Тверской бульвар

— Пойдем, — тяжело согласилась я с доводами сестры. Только лучше бы я ей тогда сразу отказала. И ничего не узнала бы ни об этом страшном деле, ни тех подробностей, которые мне стали известны. По-моему, это у Экклезиаста сказано, что «знание умножает скорбь». Вот я чем больше живу, тем больше в этом убеждаюсь. А фамилию того честного и недалекого прокурора я вспомнила. Казанник. Кажется, так его звали.

ГЛАВА 2

В соседний подъезд мы прошли вдвоем. Нина забыла номер кода их входной двери и долго неправильно набирала цифры. Потом попросила у меня мобильный телефон, позвонила Медее, и выяснилось, что она неверно нажимала две первые цифры. Их следовало переставить местами. В этом вся Нина — забывает иногда элементарные вещи. Мы вошли в подъезд, поднялись лифтом на шестой этаж. Дверь нам открыла миловидная женщина лет двадцати пяти. Я даже удивилась. Неужели это Медея, так хорошо сохранившаяся в свои сорок шесть лет? Я ее совсем не помнила.

— Проходите, — предложила нам эта молодая женщина, кивнув в глубь квартиры.

— Это Эльвина, она им помогает, — шепнула мне Нина, — кажется, она молдаванка или гагаузка. В общем, из Кишинева. Работает у них полгода.

Мы вошли в просторную гостиную. Даже если не знать, что хозяева квартиры искусствоведы, сразу можно было определить, что здесь живут люди достаточно творческие. На стене висел подлинник Зверева, работы которого я хорошо знаю, и еще две картины неизвестных мне авторов. Комнату украшала антикварная мебель, по-моему, начала века, стулья с гнутыми ножками. На них не очень удобно сидеть, но выглядят они красиво. В углу стояла большая ваза, расписанная затейливыми узорами. Я видела такую где-то на выставке. Вообще-то стыдно признаться, что я такая дебилка во всем, что касается искусства, хотя на выставки хожу регулярно и современной живописью очень даже интересуюсь.

На диване сидела женщина, которую я сразу вспомнила. Конечно, это была Медея. Вся в черном, на голове — черная повязка, что мне сразу не понравилось — как будто она заранее знает, что все кончится очень плохо. У Медеи было измученное лицо и мешки под глазами. Могу себе представить ее состояние! Мне вдруг стало очень неловко находиться перед ней. У женщины такое невероятное горе, а я приперлась, будто могу ей помочь. Некрасиво и неумно. Но отступать было поздно. Единственное, что меня сразу смутило — это собака, которая лежала рядом с хозяйкой. При моем появлении она поднялась и внимательно посмотрела на меня. Прямо в глаза. Но хозяйка махнула рукой, коротко приказав «лежать», и собака снова легла у ее ног. Эта порода мне знакома. Такие коричневые собаки с белой грудью и черной мордой, немного похожие на медведей гризли, — это стаффордширский терьер. Несколько лет назад среди продвинутых москвичей было очень модно их заводить. Но говорят, это исключительно опасная порода бойцовых собак, которые могут напасть на человека, не реагируя на команду своих хозяев. Знакомый кинолог, работающий в милиции, рассказал мне, как готовят бойцовых собак. Просто ужас. Сначала их тренируют на кошках, у которых вырваны когти, чтобы они не царапались. Учат душить кошек. Затем тренируют на поросятах, чтобы приучить к запаху крови и диким крикам. Считается, что кровь свиньи очень похожа на человеческую, а ее мясо почти эквивалент нашему. Можете себе представить, какой ужас?

Потом собак учат драться с другими собаками. Челюсти у них особенные. Эти собаки не знают пощады и дерутся, пока не убьют своего противника. Зачем в интеллигентной семье держать такую собаку? Этот вопрос я задала себе сразу, как только увидела этого терьера.

— Здравствуйте, — произнесла Медея, устало кивнув головой. Она не поднялась, но я понимала ее состояние. Сейчас ей не до политесов. У нее немного вытянутое лицо и красивые темные глаза. Я обратила внимание на ее пальцы — длинные аристократические пальцы, будто она музыкант, а не искусствовед.

Мы уселись на эти неудобные стулья с невысокими ножками. Нина меньше меня ростом, и ей эти стулья могут нравиться, а мне — не очень. И мы обе бессознательно отодвинулись от дивана, рядом с которым лежала собака.

