Онлирия

Френсис запомнил такую пустяковую, но все же чем-то милую для меня подробность из прошедшей жизни, и хотел поблагодарить его за внимание. Но тут заметил, что из раскрытого окна, спиною к которому сидел Френсис, из-под занавески тянется мохнатая толстая лапа с громадными скрюченными когтями – стала приближаться уже к голове американца…

Оказалось, медведь вошел вслед за нами в дом, поднялся по лестнице на второй этаж, затем пробрался в дальнюю комнату, там вылез из окна на карниз и снаружи пробрался по нему, прижимаясь брюхом к деревянной стене, к раскрытому окну студии. Он решил, видимо, еще раз подшутить над Френсисом

Барри: высунув лапу из-под занавески, погладить ничего не подозревающего американца по его кудрявой голове…

Забрался на второй этаж самостоятельно и козленок, теперь он разгуливал из комнаты в комнату, постукивая острыми копытцами по деревянному полу. Только лебедь Эмиль со своими короткими лапами не смог подняться по ступеням крутой деревянной лестницы и потому, недовольный этим обстоятельством, в одиночестве бродил по гостиной первого этажа и сердито трубил, попутно заглядывая во все кухонные шкафы и глубоко засовывая голову в холодный каминный зев. Потому нам и казалось на втором этаже, что лебедь орал прямо из камина студии-кабинета, где мы сидели: камины нижнего и верхнего этажей были соединены общим дымоходом.

– Разумеется, мы не можем ждать учтивости и корректного поведения от животных и птиц, – стал я утешать Френсиса Барри, который вынужден был пересесть на другое место, чтобы отвязаться от разыгравшегося медведя. -

Простим им, помня о нашей вине перед ними. Да и почему, собственно говоря, нам можно их гладить, когда захочется, а им нас нельзя? Но я удаляю их, господа, чтобы мы могли спокойно насладиться нашей беседой и, прежде чем расстаться, закрепить нашу дружбу совместной медитацией на тему, которую я осмелюсь вам предложить.

Итак, нам предоставлена возможность существовать безо всякого страха смерти.

При жизни, как все вы должны помнить, грядущая смерть каждого предопределяла правила поведения людей, которые никак нельзя назвать хорошими. Но вот мы сидим в удобных креслах в моем новом доме, медведь с козленком отправились гулять по лесу, лебедь улетел на озеро – никто теперь нам не мешает. Покой и тишина, господа, и смерти мы не помним. В нашей памяти лишь те мучительные страдания, которым мы подвергались, приближаясь к ней и принимая ее. Но и эти пережитые страдания предстают перед нами в самых блеклых тонах, обессиленные в своем главном дьявольском качестве: держать в страхе человеческое сердце.

Господа! Никакого страдания больше нет, ибо нет смерти. В чем же тогда цена нашей жизни, слава существования, желанность бытия? Без своей смерти все мы, каждый из нас, свободны от страха за себя, от жалости к своей душе, от любви к самому себе. Помните, Христос принес нам: возлюби ближнего, другого-умирающего, как самого себя? Это была поистине величайшая новость там, где каждый умирал.

Но теперь, господа, мой дорогой Френсис и милейший Саид, – теперь-то как, и зачем, и для чего нам надо любить ближнего, как самого себя? Я ведь себя уже не люблю, потому что я больше не умру. Всем сердцем я привязывался к жизни, потому что знал, что ее у меня когда-нибудь отнимут. А теперь? Дорога ли для меня вечная жизнь и бесценен ли я сам для самого себя, если я буду всегда, всегда? И ты, мой ближний: тебя я тоже никогда не потеряю. Никогда. И выяснилось теперь, Саид, Френсис, что, хотя и жили мы в разных странах и похоронены в разных могилах – мы одна Адамова плоть, исшедшая из чресл его и распространившаяся по всему земному шару за несколько тысячелетий.

Итак, в прошлом распределялось: я и моя смерть; поэтому и моя жизнь. Теперь же, после свершения часа ИКС, компоненты духовного бытия распределились по-другому. И стало так: я и моя вечность; зачем мне моя жизнь? Я не могу вечно любить себя, господа: это смешно и не нужно. Но ведь и друг друга, таким образом, любить мы не сможем – без любви к себе. Утратив смерть на этом свете, мы утратили, значит, первопричину и самый веский довод для любви друг к другу.

