Круг

– Шел бы на поляну. – Старик начал надоедать, а я уже чувствовала себя опытным каменотесом, которому советы несведущих зевак просто слушать смешно. – Без тебя разберусь.

– Смотри тут у меня. Завтра приду, проверю! – старый егоз погрозил пальцем и был таков.

А волосы вышли совсем как живые. Сделала их не плоскими, а выпуклыми. Всякому станет понятно, что это не просто черточки на камне, это волосы! Живые волосы, под непослушным ветром. А Тычкова затея с красной рубахой меня увлекла. И я, кажется, придумала, как сделать рубаху красной, да так, чтобы под непогодой краска не тускнела и не слезала.

Безрод крепчал день за днем. Прошли первые летние дожди, мой шалаш основательно залило, и ливень я переждала в лесу, под плащом. Слава богам, Безрод не промок, палатка не пропускала воду, основательно навощенная и подбитая изнутри телячьей шкурой, вываренной в жиру.

От нечего делать я бродила по лесу, все равно, пока не кончится дождь, на открытое не сунешься. Ноги сами понесли туда, куда не так давно стащила трупы калек. От них не осталось ничего, кроме обглоданных костей. Зверье растащило останки по всему лесу, и кости рук зачастую лежали основательно врозь с костями ног.

– Страшный лесок, – поежилась. – Очень страшный.

Кончился дождь, а я, как пришибленная, все бродила вокруг останков и ужасалась. Это лето запомню надолго. Сказать нечего, памятное лето. Пошел второй месяц нашего пребывания на поляне. Безрод мало-помалу начал ходить сам. Сначала шатко и валко, потом все уверенней, наконец и вовсе отбросил палку. Тычок по-прежнему перевязывал Сивого, только теперь к ручью стирать повязки ходил уже сам раненый.

Я слышала этот разговор.

– Дай сюда. – Безрод протянул руку и остановил старика уже готового отправиться полоскать повязки.

– Зачем же, Безродушка? Разве постирать больше некому? Да я с радостью!

– Надоело валяться, – еле слышно буркнул Сивый. – Трудишь руки – возвращаются силы.

– Так ведь еле стоишь! – ахнула Гарька.

– Дай.

– Не дам.

– Дай.

Сивый упорно тянул руку за тряпками, и Тычок, переглянувшись с нашей коровушкой, в конце концов сдался. Я про себя молила старика: «Дай! Пусть ходит на ручей! Там я смогу без помех с ним поговорить!»

Безрод забросил повязки на плечо и осторожно, шаг за шагом, двинулся к ручью. Вот и ладно. Там я его и поймаю! Из головы никак не шло восклицание Сивого после того, как он сходил на тризнища. Все бормотал: «Пятнадцать… пятнадцать…» – будто забыл, что тогда случилось и сколько человек срубил. И однажды ночью мне приснился хитрый замысел. Посетила не умная мысль, а именно хитрая.

Рассудила так: если он не все помнит из того дня, может быть, забыл и то, что дал мне развод? Прикинусь мужней женой, заведу разговор о житье-бытье, как будто ничего не случилось. А если спросит, почему наособицу встала, скажу, дескать, поссорились. Но между мужьями и женами такое бывает. Ничего удивительного. Конечно, мало надежды на то, что Сивый забыл, кто должен был спровадить его на тот свет, в дружину Ратника, но лишь бы забыл про развод. Чего только между мужьями и женами не случается! И мужья бьют своих баб смертным боем, и жены темной ночкой, пока благоверный спит, пускают ему кровь…

Я припустила к ручью окружной дорогой, мол, пришла сюда раньше и уже давно стираю свое бабье барахлишко. К памятнику наведаюсь позже, кстати, он почти готов, а рукам не грех дать отдохнуть. Все пальцы сбила, исколотила, пока тесала камень.

Сломя голову вбежала в лесок, перемахнула через пару полеглых стволов и, едва не покатившись кубарем, спрыгнула в низину, к ручью. Совлекла рубаху, закуталась в плащ и сделала вид, будто стираю давно и почти закончила.

Ему придется несладко. Два полеглых дерева, под ногами скользко… чуть не выскочила навстречу – подпереть, но вовремя одумалась. Сразу поймет, что нарочно притаилась на берегу, поджидаю. Наконец раздался шорох травы, и сверху прилетело тяжелое дыхание. Оглянулась, якобы удивленно, и всплеснула руками, дескать, не бережешь себя, милый. Дай-ка помогу. Отстранится?

Нет, не отпрянул, не изобразил презрение и брезгливость. Немного неуклюже оперся на подставленное плечо, и я осторожно подвела Сивого к самому ручью.

