Элита элит

Перед началом движения я занялся изготовлением простейших контейнеров для оружия и снаряжения, чтобы максимально использовать транспортные возможности нашего мотоцикла. Ибо никаких контейнеров и грузовых площадок на нем почему-то не было. Головатюк и Иванюшин с некоторой оторопью наблюдали, как я с помощью нескольких кусков палки толщиной чуть меньше черенка лопаты и веревки увязал в несколько тюков все имеющееся у нас вооружение, снаряжение и припасы и закрепил их на мотоцикле. После чего махнул им рукой:

– Садитесь.

Мы втроем взгромоздились на мотоцикл, я дал газ, и машина, буквально взвизгнув своим весьма маломощным для навьюченного на нее груза мотором, выехала на деревенскую улицу.

Километров через пять я уловил сквозь стрекот мотора посторонние шумы двигающейся навстречу техники и резко затормозил, выключив двигатель. Оба моих соратника уставились на меня.

– Навстречу едет что-то тяжелое, – коротко проинформировал я их, – надо разгрузить мотоцикл и укрыться.

От того места, где мы остановились, до ближайшей опушки было около двадцати пяти метров, так что едва мы успели скрыться, как на дорогу выехал странный механизм, представлявший собой угловатый коробчатый корпус, поставленный на гусеничный ход. Впереди торчал короткий орудийный ствол. Похоже, это было некое самоходное орудие. Сразу за ним двигалось еще одно транспортное средство, отдаленно похожее на то, у которого мы встретили младшего политрука. Только его кабина и грузовой кузов оказались сделаны из металла и составляли единое целое. А следом за ним ехало несколько транспортных средств третьего типа, отличающихся от иванюшинского только некоторыми не слишком значительными деталями. Вся колонна остановились у брошенного нами мотоцикла, после чего из транспортного средства, следовавшего вторым в колонне, выбрались несколько человек и, подойдя к мотоциклу, принялись что-то оживленно обсуждать. И в этот момент Иванюшин открыл по ним огонь из пулемета, который мы сняли с коляски мотоцикла.

Это было настолько глупо и неожиданно, что я на долю секунды оцепенел, а затем, наклонившись к Головатюку, пальцами разорвал горловину его сидора и, глубоко засунув руку, торопливо выгреб со дна десяток лимонок. К тому моменту по нам уже открыли ответный огонь, так что вокруг вовсю свистели пули и сыпались срезанные ими ветки кустов, под которыми мы укрылись. Так что разгибать усики фиксаторов предохранителя мне пришлось лежа на земле и практически на ощупь. Когда я покончил с этим делом у последней лимонки, огонь, ведущийся в нашу сторону, стал таким плотным, что пришлось слегка приподняться, чтобы оценить обстановку.

Результат оценки меня не порадовал. В транспортных средствах третьего типа, столь похожих на транспорт младшего политрука Иванюшина, перевозили солдат, и сейчас они выпрыгивали из кузовов, практически сразу же открывая огонь в нашу сторону. Навскидку мы ввязались в бой с десятком монад, то есть с сотней с лишком солдат, да еще со средствами усиления. Я зло оскалился: ну младший политрук!.. Впрочем, клясть бестолкового подчиненного времени не было. Я быстро ухватил первую лимонку и резким, без замаха, движением швырнул ее в кузов ближайшего транспортного средства, из которого еще выскакивали солдаты, вторая отправилась чуть дальше, поскольку выскочившие заняли позицию на обратном скате дороги, третья влетела в кузов второго, четвертая, пятая, шестая, седьмая… Взрывы следовали один за другим, сразу добавив в какофонию боя свою внушительную ноту. Со стороны противника, часть сил которого уже начала обходить нас с флангов (вполне грамотная тактика), послышался истошный вопль:

– Ахтунг! Цурюк! Гранатверфер! Гранатверфер!

Последнее слово мне что-то напомнило, но что, я пока не понял. Да и по поводу самого языка я уже был не столь уверен. Какие-то ассоциации он у меня вызывал. Но точнее в этой суматохе я ничего вспомнить не мог. Так что решил считать это слово названием некого средства огневой поддержки.

