было прохладно.
Одним роботом меньше. Но скольких еще надо сбросить в пропасть, прежде чем мир изменится, станет чем-то другим. Если уж часами, то пусть хотя бы песочными…
— Мне жалко тот грузовик, — сказала она. — Почему вы так поступили?
— Я воюю с роботами. На мой взгляд, их развелось слишком много. — Он протянул руку к тумблеру. — Как тебя звать, приятель?
Динамик безмолвствовал.
— Пьеро, почему ты не отвечаешь?
— Я не хочу разговаривать с ним. На дорогах ежегодно гибнет два миллиона машин. Люди, как правило, выживают.
Горы кончились, машина неслась по краю долины над вздувшейся мутной рекой. Иногда навстречу пролетали бесшумные призраки грузовиков-автоматов. Впереди появились первые дома, погруженные в зелень.
— Пожалуйста, высадите на перекрестке.
— Но, — ее синие глаза были беззащитными, как у куклы, — может, выпьем где-нибудь кофе?
Он промолчал. Инерция. Вот что заставляет нас действовать. Все мы наполовину машины. Дорожное происшествие, встреча с романтическим — неделю не брился — незнакомцем, завтрак на веранде кафе…
Машина затормозила, дверь распахнулась.
— Приехали, — сказал голос компьютера. — Как просили. Счастливых развлечений.
— Пьеро! Как ты можешь?!
— Все правильно. — Он спустил ноги наружу. — Привет.
— Если вы захотите меня найти…
— Зачем? — сказал он, вылезая на тротуар. Дверца захлопнулась. Автомобиль тронулся, отъехал на двадцать метров, развернулся и понесся обратно, в горы. Прощальный взгляд синих глаз, взмах руки… И вот уже образ белокурых локонов, коричневой блузки и стройных ног переселился туда, где ему положено быть — в память.
Ибо лишь память отличает нас от всего неразумного. Обломки горных пород, переплавляясь в горниле вулкана, становятся новыми минералами; испарения океана, обрушившись где-то дождем, образуют новые водоемы; листья деревьев, погружаясь в почву, овеществляются затем в новых живых созданиях; точно так слова и поступки людей, откладываясь в нашей памяти, сливаются в то, что принято называть душой, и вызывают к жизни новые слова и поступки. Фразы, жесты, взгляды. Книги, картины, мелодии. Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…
Так должно быть. Но когда человек окружен автоматами; когда он почти ни с кем не общается; когда писатели и художники в своих творениях не осмысливают то, с чем встретились в жизни, а лишь без конца переписывают других; когда общение идет по одним и тем же рецептам (дорожное происшествие, незнакомец, обед где-нибудь на обочине), человеческая душа умирает. Она умирает от голода и, умирая, не служит кому-либо пищей. И люди становятся роботами, подобными тем автоматам, которые так облегчают их быт. Заботливым, услужливым, действующим лишь по инерции.
А инерция — это самое нечеловеческое свойство материи. Есть живая вода, и есть мертвая. Мертвая инертна, а живой остается все меньше. Она иногда умирает; мертвой это никак не грозит.