Круг

– На-ка поешь! – Тычок тут как тут. – Даже кричала во сне. Ухала, ровно филин.

– Давно собою не гордилась, ничего стоящего не делала, может быть, хоть теперь…

– А что делаешь? Все гадаю.

– Скоро узнаешь. Ты мне, кстати, понадобишься. Поможешь?

– Если никого убивать не нужно…

Вот языкатый старик! Уел!

Унеслась к скале. Сегодня третий день – каменный шип должен пасть. Самое время. Если понадобится, даже есть не стану в полдень. Интересно, за какое время мастер Кречет подрубил бы каменный шип? Уж, наверное, не за три дня, поскорее.

К вечеру раздался долгожданный треск, и глыбища собственной тяжестью обломала тоненькую перемычку под собой. Как ни ждала этого мгновения, застало врасплох. Я уже плохо соображала, в голове не крутилось никаких мыслей, лишь тупо отдавался стук молота по зубилу. Каменный исполин, выстрелив назад крошкой, стал заваливаться вперед, а я даже шевельнуться не смогла – спина затекла и ноги свело. Оказалась бы на пути – не смогла убежать. А когда земля гулко вздрогнула под ногами и меня встряхнуло до самой макушки, с облегчением повалилась на бок и с блаженством вытянула члены. Молот и зубило бросить не смогла, пальцы не разжались.

– Спа-а-ать, – бормотала, сворачиваясь клубком. – Спа-а-ать!

Знала, что нельзя лежать на голой земле, но не могла вынырнуть из дремы в настоящее бытие. Земля жадна до человеческих подношений, с удовольствием принимает пот, кровь, плоть, а тепло вытягивает из косточек на «раз». Только отдав земле тепло, обратно в тело уже не вернешь. Это знает каждая баба, потому и не сидит наша сестра долго на камнях и на земле. Но я слишком устала. Спасибо Губчику. Мягкими губами пожевал мои волосы, легко прихватил ухо, и я с трудом вынырнула из усталого забытья.

– Идем, милый, идем обратно. Поставлю с остальными лошадями, и ты спокойно переночуешь.

Хорошо, что взяла Губчика с собой. Вчера не брала. Как будто знала, что понадобится.

Как велел Кречет, скол запятнала сукровицей из пузырей на руках и обмазала кашей, точно рану залепила. Назад ехала полусонная, клевала носом, повесив голову на грудь. Не смотрела по сторонам, слава богам, жеребец без понуканий знал, куда идти. Шел спокойно, размеренным шагом. Через прикрытые веки в глаза стучалось закатное солнце и ласково оглаживало лицо теплыми лучами. Я даже разлыбилась в дреме.

– Тычок, а Тычок, – позвала, с закрытыми глазами соскакивая на землю. – Будешь нужен завтра.

– Я и Безродушке нужен, – горделиво сообщил старик.

– Ненадолго, – зевнула. – Зато потом тебя долго будут помнить люди.

– Меня? – удивился старик. – Меня?

– Ага, – буркнула, влезая в шалаш. – Именно тебя.

По обыкновению рубила во сне камень, разодрала в кровь язвы на ладонях.

– Вернушка, пора вставать.

– А… что?

– Я и кашки сварил.

– Как он?

– Слава богам, с каждым днем лучше. Вчера на руках приподнялся. Правда, держался недолго, но все-таки! На-ка вот, кашки поешь.

– Кашевар из тебя знатный, – похвалила я с набитым ртом.

– Должно быть, и не знаешь секрет моей каши. – Тычок хитро прищурился. – Размолол метелочку – травка тут растет интересная – бросил в котелок. И что?

Я прислушалась к себе. Как будто острит, горчит и одновременно сластит. Ничего подобного не едала.

– Раньше делал такое?

– Никогда не был в этих краях, а в наших местах такой травки отродясь не росло. Но, гляжу, лошади кой-когда щипают. Думаю, что за диво. Попробовал на вкус. Понравилась. Поджарил на противне. Пепел отдает немного яйцами и пряницей. Дай, думаю, добавлю в кашку. Размолол на камнях и добавил. И как?

– Будем уезжать, прихвати с собой мешочек. Станем народ удивлять. Готов?

– Меч брать?

– Оставь, – ишь ты, остряк.

Уже на месте Тычок огляделся, показал пальцем на подрубленную глыбу и немо поднял брови.

– Ага, – кивнула я. – Моя работа. Твои рукавицы очень помогли. А теперь подойди к валуну и ложись.