Я сделал паузу, оценивая обстановку на поле боя. Похоже, продвижение групп флангового обхода замедлилось. Оно и понятно. Наличие средств поддержки означало, что устроившее засаду подразделение достаточно сильно и организованно, так что попытка переть буром может выйти нападающим боком. Ибо наша, судя по количеству задействованных стволов, явно малочисленная группа могла оказаться всего лишь приманкой, предназначенной для того, чтобы завести подразделения, совершающие маневр обхода, в ловушку, например на подготовленное минное поле или в заранее пристрелянный огневой мешок…

– Отходим! – рявкнул я. – Немедленно!

Головатюк тут же прекратил огонь и принялся, лежа на брюхе, пятиться назад, волоча за собой разорванный сидор, а вот младший политрук никак не отреагировал на мою команду, продолжая самозабвенно давить на гашетку своего пулемета. Я с большим удовольствием отвесил ему подзатыльник.

– А? – ошалело дернулся он, уставившись на меня.

– Отходить, я сказал! – прорычал я, делая зверское лицо.

– Но…

– Быстро! – возвысил я голос. – Куда?! – дернул я его за шиворот, когда он попытался подняться на ноги. – Ползком!

Иванюшин двинулся следом за Головатюком, правда, гораздо более неуклюже. Я снова развернулся в сторону противника, и в этот момент выстрелило самоходное орудие.

Выстрел оказался не слишком удачным. Мы находились ниже уровня дороги, так что снаряд прошел гораздо выше, не задев никого из нас, но его психологическое воздействие оказалось гораздо более эффективным. Иванюшин дернулся, вместо того чтобы продолжать двигаться ползком, ожидая момента, пока между ним и противником, ведущим огонь, не окажется достаточного количества стволов и веток, способных защитить от поражения летящих в нашу сторону пуль, испуганно вскочил на ноги и бросился наутек. Теперь он мог рассчитывать только на удачу. Я зло выругался, но ничего уже поделать было нельзя. Оставалось только надеяться, что Головатюк окажется психологически более стойким и не последует его примеру. А если нет… что ж, в таком случае придется снова положиться на удачу.

Я швырнул три оставшихся лимонки в сторону левой из обходящих нас с флангов групп, постаравшись положить их в геометрические центры наибольших скоплений личного состава, а затем подхватил «дегтярь» и принялся прореживать правую группу. После полутора десятков выстрелов пулемет вхолостую щелкнул: закончился боезапас. Я досадливо сморщился и, подтянув к себе наш веревочный контейнер, быстро извлек из него еще один пулемет, снятый с коляски второго мотоцикла, который мы бросили на дороге. Питание боезапасом у него осуществлялось путем использования ленты емкостью навскидку патронов в пятьдесят, уложенной в металлическую коробку. А таких коробок у меня было аж четыре, так что должно было хватить…

– … Здравствуйте, товарищи бойцы, – поприветствовал я двух новичков.

Один тут же вскочил на ноги и, разгладив гимнастерку, попытался принять строевую стойку. А второй окинул меня равнодушным взглядом и не пошевелился. Все понятно. Я сделал шаг вперед и со столь же равнодушным лицом отвесил ему сильную оплеуху. Он кувыркнулся и вскочил на ноги, держась за щеку, на которой наливался багровым цветом след от моей ладони.

– Ах, ты… – Он бросился ко мне, отводя руку назад для размашистого удара.

Я поймал его кулак, устремившийся к моей переносице, и, чуть закрутив запястье, легким толчком правой руки развернул бойца, используя для этого его собственную инерцию, после чего взял на болевой прием. Жестко зафиксировав его руку, я несколько секунд держал бойца в полуподвешенном состоянии, а затем отпустил и сделал шаг назад. Он шумно выдохнул, повернулся, вытер пот, от боли выступивший на лбу, и уставился на меня. Я сказал:

– Попробуем еще раз. Здравствуйте, товарищи бойцы!

На этот раз передо мной вытянулись оба.

– Здрав… жел… тарщ командир.

Я по-прежнему был в той самой гимнастерке без знаков различия, в которую меня обрядили еще в особом отделе, поэтому обратиться ко мне по званию было для них несколько затруднительно. Хотя звание я себе, так сказать, присвоил…