Сердце дьявола

– Борис Газеев носит очки и мешковатые джинсы.

– Что он делал сегодня с трех до четырех дня, этот твой Борис Газеев?

– Около четырех я видел его в бухгалтерии.

– Был он запыхавшимся, взволнованным, нервничающим?

– Н-нет. Нормальный парень. Сидел себе у окна, скучал.

– Вот видишь. А в начале четвертого «наш» маньяк совершил убийство Галло в саду ЦДРА.

– За час он бы с лихвой успел добраться от Новослободской до Арбата.

– Не сомневаюсь. Допустим, у него все в порядке с нервами. Он убивает девушку, затем спокойно возвращается в контору, садится за стол, жрет бутерброды и запивает их пивом. И тут в комнату вваливается интеллигентный мент в штатском. То есть ты. По-твоему, это не повод для волнения?

– Он даже глазом не моргнул, – сказал Лева.

– Вот видишь.

– Вы его исключаете?

– Нет. Возможно, он действительно настоящий псих. Настолько настоящий, что ему было плевать на твое появление. Подобная вероятность все же существует. Нет, – серьезно повторил Волин. – Я окончательно исключу сразу четверых, но только когда мы защелкнем наручники на запястьях пятого. Каляев, братья Газеевы, Никитин и Баев. У нас все еще слишком богатый выбор.

– Каляев не подходит под описание.

– И все-таки я хочу удостовериться в его невиновности на сто процентов. К тому же один Каляев погоды не делает. – Волин откинулся на спинку стула, потянулся. – Знаешь что, Лева, поезжай-ка ты домой, ложись спать. Завтра нам предстоит тяжелый день.

– Хорошо, – оперативник поднялся, застегнул курточку. – Во сколько приходить?

– Как сегодня, к восьми.

– Хорошо. Лева направился к двери, и по его фигуре, по тому, как он шел, Волин понял: не хочется ему уходить. Лева предпочел бы остаться и работать, пахать, вкалывать. Как у Стругацких. Понедельник начинается в субботу. Иначе на ушах начинает расти шерсть. Иногда Волин жалел, что в природе существуют такие понятия, как «день» и «ночь».

– Почему ты не сказала мне, что была… э-э-э… в общем, очень близко знакома с Баевым? – серьезно спросил Саша. Пожалуй, даже слишком серьезно. Оперативник стоял посреди единственной комнаты Наташи и, уперев руки в бока, смотрел на девушку. В праведном негодовании, пальто, кашне и носках он выглядел довольно забавно. Поначалу Наташа смотрела на него с легкой улыбкой, но после первого же вопроса, выпаленного Сашей еще с порога, глаза ее стали серьезными, а улыбка мертвой. Она поплотнее запахнула толстый махровый халат, развернулась и ушла в комнату. Оперативник, прыгая на одной ноге, стаскивал туфли, а стащив, направился следом. Полы его пальто развевались, словно мушкетерский плащ. Всю дорогу он матерился сквозь зубы, ругал Наташу, называя ее самыми непристойными словами, выращивая в себе ярость. Слава Богу, в квартире Баева ему быстро удалось справиться с растерянностью. Саша даже удивился тому, насколько сильные чувства он испытал, увидев фотографию обнаженной Наташи. Никогда еще ему не было так досадно и больно. От одной только мысли, что другой мужчина вожделенно и нагло разглядывал по вечерам этот снимок, у Саши что-то переворачивалось в груди. Ему казалось, что его обманули в лучших чувствах, предали, плюнули в душу. Он держался с апломбом собственника – первым признаком слабости.

– Почему ты не рассказала мне о своих отношениях с Баевым? – повторил Саша, чувствуя себя апостолом Петром, разбирающимся с грешником. Наташа, продолжая улыбаться неживой, бесцветной улыбкой, дернула плечом.

– А никаких отношений и не было. Встретились, выпили шампанского.

– Переспали, – не без сарказма заметил Саша.

– Переспали, – легко подтвердила Наташа. – Иногда это случается. Кстати, если ты не в курсе, именно благодаря этой тонкости в отношениях между мужчиной и женщиной на свет появляются дети.

– Да знаю я, как появляются дети! Но почему ты не рассказала мне об этом?

– О чем? О детях или о тонкостях?

