Страница 1 из 3
Рождение Полифема
Тишина в Разломе была неполной. Она была наполнена стонами раскаленного металла, остывающего где-то в глубинах ущелья, шипением коротких замыканий, пробивающихся сквозь щели в скалах, и далеким, вездесущим гудением – словно сердце гиганта билось под землей. Воздух пах гарью и чем-то острым, чуждым, что не принадлежало этой древней земле. Это было логово упавшего корабля «Олимп».
В одном из бесчисленных развороченных отсеков, там, где когда-то кипела жизнь строгого порядка под названием «Сектор Биоконвергенции Гамма», царил хаос. Стены, некогда гладкие и серебристо-серые, были покрыты сажей и глубокими царапинами. Пучки разноцветных кабелей, «жилы» корабля, свисали с потолка, как исполинские лианы, некоторые порваны, искрящие. Воздух был густым, пыльным, с едким привкусом расплавленной пластмассы и чего-то органического, что начало разлагаться, но было остановлено холодом и вакуумом, хлынувшим после катастрофы. Сейчас сюда снова просочился воздух гор, влажный и пахнущий хвоей и камнем, смешиваясь с техногенным смрадом.
В углу этого мертвого пространства, под грудой искорёженной арматуры и обломков панелей управления, слабо пульсировал свет. Источником был единственный уцелевший инкубационный модуль. Его прозрачная куполообразная крышка была треснута, словно паутиной, и покрыта толстым слоем пыли и копоти, но внутри еще теплилась жизнь. Системы жизнеобеспечения работали на последнем издыхании, питаемые аварийным энергоядром, который сам был поврежден и излучал нестабильные, проникающие волны. Внутри, в густой, мутноватой жидкости, плавало нечто.
Это был эмбрион. Но не человеческий и не звериный. Его размеры уже пугали – он заполнял большую часть капсулы, предназначенной для существ куда более скромных габаритов. Кожа, просвечивающая сквозь слизь, была сероватой и выглядела неестественно плотной. Конечности были массивны, с намеком на невероятную мышечную силу. Но самое жуткое было на месте, где у человека располагается переносица и лоб. Там не было парных впадин для глаз. Вместо них, по центру черепа, зияла одна огромная орбита, пока еще пустая, затянутая кожной пленкой. Генетический проект, заложенный в матрицу инкубатора, был амбициозным и опасным: создание сверхсильного биомеханизма для работ в условиях экстремальной гравитации. Но падение «Олимпа» внесло свои коррективы. Ударная волна, хаотичные энерговыбросы, проникающая радиация от поврежденного ядра – все это обрушилось на развивающийся генокод. Структуры, отвечающие за формирование парных органов зрения, были повреждены необратимо. Зато программы роста и мышечного развития, словно взбесившись, получили чудовищный толчок. Эмбрион рос с неконтролируемой скоростью, пожирая ресурсы умирающего модуля, его форма искажалась под давлением неконтролируемого деления клеток.
Тук. Тук. Тук.
Ритм гудения корабля изменился. Стал неровным, прерывистым. Аварийный ядро инкубатора вспыхнул тревожным багровым светом, и тут же погас. Синие огоньки на панели управления модулем померкли, один за другим. Гул вентиляции, доносившийся из уцелевших воздуховодов, стих. Наступила тишина, более глубокая, чем прежде. Пульсирующий свет внутри капсулы стал тусклее. Жидкость внутри начала медленно остывать.
Эмбрион дернулся. Мощное, судорожное движение огромной ручонки ударило по треснувшей крышке изнутри. Пленка над единственной глазницей затрепетала. Жизнь внутри боролась не просто за существование, а за выход. Инстинкт, заложенный глубже любых программ, кричал об опасности удушья, о холоде, о смерти в этой внезапно ставшей враждебной утробе. Еще один удар. Еще сильнее. Трещины на куполе поползли быстрее, сливаясь в причудливую сеть.
Треск!
