Страница 39 из 74
Ришар прекрасно владел собой. Спокойное лицо, сдержанный тон, изящная поза, непринуждённые жесты, которыми он иногда подчёркивал свои слова. Железная воля незаурядной личности делала своё дело: умение расслабиться в минуты нервного или физического напряжения — великое умение! Но по ряду неуловимых признаков, жёсткой складке губ, сосредоточенному взгляду и Бог знает ещё почему Лорка замечал душевное смятение товарища, хотя он и не знал, что с ним такое стряслось со времени последней встречи. Надо было как-то отвлечь его от неприятных мыслей и переживаний. Взгляд Федора остановился на шахматном столике, и он предложил:
— Не сыграть ли нам партию в шахматы?
— Ты серьёзно?
— Конечно! — Зеленые глаза Лорки щурились в плутоватой улыбке. — Разве ты не знаешь, что после шпаги и самбо я больше всего люблю шахматы?
Ришар вдруг поднял голову, проницательно взглянул на Федора и очень спокойно сказал:
— Именно шахматы окончательно убедили меня в том, что путь на Кику для меня заказан. — Заметив удивление Лорки, пояснил: — Раздумывая над твоим предложением, я сел за шахматный столик. И мне вдруг подумалось: а много ли великих шахматистов, скажем, чемпионов мира, сумели заиграть в прежнюю силу после того, как соперник ухитрился учинить им настоящий разгром? Не случайное поражение, а подлинный принципиальный разгром. Не доверяя памяти, я обратился к компьютеру и принялся просматривать историю шахматных чемпионатов, начиная с самых истоков, от Стейница и Ласкера. И поразился, даже испугался! Ни один шахматный титан после краха никогда не поднимался на прежнюю высоту. Они продолжали играть, играть хорошо, иногда прекрасно. Но никогда не возвращали своё былое величие и несокрушимость. Понимаешь? Никогда!
Лорка понимал. Психологический надлом лечить куда труднее телесных ушибов и переломов. Память о срыве, память о поражении сидит в подсознании, как клещ. В ординарной обстановке человек не подозревает о его существовании, но стоит ситуации накалиться и выйти на самую грань допустимого, как этот клещ пробуждается, больно впивается в мозг и на место былой решительности приходит неуверенность. Гнёт былых поражений — тяжёлый гнёт. Сорвавшись психологически один раз в космосе, Ришар Дирий боялся, что такое может повториться ещё раз на Кике.
По глазам Лорки Ришар понял, что тот обо всем догадался и разжёвывать ему ничего не надо. Но, поколебавшись, все-таки пояснил:
— Я испугался, Федор. Не за себя, поверь. За тебя, за Тимура, за всех других, кто будет бок о бок работать на Кике. А работать там придётся на пределе, я в этом убеждён. — Он помолчал и добавил: — И потом, я вдруг отдал себе отчёт в том, что по-настоящему полюбил свою монтажную, строительную работу. Мне, может быть, впервые в жизни жаль с ней расставаться. И вот, тщательно взвесив все это, я решил отклонить твоё предложение.
— Каждому своё, — импульсивно сказал Лорка и пожалел об этом.
— Каждому своё, — согласился Ришар грустно.
Лорка бережно положил на тонкую сильную руку Дирия свою тяжёлую ладонь.
— Всякий путь заслуживает уважения, был бы он честным. Я не в обиде на тебя, Риш.
Дирий лукаво улыбнулся.
— Ну вот, после исповеди мне как-то легче дышится.
Лорка засмеялся, как бы давая понять, что тот нелёгкий разговор кончился и теперь начинается другой.
— Ты сказал, что на Кике придётся работать на пределе. Почему ты так думаешь?
Ришар внимательно посмотрел на Лорку, как бы раздумывая, стоит ли откровенничать.
— Я ведь могу высказать только сугубо личное мнение, Федор.
— Именно оно меня и интересует.
Дирий пожал плечами.
— Пожалуйста. Судя по всему, на Кике мы встретились с представителями разума, которые в этико-эстетическом плане сильно отличаются от людей.
— Скорее всего так.
Ришар усмехнулся.
— Вот и представь себе встречу с разумным пауком или каракатицей. Или вообще с неведомым монстром, покрытым зловонной, по земным критериям, слизью. Сколько тут будет барьеров и преград при общении! И полно, можешь ли ты быть уверен, что они преодолимы? Вспомни, с каким трудом, ценою каких жертв мы преодолели внутри самих людей такое пустяковое отличие, как цвет кожи.
