Сердца четырёх

Молчание.

— Они столько лет жили порознь. И уйти из жизни как раз в тот день... Я понимаю, что веду себя как идиот. Но я не могу избавиться от чувства, что мой отец — и твоя мать тоже, да! — они хотели бы, чтобы их похоронили вместе.

Бонни молчала так долго, что Тай подумал, уж не случилось ли с ней чего. Он уж хотел встряхнуть ее, но она все-таки зашевелилась: подняла руки и откинула назад вуалетку. Она смотрела и смотрела на него из глубины больших, обведенных темной тенью глаз, просто смотрела — не говоря ни слова и не меняя выражения лица. Потом поднялась и спокойно сказала:

— Хорошо, Тай.

— Спасибо!

— Это я ради мамы.

И все. После этого они разъехались по домам: Тай на машине Эллери в Беверли-Хиллз, а Бонни в лимузине Жака Батчера — к себе в Глендейл.

Затем коронер разрешил забрать тела; Джона Ройла и Блит Стюарт набальзамировали, уложили в шикарные гробы красного дерева с бронзой и золотыми ручками по восемнадцать карат, декорированные внутри японским шелком ручного ткачества по цене пятьдесят долларов за ярд и пухом черных лебедей, и выставили на всеобщее обозрение в великолепном траурном зале на бульваре Сансет.

Режиссировал спектакль, из двух процентов комиссионных, Сэм Викс — он убедил Батчера уговорить Тая испросить одобрения Бонни на все его затеи; они сделали, как он хотел, и Бонни согласилась. И вот теперь в толчее четыре женщины получили травмы, причем одна — довольно серьезную, и шестнадцать потеряли сознание. Для поддержания порядка вызвали отряд конной полиции. Один бедно одетый мужчина, явно коммунист, попытался укусить полицейского за ногу, когда тот едва не наехал на него, за что получил удар дубинкой по голове и был доставлен в участок.

Избранное общество, получившее доступ в зал, блистало роскошными траурными нарядами. По такому случаю модным салонам пришлось нанять уйму портних, чтобы поспеть вовремя. Дамы, естественно, обратили внимание, как чудесно выглядит Блит Стюарт. То тут, то там шелестело восхищенное:

— Даже в смерти наша дорогая Блит прекрасна. Ну просто уснула! Не будь она под стеклом, так и кажется, что вот-вот она шевельнется...

— Да, тот, кто ее бальзамировал, сотворил настоящее чудо.

— И подумать только, ведь у нее внутри ничего нет! Я прочитала, что ей сделали аутопсию, а вы понимаете, что это такое.

— О каких жутких вещах вы говорите! Ну откуда мне знать, что такое аутопсия?

— А разве ваш первый муж не...

— Какую бездну вкуса проявила Бонни, одевая мать! Вечернее платье из белого атласа, плотно прилегающий лиф...

— Дорогая моя, у нее прекрасная грудь. Однажды она мне сказала, что никогда не носила бюстгальтера. Могу с уверенностью сказать, что если бы и носила, то лифчик с жесткими чашечками ей был бы ни к чему!

— А эти защипы и складочки на лифе! Вот если бы она встала, то видно было бы, какой они производят неотразимый эффект.

— И бриллиантовые застежки на плечах... Вы думаете, настоящие?

— Во всяком случае, смотрятся как натуральные. А бедный Джо какой красавец! С этой своей неподражаемой, немного циничной улыбкой.... .

— Не понимаю, зачем положили ему в гроб золотую статуэтку? Помните, Джека наградили в тридцать третьем году?

— Н-ну, наверное, чтобы похвастаться. А может, хотели сделать приятное Киноакадемии. Вон — комитет явился в полном составе.

— Да, Джон Ройл был чертовски хорош. Мой второй муж с ним однажды подрался.

— Дорогая моя, тебе не кажется, что на этих похоронах какая-то напряженная атмосфера? Полно полицейских...

— Неудивительно. Его же убили.

— Знаешь, милая, я могла бы тебе такое рассказать о Джоне Ройле! Правда, о покойниках плохо не говорят, но для Блит это, может быть, лучший выход: с ним она была бы несчастна. Ведь Джон волочился за каждой юбкой.

— О, а я и забыла, что ты была с ним близко знакома. Не так ли?

В это время в Глендейле, в большом обезумевшем доме, Бонни стояла без слез, холодная, безучастная и почти такая же безжизненная, как ее мать. Она ненавидела помпезные голливудские похороны и часто говорила раньше, что ей отвратительно публичное выражение горя. И теперь она стояла молча, позволяя заплаканной Клотильде одевать себя в траурный наряд.

А на Беверли-Хиллз Тай, сделав очередной глоток бренди, ругал Лаудербека, просившего его побриться и вместо светлых брюк и клубного пиджака надеть строгий черный костюм. Наконец, слуге, врачу и призванным на помощь друзьям удалось усадить его в кресло, Побрить электрической бритвой, отнять графин и заставить принять таблетку люминала.

Тай Ройл и Бонни Стюарт встретились у поставленных рядом роскошных гробов, утопающих в огромных венках и букетах свежесрезанных цветов, — не похороны, а ежегодный цветочный фестиваль; священник провел великолепную службу, читая молитвы на фоне сладко-пьянящей музыки; а инспектор Глюк, полагая, что преступника всегда тянет к жертве, до боли в глазах шарил по лицам людей, пытаясь распознать убийцу, но так и не преуспел; Джаннин Каррел, оперная певица с очень красивым сопрано, в сопровождении мужского хора студии «Магна» проникновенно, со слезой исполнила «Господи, прими их»; и как ни удивительно, но Лью Баском, выпивший за последние три дня почти пять кварт виски, даже не зашатался, когда пришло время подставить плечо под гроб с телом Блит.

Среди тех, кто несли гробы, были Луис Селвин, исполнительный президент «Магны», бывший мэр Лос-Анджелеса, бывший губернатор штата, три выдающихся актера кино, которых отобрал Сэм Викс на основании рейтинга популярности, опубликованного Паулой Перис, президент Киноакадемии, модный режиссер, ставивший на Бродвее короткие комические спектакли, известный кинокритик и представитель клуба «Монах».

Спустя некоторое время вереница машин, состоящая преимущественно из «изотта-фрачини», «кордов», «линкольнов» и «дюзенбергов», въехала в ворота мемориального кладбища Голливуда. Там уже толпился народ. Все ждали начала обряда погребения. Под восхитительное пение хора мальчиков с ангельскими личиками неутомимый священник провел еще одну заупокойную службу, во время которой ещё тридцать две женщины потеряли сознание. Приехали кареты скорой помощи, возникла новая толчея, одно каменное надгробие было опрокинуто, и два каменных ангела лишились рук.

Бонни, отказавшись от предложенной Жаком Батчером руки, стояла одна, очень прямая, тихая, безжизненная, и смотрела, как гроб с телом матери медленно-медленно опускают в землю, — великолепная, полная драматизма сцена! И Тай тоже стоял один, ссутулясь и чуть кривя губы в неподражаемо горькой улыбке.

Когда все закончилось, какая-то толстая женщина в трауре выхватила у Бонни из руки черный носовой платок, спрятала его в своих одеждах и потом смотрела безумными очами, как Батчер ведет Бонни к своему лимузину. Тая с кладбища утащили Лью, Эллери и Алан Кларк: последний эпизод окончательно вывел его из себя, и он даже потряс кулаком перед носом толстухи. А звезды и звездочки вокруг рыдали, вздыхали, промокали платочками сухие блестящие глаза, и солнце сияло над Голливудом, день был чудесный, и, строго говоря, все отлично провели время. Сэм Викс снял свою траурную повязку, вытер пот со лба и сказал с чувством, что все прошло ну просто великолепно, другого слова и подобрать трудно.

Как только лимузин Батчера отъехал от кладбища, Бонни дала волю слезам.

— Ох, Батч, как это все ужасно! — всхлипывала она. — Люди такие свиньи. Не похороны, а какой-то парад цветов. Удивительно, что меня еще не попросили спеть для радио.

— Дорогая, забудь. Все уже закончилось.

— А дедушка так и не приехал. О, как я его ненавижу! Сегодня утром я звонила ему. А он стал извиняться. Сказал, что заболел, а потом еще — что терпеть не может похороны. И чтобы я постаралась его понять. Господи, хоронили его родную дочь! Ах, Батч, я такая несчастная.