Ангелы Божии, наши подлинные учителя бескрылых полетов, возвышенные наши духовные надзиратели, – знают ли они любовь к ближнему? Первая пара людей,

Адам и Ева, вначале созданная бессмертной, – была ли любовь между ними?

Любила ли Ева Адама? Знал ли Адам божественную страсть и бесконечное душевное восхищение по отношению к священной супруге? Или та земная грешная любовь, страсть мужчины к женщине и женщины к мужчине, произошла от самовольной связи дерзких ангелов с дочерьми человеческими еще до Ноева потопа?

И вполне возможно, господа, что наши земные супруги в прошлом, они же и наши сестры по Адаму и Еве, никогда не испытывали к нам той высшей и безумной страсти, которую они познали в своих допотопных связях с заоблачными женихами. По сравнению с ними мы, прахом замешанные и в прах уходящие, всегда унылые, угнетенные знанием смерти, вечно озабоченные, как бы в поте лица своего добыть хлеб насущный, – мы никуда не годились и были для жен наших непоправимо постылыми и безнадежно нежеланными. Вынужденные существовать с нами, чтобы пропитаться и рожать детей тем же способом, что и всякий зверь на земле, бедные наши жены тайно или явно, непроизвольно, но то и дело с тоскою посматривали в небо на пролетающие мимо облака – и порою изменяли нам с каким-нибудь явным дураком или смазливым сутенером.

Тогда в слепой ярости адамова комплекса, называемого нами ревностью, мы обзывали нашу женщину шлюхой, блудницей, проституткой и, памятуя о том, что именно из-за нее приходится в поте лица своего добывать на земле пропитание, вместо того чтобы преспокойно жить в раю, с ненавистью побивали ее камнями, палками, тяжелой мясорубкой, старым бронзовым канделябром.

Моя жена была сама корректность, интеллигентна в высшей степени, музыкант, так же, как и я, свободна словно ветер, но отнюдь не ветрена, ушла от первого мужа и вышла за меня из любви к искусству, как говорится: ей нравился мой уникальный бас… Я не могу сказать, чтобы мне было с ней плохо, что я не любил ее, – нет, такую женщину нельзя было не полюбить. Но я видел всегда и неизменно, что не я и не мой “пещерный бас” нужны ей, чтобы она могла стать воистину счастливой.

Вы спросите: а что ей было нужно? Отвечу: несбыточность. Какой-нибудь иностранец, который в любой день может крутануться на одном каблуке и покинуть ее навсегда. Или тот древний натурализовавшийся ангел, который в некий достопамятный день, когда начался всемирный потоп, оставил ее барахтаться в воде, а сам величественно вознесся в небо, с грустным видом помавая ей рукою… И в конце концов, уже после того как мы расстались, моя жена нашла человека, которого могла полюбить, и это был точно иностранец – ослепший юноша, на семь лет моложе ее. Я никогда не встречался с ним в той жизни, но хотел бы встретиться в этой вот так же, как и с вами, друзья мои, и предложить ему соучастие в совместной медитации.

Любезные мои братья! Бренное существование уже позади, милостью Божией и кровью Христа мы выкуплены из рабства смерти – свобода и вечность с нами!

Давайте в эти первые минуты беспредельности существования, дарованного нам

Творцом Слова, Которое было в Нем – и Слово это было Любовь, – насладимся радостью свободы и сосредоточенно, глубоко и безоглядно погрузимся в созерцание Любви к Нему.

Потому что в этой Любви – начало и причина всего сущего, включая все звезды вселенной, каждую огненную каплю в них и все слова человеческие, созданные по образу и подобию Слов Божественных. Бог есть Любовь, как Солнце есть

Жизнь, но между теми словами, которые соединяются связкою “есть”, – чувствуете, какая существует дистанция? Единое Мира разделено пространством так же, как едино солнечное бушующее творчество и голубая незабудка на лугу

– а между ними холодные просторы космоса. Затерянная среди тысяч голубых звездочек других незабудок любовь маленького цветка к солнцу и есть истинная