– При чем здесь дети? – Саша никак не мог найти нужный тон, подобрать верные слова. Как разговаривать с этой девушкой? Наезженный репертуар «плейбоя» здесь не годился. Да и не в том он пребывал состоянии. На каждую его патетическую фразу тут же следовала ответная оплеуха. – Например, о фотографиях голых женщин у него в спальне? Или, по-твоему, это тоже нормально? Не заслуживает внимания?

– А по-твоему, этот факт обязательно нужно сделать достоянием общественности? Так ты скажи, я книжку напишу: «Фотографии голых баб в спальне моего любовника». Бестселлер.

– Что ты несешь?

– Нет, дорогой, что ты несешь? Почему я должна что-то тебе рассказывать? Какое ты вообще имеешь право говорить со мной в подобном тоне? Я тебе кто? Жена? Невеста? Сестра? Или, может быть, ты – инспектор из отдела по надзору за нравственностью? Ворвался в одиннадцатом часу ко мне домой и задаешь дурацкие вопросы о вещах, абсолютно тебя не касающихся!

– Значит, не касающихся?

– Нет. Моя личная жизнь касается только меня. И я не собираюсь обсуждать ее ни с тобой, ни с кем-либо другим.

– Вот как?

– Да уж, вот так.

– Не собираешься?

– Нет.

– Так. Ладно. Хорошо. Раз так – хорошо. Я не буду разговаривать в «таком» тоне. Я вообще не буду разговаривать.

– Как ты меня напугал. Саша огляделся:

– Где мои туфли?

– В прихожей, – насмешливо ответила девушка.

– Ага. Очень хорошо. Я сейчас вообще уйду. Надену туфли и уйду.

– Счастливого пути.

– Да, я уйду, но ты… ты можешь очень крупно пожалеть! – Саша погрозил ей пальцем. – Учти!

– В самом деле? О чем же?

– Об этом вот.

– О чем «об этом вот»?

– Вот об этом… О своем поведении. – Саша направился в прихожую, но тормознул на пороге, развернулся на сто восемьдесят градусов. – Ничего не хочешь сказать? Нет? – Наташа вдруг засмеялась, прикрыла рот ладонью. – Очень смешно. Прямо обхохочешься.

– Подумать только. Первый раз в жизни у меня такое.

– Какое это «такое»? – подозрительно спросил Саша. – Что конкретно ты имеешь в виду? Объясни-ка.

– Мужчина, о котором я еще вчера знать не знала, приезжает среди ночи, чтобы закатить мне сцену ревности.

– Я? Сцену ревности? – на лице Саши обозначилось искреннее негодование. – Я???

– Ты, – кивнула Наташа.

– Вы, мадам, меня с кем-то путаете.

– Ну конечно. Оперативник с гордостью оскорбленного монарха прошествовал в прихожую. Наташа пошла за ним. Он взялся за ручку финского замка, попытался повернуть, но ничего не вышло. Еще одна попытка. Тщетно.

– У тебя что-то с замком, – громко объявил Саша, досадуя, что эффектный уход с презрительным хлопком дверью не удался.

– Просто он открыт, – сказала Наташа, с любопытством глядя на оперативника.

– Ты с ума сошла? Я же велел тебе запереться на замок.

– Он и был заперт. До твоего появления. Ты входил в квартиру последним.

– Да? – Саша смутился. – Значит, просто забыл.

– Разумеется. Туфли надеть тоже забыл? Или ты у нас, вроде графа Толстого, любишь ходить по улице босым?

– Это же надо? – с горечью усмехнулся оперативник, словно изумляясь собственной наивной глупости. – Я, как дурак, еду к ней, волнуюсь, а она…

– Что «она»? – серьезно спросила Наташа.

– А ты издеваешься надо мной, как над пятилетним пацаном.

– А ты прекрати вести себя, как пятилетний пацан.

– По-твоему, я веду себя, как пятилетний пацан? – спросил Саша, отлично понимая, что именно так он себя и ведет.

– Конечно. Ты ведь не хочешь уходить? – едва заметно улыбнулась девушка.

– Еще как хочу, – буркнул Саша.

– Нет, не хочешь. У тебя на лице написано. Ты ищешь предлог остаться.

– Не ищу.

– Ищешь.

– Не ищу.

– Ну, раз не ищешь, тогда иди, – Наташа с улыбкой наблюдала за ним.

– И уйду.

– Иди. Он преувеличенно бодро надел правую туфлю, демонстративно затопал ногой.

– Только потише, пожалуйста. Соседи уже спят.