— И все-таки преодолели. И сильно поумнели с той поры, Риш.
— Да, — как-то неопределённо протянул Дирий, — мы сильно поумнели. И ты хочешь сказать, что разум сам по себе может стать основой для контактов?
— Я очень надеюсь на это.
Ришар вздохнул.
— Понятно. Ты добр по натуре. И ты оптимист. А я скептик. — Он усмехнулся. — Извини, буду откровенен. Разум изначально добр! Желанные и милосердные братья по разуму! Когда я слышу эти благоглупости, у меня возникает атавистическое желание хорошенько выпороть такого легкомысленного. Казалось бы, человеческая история, фашистские фабрики смерти чему-то должны научить нас.
— Мы сильно поумнели с той поры, Риш, — упрямо возразил Лорка.
— Опять ты про ум! Разум не добр и не зол сам по себе, Федор. Он бесстрастен и холоден, как топор. С его помощью с равным успехом можно строить дворцы и рубить головы. Братство по разуму — фикция, в лучшем случае компромисс. Есть одно истинное братство в мире — братство по морали и этике. А что морально общего может быть у человека с разумной медузой или интеллектуальным муравейником?
— Ты гипертрофируешь безликость разума.
Дирий ухмыльнулся.
— Может быть. Я просто хочу, чтобы у тебя не возникло насчёт Кики розовых иллюзий. Ну а если серьёзно, — глаза Ришара похолодели, — я молю всемогущий случай о том, чтобы кикиане не оказались много выше нас на лестнице разума. Нет, я не думаю, что в этом случае они нас уничтожат. Зачем им это? Возможно, они искренне полюбят нас. Разве мы не любим животных? Но я не могу и не хочу забыть о жалкой судьбе всех этих собак, лошадей и верблюдов, которых человек искренне любит много тысячелетий.
Глава 3
До лесной поляны авиетку довёл автопилот по тем координатам, которые Тимур Корсаков сообщил Лорке по видеофону. Довёл и зажёг красное табло «Конец программы» — сигнализация о том, что свою задачу он выполнил и что все остальное люди должны доделывать самостоятельно. Почти не раздумывая, только мельком оглядевшись, Лорка положил вёрткую машину на спину и произвёл посадку «оверхедом», с переворота через крыло. Лорка любил этот манёвр, всегда вызывавший восторг пилотов-дилетантов; требовал он, однако, не столько истинного пилотажного искусства, сколько элементарной точности и железного самообладания.
Выйдя из авиетки и задвинув за собой дверцу, Лорка огляделся. Здесь, на отрогах южных гор, осень ещё только начиналась. Трава поблекла, слегка прихваченная ночными заморозками, но ещё не успела пожелтеть. А вот лес уже наряжался в праздничные багряные и золотые одежды. По сравнению с пронзительной синью прохладного неба и тёмной зеленью хмурых елей осенний лиственный наряд казался даже слишком ярким, театральным. Было тепло, но только потому, что пекло солнце. Сам же воздух был студён и чист, как родниковая вода.
Услышав окрик, Лорка обернулся и в сотне шагов позади себя увидел Тимура. Тим стоял на опушке леса, приветственно подняв над головой руку. Федор помахал ему в ответ и пошёл навстречу по высокой, вязкой, путающейся в ногах траве.
Подойдя ближе, Лорка разглядел за спиной Тима складной синтетический домик, стоявший под раскидистой липой. Перед домиком горел костёр, вокруг которого стояло несколько больших и малых чурбаков. Один высокий чурбак был прикрыт белоснежной салфеткой. Вкусно пахло грибами.
— Настоящий рай! — сказал Лорка, оглядываясь.
— Рай, — серьёзно согласился Тим. — Но все хорошо в меру.
— Какая же у рая мера?
Они посмеялись, с интересом оглядывая друг друга. Тим, набравший за время лечения лишний вес, теперь похудел, что особенно подчёркивалось густым загаром. Русые волосы выгорели, некоторые пряди стали совсем белыми, другие пшеничными. И брови у Тима побелели, и даже ресницы, и глаза словно выцвели — по контрасту с бронзовым лицом они казались теперь не серыми, а голубыми, даже синими. Весь облик Тимура — свободная поза, спокойный, улыбчивый взгляд, развёрнутые плечи — говорил, что он в хорошей форме.