– Чего же сам? – как ни в чем не бывало разлыбилась и кивнула на окровавленный тканый ком. – Неужели сделать больше некому?

Безрод выстоял себя, успокоил дыхание и осторожно присел на валежину, что Гарька стащила на берег. Начал за здравие, кончил за упокой. Садился осторожно, однако ноги растряслись, и мой бывший просто повалился на бревно. Он и так сделал сегодня невероятное – без посторонней помощи дошел до ручья.

– Самое время, – тихо бросил Безрод. – Навалялся. Хватит.

– Ну хватит и хватит, – покорно согласилась. – Только гляди, чтобы кровь не ударила в голову, когда над водой встанешь.

– Погляжу. – Сивый закатал правый рукав новой рубахи и бросил в мою сторону внимательный взгляд. – Тебе обязан?

А что, рубаха сидела на нем ладно, хотя кое-где уже протекла кровищей. Впрочем, для того красную и брала.

– Нам, – буркнула, пряча улыбку. – Я в город моталась, Тычок денег дал. Все оказались при деле.

– Ладная рубаха. Благодарю.

За рубаху благодаришь, за сущую мелочь. Да знал бы ты, что я до конца своих дней должна тебе справлять новые красные Рубахи да с золотой вышивкой за то, что устроила на этой поляне! Откупить ли грех за кусок красной тряпки с рукавами? Было бы дело хоть полгода назад, с радостью на это согласилась и радовалась, что удалось отделаться так легко. Ишь ты, справила человеку обновку и грех загладила.

Но теперь я лишь качала головой. Нет, не соглашусь на такой легкий откуп. Боги за серьезные вещи берут серьезную плату, слова Потыка накрепко засели в моей бедовой головушке. Почему мой проступок вышел так тяжел? Да потому что любили меня очень сильно, а как любили, так я сопротивлялась, глупости множила. Любил бы меня Сивый еле-еле, так и сопротивлялась бы чуть-чуть. И грехи выходили бы такие же – крошечные, да и не грехи вовсе, а так, баловство одно. В слове «грех» греха вышло бы побольше, чем в моих проказах. Но вон как дело обернулось. А все оттого, что нашла коса на камень. И угодило между косой и камнем народу видимо-невидимо, сначала полтора десятка воев, потом ватага увечных и калечных.

– Подлецу все к лицу, – усмехнулась. Поймала себя на том, что усмехаюсь, как Безрод, уголком губ. – Брала у самого лучшего мастера. У того подмастерье оказался твоего сложения. Вот и сказала, чтобы шил, будто на него. Как видишь, подошло.

– Вижу.

Сивый положил перевязочные полосы рядом, на бревно, и осторожно потянулся к сапогам. Стащить хочет, в воду полезет.

– Дай помогу.

– Нет. Сам, – жестко отчеканил Безрод. Пожалуй, слишком быстро и слишком жестко.

Ему было неловко гнуться, наверное, все тело выло и кричало, кое-где проступила кровь. Я кусала губу и молчала. Стянув один сапог, Безрод надолго замер, отдыхал перед вторым, копил силы. Глаза враз померкли, прикрылись, потухли. Наверное, боль навалилась, подстегнула.

– Спишь на чем? – буркнул вдруг Сивый.

Помотала головой. Что он спросил? На чем сплю?..

– На лапнике. На чем же еще?

Он долго смотрел на меня сквозь полуприкрытые веки, и я не знала, как прочитать этот взгляд. Впрочем, никогда не знала. Бывший муженек всегда являл для меня непостижимую загадку – думает непонятно о чем и делает то, чего никто не ждет. При чем здесь то, на чем сплю?

Сивый потянулся ко второму сапогу. Вроде бы дело нехитрое – сапог стащить, но, если при этом у человека белеет лицо, а губу он закусывает так, словно взялся за неподъемный гуж, думай, о чем хочешь, – окажешься прав. Хочешь, представь себе, как здоровяк впрягается в телегу, груженную мешками, подпирает плечом, ревет, будто бык, и вытягивает из вязкой, осенней распутицы. А хочешь, представь себе, будто схватились двое борцов и ломают друг друга.

Штаны у Безрода длинные, прикрывают ноги до самых ступней. Мой бывший не стал их закатывать перед входом в воду. На правой ступне заметила небольшой шрам. Интересно откуда? Сивый встал и медленно вошел в ручей по колено. С трудом согнулся в поясе и опустил руки с перевязочной тканью в воду. Вода тут же заиграла с лентами, полоская, ровно донную траву. Мне очень хотелось ему помочь, но я знала, что не позволит.