— Это моя двоюродная сестра Ксения, о которой я тебе рассказывала, — представляет меня Нина, — вы виделись с ней у нас на даче.

— Я помню, — кивнула Медея, — извините, что так вас принимаю.

— Ничего. Я вас понимаю. Так вы еще не получили никаких известий?

— Ничего, — упавшим голосом ответила Медея. — Муж сейчас в милиции. Они просили его припомнить всех знакомых нашего Кости, забрали его записную книжку и жесткий диск из компьютера. Будут проверять все его связи. Как будто Костя заранее мог быть знаком со своими похитителями или бандитами. В милиции считают, что нужно проверить все окружение нашего сына. Такая глупость! Сейчас прямо на улицах людей воруют и убивают, а они ничего не могут сделать. Или не хотят. Один следователь, чтобы меня успокоить, даже сказал, что в России ежегодно пропадают несколько десятков тысяч человек. Будто мне от этого легче.

Эльвина внесла поднос с печеньем, шоколадом и тремя чашечками дымящегося кофе. Она была в джинсах и темной блузке. Из-за коротко остриженных волос ее можно было принять за подростка, хотя ей наверняка уже исполнилось двадцать пять. Или даже тридцать.

— Спасибо, Эльвина, — кивнула ей хозяйка, — и принесите мне лекарство. Оно на тумбочке, в спальне.

— Я знаю, — отозвалась Эльвина и остановилась, выразительно глядя на Медею, словно не решаясь ей что-то сказать.

— Что еще? — чуть повысила голос хозяйка и нахмурилась. Ей, очевидно, не понравилось поведение домработницы.

— Простите, — проговорила та, — но это уже четвертая. Врач говорил — не больше двух-трех в день.

— Принесите лекарство, — тоном, не терпящим возражений, повторила Медея. — Мне лучше знать, что можно, что нельзя.

Эльвина вышла из комнаты. Я взяла чашечку, почти прозрачную, наверное фарфоровую, и подумала, что нам дома нужно завести такой же сервиз. Обязательно скажу Виктору, чтобы приобрел похожий. Господи, и о чем только не думают женщины! Даже в такие тяжелые моменты. Мы просто неисправимы! Есть, например, дамочки, которых вполне серьезно волнует, как они будут выглядеть в гробу. Меня это совсем не интересует, однако и я в сложной ситуации могу подумать о каких-нибудь пустяках.

Эльвина принесла лекарство и положила его на столик перед хозяйкой. Та кивком поблагодарила ее, достав таблетку, и запила ее глотком кофе. Даже я знаю, что так делать не следует. К тому же Медея достала сигареты и закурила, щелкнув какой-то небольшой, лежащей перед ней зажигалкой. Я никогда не курила, даже в студенческие годы, когда все мои подруги вовсю дымили в знак своей эмансипации. Тогда это было безумно модно, но на меня сразу нападал дикий кашель. После двух проб я поняла, что курение не для меня. Нина тоже никогда не курила. Она рожала детей и ухаживала за мужем, а это требует серьезных усилий. К тому же не курил и ее муж. Он вообще адепт здорового образа жизни, наверняка проживет сто лет. Интересно, что академики и писатели долго живут. С чего бы это? Ведь у них сидячий образ жизни. С другой стороны — долгожители и чабаны в горах, которые явно не сидят на месте. Может, все-таки все зависит оттого, что и те и другие просто работают, невзирая на возраст? Девяностолетние академики и писатели продолжают трудиться за столом, а девяностолетние чабаны и пастухи — пасти свои стада. Может, в этом секрет их долголетия?

— Спасибо, что вы пришли, — затянувшись сигаретой, проговорила Медея. — Я уже никому не верю. Может, вы предложите какие-нибудь новые формы поиска? Не знаю. Я даже думала обратиться к гадалке. Представляете, до чего дошла? Лишь бы мне вернули моего мальчика.

— Он ушел из дома и ничего не сказал?

— Разумеется, нет. Мы считали, что мальчик уже взрослый и отдает себе отчет в своих поступках. Сейчас у них каникулы, после третьей четверти, он постоянно встречался с товарищами. Я обзвонила всех его друзей, но никто ничего не знает. Мужу обещали дать распечатку всех его последних разговоров по мобильнику. Как раз сегодня телефонная компания должна передать ее в милицию. Может, тогда что-то выяснится?