Статьи

В числе отчаяннейших кутил и счастливых волокит особенно славились Сипягин, Котюжинский и тот молодой человек, который жил у Алферьева и о котором теперь идет речь.

Раз студенты вели себя более чем нескромно и побили педеля, а потом оскорбили субинепектора. Дело дошло до попечителя.

Д. Г. Бибиков потребовал к себе Алферьева вместе с его воспитанником. Когда они приехали, то профессора пригласили в кабинет, а студента удержали в приемной. Бибиков расспросил Алферьева о семейном положении и образе мыслей молодого человека. Алферьев отвечал, что провинившийся студент принадлежит к хорошему дворянскому семейству, а образ его мыслей есть — легкомыслие.

— Барчук? — молвил Бибиков.

— Да, барчук.

— Оставьте его здесь, — я с ним поговорю.

Затем профессор вышел, а студента сейчас же позвали в кабинет. Алферьев подождал немножко в дежурной комнате, но не дождался выхода юноши, а зато видел, что почти тотчас, как студент вошел в кабинет, туда были позваны два дежурившие в передней жандарма.

Это заставило сильно обеспокоиться за юношу. От дежурившего же чиновника профессор узнал, что Бибиков прямо из своего кабинета послал молодого человека с этими двумя жандармами другим ходом во флигель. Тревога профессора еще более усилилась.

— Я считал его погибшим, — говорил Алферьев и бросился к Писареву (правителю канцелярии) просить о помощи.

Писарев был занят и принял профессора не скоро, так что Алферьев вернулся к себе домой часа через три, но зато, к крайнему его удивлению, он застал студента уже возвратившимся, и совсем не в той тревоге, в которой тот был с той минуты, как его потребовал Бибиков.

— Что с тобой было? — опросил Алферьев.

— Ничего особенного, — отвечал студент. — Бибиков был со мною даже очень ласков.

— Ты что-нибудь лжешь?

— Нет, право. Конечно… сначала он было немножко посердился, но потом… ничего… даже дал папироску и отпустил.

— Дал тебе папироску?!

— Дал.

— И ты у него курил?!

— Курил.

— Ты врешь, — а впрочем, это твое дело.

Так это и осталось.

Окончился год; молодого человека, покурившего у Бибикова папироску, перевели на второй курс; стало время студентам разъезжаться на каникулы. Веселые товарищи опять собрались на прощанье покутить за Днепром в трактире Рязанова. Питомец Алферьева был там же и, охмелевши, заснул на диване. А в это время у его товарищей вышло недоразумение с прислугою. Стали шуметь и кричать, что кого-то “надо бить”.

При слове “бить” спавший мгновенно пробудился, вскочил и заговорил:

— Бога ради, бога ради! Господа!.. Не надо бить, а то меня Бибиков опять выпорет!

Очевидцем этого события был в числе прочих покойный муж известной писательницы Марко Вовчок, Аф. Вас. Маркович, который сначала принял это за бред, а потом ужасно огорчился. Куритель после каникул в университет более не возвращался, а проф. Алферьев впоследствии не раз рассказывал этот анекдот многим, и из людей, которые его слышали, по сей день еще многие живы.

Подтверждение же этого события я слышал потом здесь, в Петербурге, от Аскоченского, который во время рассказанного события жил в том самом флигеле генерал-губернаторского дома, куда жандармы отвели молодого человека.

Аскоченский говорил, что он “по соседству слышал, как студент курил бибиковскую папиросу”.

— Вы, конечно, поняли, что там делалось?

— Разумеется — воздавали похвалу на полу.

— И вам не припало на сердце как-нибудь за него заступаться?

— Как?

— Ну, я не знаю как… Вы там жили и могли знать, к кому пойти, кого просить.

— Потому-то, что я все это знал, — я ничего и не сделал. “Припадание на сердце” могло принести только многосторонний вред и никакой пользы.

Был ли такой случай единственным во время попечительства Бибикова или подобные вещи повторялись по мере надобности, — об этом, по словам Аскоченского, “ничего достоверного сказать невозможно”.

После того как студент, оскорбивший педеля и субинспектора, выкурил у Бибикова папироску, явился и другой случай, который произошел вполне гласно и потому может быть рассказан без сокрытия имени пострадавшего.

Один взрослый ученик седьмого класса 2-й киевской гимназии по фамилии Шварц (сын зубного врача Адама Шварца и брат известного в Киеве акушера Александра Ад. Шварца) не стерпел придирчивости учителя и ударил его при всем классе. За это Бибиков велел его высечь перед собранием всех учеников 2-й гимназии, и приказание это было исполнено через солдат, и притом так, что молодой человек лишился чувств (помнится, ему дали двести ударов), а потом он был забрит в солдаты и послан в отдаленную местность, где и находился очень долго.

Повторяю, что эта вторая история отнюдь не страдала прикровенностью, в которой, может быть, заключался недостаток внушительности первого случая. Несчастный и предосудительный поступок Шварца и постигшее его наказание были известны всему городу, и суровая расправа над ним всех привела в большой ужас, но через некоторое время опять случилось нечто с одним субинспектором…

Основываясь на сказанном, не следует ли прибавить к характеристике попечителя Бибикова, что он хотя и не призывал полицейских команд в университет, но пользовался, однако, такими их услугами, к которым ни до него, ни после него не обращался никакой другой попечитель.

О ХОЖДЕНИИ ШТАНДЕЛЯ ПО ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ

В сказании сем не мало, но много писано неправды, и того ради еще бы отчасти нечто было и праведно писано, ни в чесом же ему яти веру подобает.

Молодой человек, по имени Штандель, побывал в Ясной Поляне у Льва Николаевича Толстого и описал свое хождение в двух номерах “Русского курьера”. По общему мнению, он был нескромен и совсем не щадил Л. Н. и его друзей, которые показались этому путешественнику не такими умными и серьезными людьми, каких он ожидал встретить. За свою развязность и бойкость г. Штандель получил от некоторых газет очень основательные и вполне им заслуженные замечания, но все до сих пор касались этого дела со стороны нравственной, а никто не попытался отнестись критически к фактической стороне штанделевского сказания. Между тем это довольно интересно и отчасти “возможно”. Возможно, например, проверить то: верно ли и основательно ли Штандель разузнает и наблюдает факты и точно ли и обстоятельно он их излагает в своих описаниях.

Предлагаю здесь кое-что в этом роде на пробу.

1) Г-н. Штандель написал (“Русский курьер”, № 244), что Ясная Поляна находится будто в Тульском уезде. Это неверно. Ясная Поляна очень близко от Тулы, но тем не менее она состоит в Кропивенском уезде, а не в Тульском.

2) Штандель пишет, что “первое здание сельца (Ясной Поляны) есть особняком стоящая маленькая церковь”. И это неверно. — Во-первых, селение, где есть церковь, называется не “сельцо”, а село, а во-вторых, в Ясной Поляне совсем нет церкви. Ближайший к Ясной Поляне приходский сельский храм находится на расстоянии двух верст.

3) Штандель рассказывает о “соседе” Льва Николаевича Толстого, г-не Кузминском, — как этот “сосед” будто “махнул рукой на свои пажити”, и вообще как он небрежно хозяйствует — “поздно встает и рано засыпает, придерживаясь традиций доброго старого времени”. Штандель думает, что “поздно вставать” — это значит “придерживаться традиций доброго старого времени”! И это неверно, но всего более г. Штандель ошибается в том, что у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне есть “сосед” — Кузминский. Такого соседа у Л. Н — ча нет, а у него есть родственник (свояк) по фамилии Кузминский (председатель петербургского окружного суда), который просто гостит иногда в Ясной Поляне и гостил в то время, когда туда приходил Штандель. Ни хозяйства, ни построек, ни пажитей у г. Кузминского в Ясной Поляне нет, и яснополянское сельское хозяйство решительно ничего не приобретает и ничего не теряет от того, каких воззрений держится г. Кузминский на отвлеченные вопросы и в котором часу он засыпает и просыпается во время своих летних каникул.