– На камень?

– Именно.

По счастью, глыбища оказалась не круглой, как бревно, а словно тесанной с обеих сторон. И упала очень удачно – плашмя, и не раскололась, как я того боялась.

Опасливо старик разлегся на плоском камне и сложил руки точно покойник – на груди.

– Нет, не так, – подошла ближе и сунула в руку палку. – Ноги расставь, как будто широко стоишь и опираешься на палку.

Старик выполнил в точности все, что сказала. Расставил ноги на ширину плеч и «оперся» на подпорку. А я взяла угли и быстренько описала на камне черты лежащего человека.

К тому времени старик уже догадался, что задумала, не понял, правда, другого – отчего мне взбрело в голову заняться тесом камня.

– А сверху припиши, дескать, это Тычок, несчитанных годов мужичок. Храбрости немереной…

– И длиннющего языка, острого как меч. Слезай.

– Все? Когда ваять начнешь?

– Прямо сейчас. Правда, ваятель из меня тот еще.

– А чего не в свое дело полезла?

– Так нужно. Слезай и отправляйся восвояси. Тебя Сивый ждет.

– Смотри тут у меня, – погрозил пальцем старик. – Дурью не майся. Сделай все как надо! Чтобы всякий мимохожий сразу понял, что Тычок – храбрец-молодец, умная голова. И статью сделай меня помогучее, грудь колесом, шлем нахлобучь, щит, меч опять же. И взгляд сделай грозный, дескать, если что-то не по мне…

Слушала и качала головой. Каков наглец! Как только Безрод пошел на поправку, тут и старый егоз ожил. Раздухарился, сделай с него изваяние, да не просто изваяние, а сильномогучего поединщика. Да если бы мимохожие знали, с кого списан этот каменный храбрец, со смеху лопнули!

– Тычок, тебя Сивый заждался.

– Иду. А может быть, взять у Безродушки меч? Чтобы точнее было!

– Обойдусь. Не заблудишься?

– Да если хочешь знать, я самый что ни есть первый следопыт! Из любой глухомани выйду! Как-то был случай, заблудилась моя Пеструшка…

Не знаю, мне было приятно слушать старика. Пожалуй, именно такого свекра я и хотела бы. Добрый, бесконечно добрый и заботливый старик в оболочке ершистого колючки.

Тычок ушел, а я какое-то время ходила вокруг да около глыбы. Подступил непонятный мандраж, вроде бы и кровью не пахло и ничья жизнь от меня не зависела, а сердце билось так, ровно все это действительно грозило. А вдруг не получится?

– А кто дядьке Фарратхе расписал охрой все ворота? – шепнула сама себе. – И что с того, что была девчонкой семи лет от роду? Ума как не было, так и нет. Смогла тогда, сможешь теперь! А ну-ка берись за дело!

Я когда-то неплохо живописала. Отец, узнав про мою выходку с воротами Фарратхи, рассмеялся и отдал под мои художества целую стену. Стену бани. Тем более что Фарратха оказался незлобивым воем и ржал во все горло вместе с отцом. Батя так и сказал: «Нарисуй, доченька, банного, да чтобы смеялся. Сам себя увидит, озорничать меньше станет. Веселее нарисуй. Где уж тут озорничать, когда смеешься, за живот хватаешься!» Слезу шибануло. Милое, теплое детство, как ты далеко. Кажется, тогда и солнце светило ярче, и люди были добрее.

Ударила по зубилу первый раз. И пошло-поехало, как в любом деле – только начни. Не заметила, как наступил полдень, а спина с непривычки просто взвыла. А когда по дурной нечаянности бегло разогнулась, я взвыла на самом деле, в полный голос. Доброе начало.

Жуя кашу, что сварила в котелке на рогатке, несколько раз обошла глыбу. Очертила лежащего человека, наметила меч, шлем. Не знала пока, глубоко ли буду высекать. Полагала, на палец. Тесать человека из камня целиком даже не думала. Сноровки и умения пока маловато. После еды влезла на валун и расчертила зубилом доспехи каменного воя. Ничего не забыла, даже ремешки. Стучала по глыбе, пока солнце не село.

Думала, быстрее пойдет, но теперь стало ясно – провожусь не менее седмицы. И встанет на пепелище человек с мечом, а потом достаточно будет рассказать Кречету, что случилось на поляне, и мало-помалу весь город узнает, отчего у дороги стоит каменный вой.