Мирянин

Я чуть не выругался в сердцах. Ливадин чах над своей женой, как царь Кащей над златом. Ну не до такой же степени! Неужто только это его и волнует? Когда бедный Никита еще не похоронен даже. И я подумал про себя: сказать или не сказать? Но все же умолчал и про Вику, и про документ в моем сейфе. Ничего, пусть помучается, дурак такой, это пойдет на пользу. Каждое слово всегда непременно должно быть произнесено к месту. И к месту я же выразил сомнение:

– Вряд ли, конечно. Со стороны Ники уж точно. А про Талдыкина не скажу, мало ли какие у него в голове тараканы? Он бабник, это и за версту видно.

Постояли мы еще, переминаясь с ноги на ногу, теперь молча. Ливадин вроде успокоился немного. И то, Наташа ему законная жена, а что может предложить ей этот Юрасик, кроме мимолетного романа? Да и в денежном отношении Антошка не в пример богаче его выйдет, если считаться. Собственный бетонный завод с единственным полукомпаньоном из верхов, при нынешнем дефиците стройматериалов – это же золотое дно. Да и во всякие времена. Нефть там, или газ, или альтернативные источники энергии, а жить людям всегда где-то надо. И замены ливадинскому бетону пока нет и не предвидится.

Только как же это я? Выходит, можно подумать черт знает что про Наташу? Да она в сторону Юрасика и не глядела ни разу, то есть глядеть-то глядела, нарочно не отворачивалась. Тем же самым равнодушным взором, каким она смотрит на барменов, на горничных и коридорных уборщиков, на бродячих собак и на витрины магазинов «Сделай сам». Но уж Антошке раз попала шлея под хвост, будет пережевывать, как корова жвачку, и главное, в себе. Мучиться, следить, сомневаться, дрожать на пустом месте: вдруг отнимут его сокровище? Такой он человек.

А Ливадин внезапно заговорил, без предисловий, будто долго решался и только сейчас посмел:

– А я ведь не спал в ту ночь, – и немедленно замолчал, отстраненно глядя в никуда.

От неожиданности я похолодел. Так, что на мгновение утратил всякий дар речи. Но следствие есть следствие, и потому надо было спрашивать.

– И где ты был? То есть, что ты видел, Тоша? – осторожно, чтоб не вспугнуть, произнес я.

– Не что, а кого, – поправил меня Ливадин. – Талдыкинскую девку я видел, Вику эту. Она бежала по коридору, и на ней лица не было. Ты скажи своему инспектору, если нужно. Или на твое усмотрение. Ты, Леха, у него вроде как в помощниках, я знаю. И правильно. Если найдете, так сначала мы сами разберемся. За Никиту.

– Не хватало нам только самосуд затевать в чужой стране, – пробурчал я, лишь бы не молчать. Перевел дух. – Тоша, когда ты ее видел? Куда ты шел? Зачем? Ты толком говори.

– Никуда я не шел. А вышел. Не спалось мне. Может, давление подскочило. Выпили-то сколько. Промаялся я у телевизора, тихо, чтоб Натусю не разбудить. А лучше не стало, куда там. Терпел, терпел, да и взял одну таблетку «адельфана» на одну «коринфара». Смотрю, минералки в баре нет. Закончилась. Запить только разве из-под крана, а что там за вода, бог ее знает. – Ливадин передернул плечами. (Уж с его-то брезгливостью из-под крана не станет ни за что.) – Дай, думаю, схожу к Никитке в другое крыло, за водой. Только вышел в лифтовый холл, как двери лифта раз – и настежь, и Вика эта, как смерть бледная, вон из него пулей, я еле-еле за угол спрятаться успел. Еще пристанет с разговорами. Постоял немного, пока она дверью в номер не хлопнула, да и пошел к себе. Отпустило меня, как будто.

– Значит, до Ники ты не дошел и его не видел? – на всякий случай переспросил я.

– Нет, не дошел, говорю же, отпустило меня. Так зачем было идти? – спокойно, будто ребенку, повторил мне Ливадин.

– Тоша, вспомни, дорогой! Это сверхважно. В котором часу ты встретил Вику? – умоляюще вопросил я.

– И вспоминать нечего. Пока пережидал, на противоположной стене часы висели, такая керамическая тарелка, я все рисунок разглядывал. Рыбки разноцветные в водорослях синих прячутся, а одна как бы из воды выпрыгивает. Так время на тех часах было пятнадцать минут второго. Ночи, конечно.