Пластик не выдержал. Крышка инкубатора разлетелась на острые осколки, которые со звоном рассыпались по металлическому полу. Густая, пахнущая химикатами и чем-то сладковато-неприятным жидкость хлынула наружу, заливая обломки. И в этой луже, тяжело дыша, захлебываясь первым вдохом нефильтрованного, едкого воздуха, лежало Существо.
Оно было огромным. Уже в момент рождения размером с годовалого теленка, но куда массивнее. Его кожа, серо-стального оттенка, была морщинистой и казалась невероятно прочной. Мускулы под ней бугрились, как валуны под тонкой тканью. На лице, грубом и лишенном какой-либо гармонии, зияла та самая единственная глазница, теперь открытая. Веко дрожало, пытаясь открыться. Сквозь щель мелькнула влажная, темная пленка – зачаток зрачка, еще не способного видеть. Рот, широкий и безгубый, открылся в немом крике, обнажив десны, на которых уже намечались бугры будущих клыков. Оно не плакало, как человеческий младенец. Оно ревело. Звук вырывался из груди низким, хриплым гортанным гулом, полным первобытной боли, страха и непонимания. Это был крик ожога холодом, ожога светом (даже тусклым светом умирающих индикаторов), ожога воздухом, который жёг нежные, никогда не знавшие открытого пространства легкие. Крик существа, выброшенного из привычной темноты и тепла в холодный, жестокий, непонятный мир.
Оно билось в луже мутной жидкости, неуклюже перебирая мощными, но пока не слушающимися конечностями, пытаясь встать. Кожа на спинах ладоней и коленях кровоточила от контакта с острыми осколками пластика – первые, но не последние раны в его жизни. Каждая неудачная попытка подняться заканчивалась глухим ударом о металлический пол, отзываясь новой волной боли и нового, еще более отчаянного рева.
Вне Разлома, на склоне горы, поросшем низкорослыми дубами и колючим кустарником, стоял человек. Вернее, то, что от него осталось. Его одежда – комбинезон из прочной, серой ткани – была изодрана, прожжена в нескольких местах, покрыта засохшей грязью и темными пятнами, которые могли быть ржавчиной или чем-то иным. На его левом запястье тускло мерцал браслет – сложное устройство из темного металла, но его экран был покрыт паутиной трещин, а свет кристаллов едва теплился. Он опирался на обломок балки, его дыхание было хриплым, прерывистым. Лицо, скрытое наполовину наползавшей тенью капюшона, было исхудавшим, землистого цвета, с запавшими глазами, в которых горела лихорадочная смесь ужаса и невероятной усталости. Его звали Кирк. Он был техником третьего цикла. Биоинженером низкого ранга. Его задачей было обслуживание сектора «Гамма». Он выжил. Чудом.
Когда «Олимп» падал, его выбросило взрывной волной в развороченный грузовой отсек. Браслет, с трудом, но активировал защитное поле в последний миг, спасая от самых страшных ударов. Он пролежал в темноте и холоде неизвестно сколько времени, пока не пришел в себя и не нашел путь наружу, сквозь лабиринт разрушенных коридоров. Он искал других выживших. Нашел лишь обломки, холодные трупы в разорванных серых комбинезонах и странные, замерзшие лужи органики, вытекшей из разбитых цилиндров. И тишину. Такую тишину, что звенело в ушах.
Его браслет, поврежденный, мог лишь слабо сканировать ближайшее окружение да поддерживать его самого, слабое силовое поле защищало от холода и ветра, регенератор, пытался бороться с внутренними повреждениями и радиационным отравлением. Но ресурсы были на исходе. Кир чувствовал это. Он чувствовал, как слабеет его тело, как тускнеет сознание. Он вышел на поверхность не ради спасения. Он вышел, чтобы увидеть. Увидеть этот мир, который стал их могилой. Увидеть небо, чуждое и огромное.
И вот, стоя на склоне, он услышал его. Сначала он подумал, что это вой ветра в расщелинах Разлома. Но звук был иным. Глубоким, животным, полным такой первобытной муки, что Кирк вздрогнул, несмотря на всю свою апатию. Звук доносился снизу, из чрева разрушенного корабля. Он знал этот отсек.