Мозг Эйнштейна

Дочь сначала опасалась, что придет чудовище, вроде известного Франкенштейна — грозы немых фильмов-сказок, но вскоре перестала бояться. Порой мне даже казалось, что с ним она скорей находит общий язык, чем со мной. Она странная. Сначала хотела работать на одной из лунных баз, так же как ее отец, с которым я вскоре после свадьбы разошлась, потому что он был равнодушен к моей научной работе. Потом вздумала стать балериной, но для этого у нее слишком широкие бедра (так по крайней мере кажется мне). Сейчас она изучает хеттский язык. Разумеется, только для того, чтобы не заниматься физикой и не доставить мне этим удовольствия. Особенных достижений в хеттском у нее нет; я в ее возрасте уже пользовалась известностью в науке. Самое скверное, что она ждет ребенка от какого-то юноши, которого мне даже не представила.

Мой искусственный мозг работал еще меньше, чем моя дочь. В этом отношении они отлично понимали друг друга. За целый день он писал всего несколько строк, а потом отправлялся в парк или купался в реке. И все время толковал мне, что я должна любить дочь, будто это само собой не разумеется, что мне нужно измениться, что лабораторная работа далеко не все, — аргументы, которые сейчас можно услышать на любом перекрестке. Для этого не стоило создавать новую биологическую систему. Причем давал советы не только мне. Он беседовал со всеми; соседи по дому уже начали издали вежливо приветотвовать его.

Он стал диктовать нечто, не походившее на уравнения, какие-то обозначения, которые еще не известны науке. Джонс утверждал, что это бессмыслица, путаные, бессвязные отрывки сведений, полученных во время предыдущих существований мозга, и опубликовал свое мнение в журнале. Это было похоже на взрыв бомбы. Меня немедленно вызвали к директору института, журналисты добивались интервью, эксперимент приобрел широкую огласку. Если он провалится, будет невероятный скандал.

Но мой сверхмозг оставался невозмутимым. В тот день он почти ничего не написал.

— Чего ты хочешь? Что тебе еще нужно? — нетерпеливо спрашивала я, готовая даже завести с ним роман, если бы только это было возможно. — Ведь ты нас просто шантажируюешь!

Я положила перед ним статью Джонса.

— Ничего мне не нужно. Только, чтобы ты вела себя соответственно моим советам.

Я его не поняла. Как мне вести себя в соответствии с непонятными обозначениями и каракулями, в осмысленности которых я сама начинала сомневаться?

— Я отвечу тебе через три дня, — произнес он и умолк.

Потом он стал смотреть в окно, словно хотел сосредоточиться.. Я наблюдала за ним из соседней комнаты с помощью особого прибора. За всю ночь он написал две строчки. Все время сидел неподвижно. Но ведь обещал же он ответить! Я телеграфировала обоим ученым и довела до сведения начальства, что эксперимент подходит к концу.

На следующий день он со мной не разговаривал. Сидел в своей комнате, опустив голову на руки, и слабеющим голосом шептал что-то в диктофон. За ночь он поседел. Неужели последняя фаза познания так невероятно трудна? Я не мешала ему. На третье утро он меня не узнал, вечером смотрел непонимающим взглядом и на мою дочь. Всю ночь я просидела подле него. Он только хрипел; даже самый чувствительный диктофон не мог расшифровать его слов. В три часа он "умер". В шесть прилетел профессор Джонс. В восемь — академик Кожевкин. Но слишком поздно — на похороны.

Нам пришлось его кремировать. Собственно, следовало бы выбросить его на свалку, как любую испорченную машину. Но за последнее время он подружился со столькими людьми по соседству, которым я не могла, да и не хотела объяснять свой эксперимент. Крематорий был переполнен, я стояла в сторонке с обоими учеными. Они невольно улыбались: как легко провести наших ближних! Люди пришли на похороны машины… Мне советовали повторить опыт.

Перед крематорием стояла моя дочь. Она поздравила меня с успехом.

— Неужели ты не понимаешь? Ведь он ответил тем, что умер. А до того жил — насыщенно и мудро, пользовался любовью окружающих. Разве это не лучший ответ: сама жизнь, которую нельзя ограничивать! А разве в смерти, наступившей после полноценно прожитой жизни, не заключается высшая мудрость?

Дочь представила мне своего суженого.. И я поняла, почему это случилось так поздно. Он работал на той же лунной базе, где когда-то начинал мой муж. Юноша оказался приятным. Мы возвращались домой втроем. Одной семьей. Еще неделю назад я выгнала бы его вместе с ней. Не люблю селенологов. Почему? Никогда об этом не думала. Так же как многие другие, я всю свою жизнь свела к умственной деятельности. Возможно, моя дочь права. Дезинтеграция созданной мною биологической системы, может быть, явилась своего рода ответом. Но такой же ответ дал нам мозг Анежки Новаковой в самом начале эксперимента. Последнее время мы действительно пренебрегали умением жить. Между тем это искусство, а не наука, и для него необходима величайшая мудрость.

Мне стало ясно, что для такого вывода достаточно мозга среднего разумного человека. И потому я прекратила свои опыты по созданию биологических систем.

СМЕРТЬ ТАРЗАНА

Нет, это была не обезьяна. Вокруг смеялись, галдели люди; рядом со мной плакала и корчилась, словно в судорогах, девушка; сидевший перед нею господин даже побагровел от натуги, а хохот его супруги скорее напоминал болезненные стоны. Взгляды всех были устремлены на арену. Там на маленькой табуретке сидело существо, весьма похожее на шимпанзе, и играло само с собой в карты. Оно само себя уличало в мошенничестве, само себя пыталось обворовать и даже подраться с самим собой. Ежеминутно существо делало сальто справа налево, по-обезьяньи просовывая ноги под табуретку и хватая ими карту, которую держало в руке. И все же это была не обезьяна. Существо курило толстые сигары, подобно знаменитому шимпанзе старого Босмайера, управляющего зоопарком принца Оранского. Только тот шимпанзе скорее жевал свои сигары, а это существо дымило с видом заправского курильщика, стряхивало пепел на песок и в конце концов в порыве ярости ткнуло горящим концом сигары прямо в нос воображаемому противнику. Потом оно бросило сигару и, сделав сальто, быстро заняло место воображаемого визави, схватилось за лицо и понуро поплелось к выходу. Опираясь на одну руку, оно ловко подтягивало ноги, как обычно делают шимпанзе, желая по скорее исчезнуть. И все же это была не обезьяна. Зрители восторженно хлопали, девушка рядом со мной никак не могла прийти в себя, до того ей понравилось это подобие человека, насмешка над всем человечеством. Воспользовавшись этим, я поднялся и стал пробираться к выходу.

Мне не было смешно, я оставался серьезным, как и та обезьяна, вернее, существо, ко торое нам выдавали здесь за обезьяну.

— Неужели вам не нравится представление?! — догоняя меня, воскликнула запыхавшаяся билетерша в поношенном, покрытом пудрой халатике. Обязанности билетеров по соображениям экономии, видимо, выполняли артисты. Не раз уже бывало так, что перед выступлением на висячей трапеции артистке приходилось искать своего партнера где-нибудь возле кассы. Вот и сейчас ее партнер спорил с озорником, которому очень хотелось попасть на представление без билета. Номер из-за этого задерживался, и публика, конечно, возмущалась, и я подумал о том, что сегодняшнее представление цирка Кнолль, первое в нашем городе, обязательно потерпит фиаско. Однако обезьяна спасла положение. Теперь им будет легко, теперь публика станет смеяться над чем угодно. Только меня так дешево не купишь! Я в этих делах кое-что смыслю. Не для того я столько лет изучал антропологию, чтобы меня можно было так грубо надуть. Очевидно, они просто-напросто загримировали под обезьяну своего клоуна. А в том, что он умеет так виртуозно работать ногами, нет ничего удивительного. Я не раз видел безруких ветеранов войны, которые ели, причесывались, одевались и даже водили машину исключительно при помощи ног. Но ведь они не были шимпанзе!