– А в чем она была, Вика? В смысле, одета? – спросил я. И не от делать нечего спросил. Мужу такой женщины, как Наташа, поневоле приходилось разбираться в дамских тряпках. – В том же платье, что и за столом?

– В каком еще платье? В шортах она была и в майке-боксерке. Знаешь, как на аэробику ходят. Платье переодела, наверное, давно. И на ногах тапки такие резиновые, бесшумные, вроде теннисных.

– Стало быть, ходила на улицу. Иначе, к чему ей резиновые тапки? – вслух подумал я, и Ливадин услышал.

– Не может быть! Да и зачем? С Никитой едва знакомы! – вскричал Тоша.

– Тихо, тихо, – успокоил я его, – незачем, конечно. Но вдруг она видела? Убийцу – не убийцу, но что-то видела определенно. Оттого испугалась… Ты пока никому не говори. Я подумать должен. Главное, что и когда сказать Фиделю, то есть, – оговорился я, – инспектору Дуэро. Здесь с осторожностью надо, как бы невинным людям худого не вышло.

Сюрпризы теперь ожидали меня на каждом шагу, и я действительно призадумался, как и пообещал Антону. С одной стороны, если осторожничать без меры или самоустраниться, так дело о гибели Ники не сдвинется с места или сдвинется, но очень медленно. Как говорится, улита едет, когда-то будет. Не век же нам на Мадейре куковать? А с другой-то стороны, очевидная опасность, как туман, опускалась и на мою голову тоже. Но все же я решил рискнуть. Впрочем, и выбора у меня не было. Письмо теперь становилось главным козырем, и с него-то и следовало начинать. Я отправился назначать свидание. Вике. И уж, конечно, не темной ночью. Я же не дурак. Просто позвонил в номер Юрасика, и она взяла трубку, сам Талдыкин всегда ленился поднимать свой зад к аппарату.

Договорился, что с утра составим друг дружке компанию и поплаваем в бассейне перед завтраком. Вика отозвалась охотно и даже с угодливостью. Я всегда сторонился ее общества и не очень скрывал, что для меня она – человек совсем случайный. И хотя никакого материального или матримониального интереса для Вики я не представлял ни сейчас, ни в будущем времени, она старалась всегда угодничать и передо мной. У некоторых людей это в крови – своего рода снобизм особи, вышедшей из низов. Близкий друг богатого человека, пусть и бедный сам, тоже притягателен, потому что вхож туда, где тебя самого едва терпят. А если еще и с образованием, и будущий профессор университета, то благоговение возрастает вдвойне. Наташи это, само собой, не касается. Чихала она на приоритеты и университеты, как английская королева.

Ночью я спал из рук вон плохо. Отвратительно спал. Какие-то тревожные обрывки мелькали, и все время казалось, что звонит противный квартирный звонок. Вскакиваешь открывать, а звонка никакого и нету. Потом проваливаешься в очередное беспокойное сновидение, и опять – дрынь-дрынь. А когда рассвело, я уж больше ложиться не стал. Вышел на балкон, сидел, курил. И думал.

Когда настало семь часов утра, пасмурного, оттого что солнце пока пребывало на затуманенной половине неба, я спрыгнул с балкона на дорожку. Не подумайте, что исполнил некий акробатический трюк. Высота там метра полтора от силы, и сразу оказываешься на прелестной отельной лужайке, а дальше бассейн, открытое кафе и море-океан. Сюда же выходят зал с тренажерами и веранда с галереей, откуда можно пройти на завтрак. Полминуты ходу. А иначе пришлось бы тащиться через холл, спускаться в лобби, все по темным коридорам. Уж лучше я вспомню мальчишеское, дачное озорство, а ранние иностранцы пусть себе думают, что хотят.

Вика уже ждала у бассейна. Ежилась от утреннего холодка в своем сильно открытом купальнике, но в воду, для пущего комфорта подогретую, лезть не спешила. Наверное, от надуманной учтивости. Мне же совсем не нужно было, чтобы девушка из-за меня мерзла полуголой на свежем ветерке.

Мы нырнули. Один раз проплыли туда-обратно, бассейн у нас хороший, длинный, изгибается под искусственными мостиками, мимо островков с трамплинчиками, и заканчивается возле огромной сидячей купели с джакузи. На мелком месте остановились передохнуть. И я сказал: