Мозг Эйнштейна

В современной научно-фантастической литературе Запада мы часто находим призывы вернуться в “естественное состояние”, спастись от противоречий цивилизации в мире “первобытной гармонии”. На эту реакционную идею Несвадба ополчается во многих рассказах и, пожалуй, наиболее убедительно в рассказе “По следам снежного человека”. Против лорда Эсдейла, пытающегося обрести какую-то блаженную нирвану в фантастических пещерах, где скрывается таинственное племя снежных людей, выступает скромный чешский учитель, уверенный, что люди достигнут счастья, только полагаясь на разум и труд. И симпатии автора и читателя на его стороне.

Эта же мечта о возвращении человечества в состояние патриархальной идиллии разоблачается Несвадбой и в рассказе “Трест по уничтожению истории”. Нет, прогресс — это не выдумка досужих утопистов, как полагает герой рассказа, это реальность; несмотря на все трудности, человечество идет вперед, и бесполезны всякие попытки “отступить” перед сложными проблемами современности в глубь веков.

В новелле “Смерть Тарзана” Несвадба своеобразно сопоставляет “дикое” и “цивилизованное” состояние человечества. Это остроумная обработка традиционного приключенческого сюжета. Сын немецкого барона Хоппе, потерянный в детстве в джунглях и воспитанный дикими зверями, мог бы быть родным братом целой толпы тарзанов, появлявшихся в литературе и на экране. Но Несвадба придает традиционной истории неожиданный и более глубокий смысл. В Тарзане, возвращенном в лоно “цивилизации”, вместе с человеческим достоинством пробуждается представление о высоком назначении человека. Именно это представление вступает в непримиримое противоречие с теми звериными законами, с которыми сталкивается новый Тарзан, попав в фашистскую Германию. Он разочаровывается и в своей циничной и корыстолюбивой невесте, нарушившей элементарные основы человеческой нравственности, которые сама же она внушала своему Тарзану. И все же Тарзан у Несвадбы не может вернуться в звериное состояние, как хотят его преследователи, и своим самоубийством доказывает, что он человек.

Несвадба не склонен запугивать читателя картиной грядущих ужасов атомного разрушения. Но он настойчиво предупреждает об опасности, которой можно избежать только при помощи доброй воли и солидарности. В рассказе “Стелла с “Третьей звезды” со свойственной ему иронией он повествует о фантастических приключениях пошленькой кабаретной девицы, похищенной марсианами. Но вдруг в его повествовании начинают звучать ноты беспокойства. Оказывается, на далекой планете, с которой прибыли таинственные похитители Стеллы, почти все живое погибло из-за разрушительной атомной войны. И теперь выходцы с этой планеты, поселившиеся на некоей космической базе, терпеливо ждут, когда человечество вымрет в результате разрушительных войн, чтобы переселиться на нашу планету. Эти люди, не способные на человеческие чувства, жестокие и безжалостные, радуются неурядицам на Земле, радуются проявлениям бесчеловечности и вражды, потому что это, по их мнению, приблизит час их торжества.

Ненавистью к тем, кто в своих корыстных целях сеет атомную смерть, проникнут рассказ “Табу”. Гневная острота обличения колонизаторов, преступно жертвующих жизнью и здоровьем туземцев, а также тонкие психологические зарисовки позволяют этому рассказу занять свое место среди лучших произведений Несвадбы.

В настоящее время Иозеф Несвадба — один из самых популярных в Чехословакии писателей-прозаиков. В своих научно-фантастических произведениях он стремится раскрыть духовный облик современников и заставить читателей задуматься над вопросами морали человека социалистического общества, которые в последнее время привлекают внимание многих художников Чехословакии.

Йозеф Несвадба высказал однажды такую мысль: “Мне кажется, мы немного забыли о фантазии, о мечтах и отважных стремлениях к будущему. Гете когда-то сказал, что человеческие стремления отражают возможности людей, что человек достигает всего, чего он отважится пожелать… У нас фантазия отстает от действительности, а она должна опережать ее”. Произведения Несвадбы одушевлены верой в безграничные возможности человека, осуществляющего самые смелые мечты многих поколений, преобразующего общество, совершенствующего самого себя.

И.Бернштейн

МОЗГ ЭЙНШТЕЙНА

— Положение чрезвычайно серьезное, — заканчивая свое выступление, говорил академик Кожевкин. — За несколько предыдущих поколений техника освободила человечество от. тяжелого труда, голода и войн, открыла ему путь в космос. Я еще помню времена, когда для технических институтов отбирали только лучших из лучших, когда изучение техники было мечтой каждого молодого человека. А теперь? Молодежь теряет интерес к нашей науке, ее перестали привлекать физика, математика, химия. У нас в Алма-Ате все меньше и меньше молодых людей поступает в технические учебные заведения. Возникает угроза, что через несколько лет нам придется ограничить количество исследуемых научно-технических проблем и сократить число институтов. Такое положение недопустимо. Машины не могут работать сами, заботиться о человечестве без наблюдения человека. Необходимо принять энергичные меры!

Мы похлопали академику, и он сел.

— У нас в Торонто дело обстоит, пожалуй, еще хуже, — сообщил профессор Кларк Смит-Джонс. — Мы вынуждены были закрыть отделение, занимавшееся некоторыми узкоспециальными вопросами пространства и сущности элементарных частиц. А между тем на лекциях о взглядах Гете или Гердера на искусство в аудиториях не хватает мест, и нашему профессору эстетики пришлось перейти в спортивный зал, хотя при организации университета мы чуть не забыли учредить эту кафедру. Но хуже всего то, что мы не можем понять, чем вызван такой поворот. Может быть, это извечное стремление молодежи восстать против отцов и делать все по-своему? Или некий бессознательный протест (при этих словах академик Кожевкин улыбнулся) против цифр как символов порядка, а также против авторитета родителей? Наши психологи давно, но, к сожалению, безуспешно занимаются этой проблемой.

Мы снова похлопали, и профессор вернулся на свое место. Воцарилась недоуменная тишина. Никто не хотел выступать. Боялись. А между тем причины этих явлений давно ясны. Я попросила слова:

— Не будем обманывать самих себя, — приступила я прямо к делу. — Мы зашли в тупик. Технические дисциплины в конце девятнадцатого века подчинили и заслонили все остальные науки, дали человеку возможность посвятить себя действительно весьма важным задачам. Все это мы отлично знаем. Но основных проблем люди не решили. Они по-прежнему спрашивают, что такое жизнь и зачем они живут, Мы до сих пор не знаем, как возникла Вселенная, не можем постигнуть открьпое Эйнштейном четвертое измерение или вечность существования материи. Когда мы задаем эти вопросы нашим кибернетическим машинам, они отказываются отвечать на том основании, что вопросы эти якобы ненаучные, неправильно поставленные, слишком личные и частные, слишком человеческие. Но из этого вовсе не следует, что они утратили свое значение для каждого из нас.

У Джонса и Кожевкина самые совершенные лаборатории, искусственный мозг за три секунды справляется там с задачами, для решения которых виднейшим математикам понадобилась бы целая жизнь. Но машины имеют дело только с теми задачами, которые ставят перед ними люди. Таким образом, мы очутились в заколдованном кругу. Физика превращается в прикладную науку, все очевиднее ее зависимость от философии в такой же мере, в какой вязание кружев зависит от живописи. Именно поэтому мы теряем молодежь. Создаем машины, умеющие отлично стирать, варить, оперировать или летать в космос, точно так же как в прошлых столетиях наши предки создавали автоматических пианистов или искусственных медведей и показывали их в цирке. Мыслящие люди считали это игрушками, а тех, кто их придумывал, называли шарлатанами. Нам грозит такая же участь.

Мне не аплодировали: очевидно, выступление было несколько преждевременным. Джонс хмурился. Остальные коллеги переговаривались вполголоса. Шум в зале постепенно нарастал.