Только один год

Мы говорили по-английски, со мной были приветливы и вежливы, и мне в голову не приходило, что мое появление здесь было равнозначно неожиданному визиту марсиан, и что моя личность может вызвать сомнения.

Мне предложили написать заявление, изложив мои мотивы и сопроводив это коротким перечнем основных событий моей жизни, начав со дня и года рождения. Для этого мы все пошли на второй этаж в пустой кабинет и расположились там.

Прежде всего, чтобы не вызвать ничьих подозрений, я попросила разрешения позвонить Прити Кауль, и под каким-нибудь предлогом объяснить ей, что сегодня вечером я к ним не приеду. Прити была уже дома. Она очень удивилась не найдя меня этим вечером возле ворот гостиницы, как было условлено. Я сослалась на усталость, извинилась и сказала, что буду у них обедать завтра вечером, как мы раньше договорились. Все было в порядке. Если бы Прити знала, откуда я звоню ей!

О советском посольстве я не волновалась: там был сейчас прием военной делегации, все пьют, обо мне не думают.

Остальные пьют сегодня в клубе, отмечая наступающий Международный Женский день, и им тоже не до меня. Спохватятся лишь завтра, когда меня уже здесь не будет…

У меня трещала голова от благополучного разрешения всех пережитых в этот долгий день волнений. Мне принесли чаю и аспирин. В комнате что-то неприятно жужжало и я спросила, что это такое.

«Это эйр-кондишн», – ответили мне, удивившись моему неведению.

Мне было странно спокойно и как-то обычно с этими тремя симпатичными молодыми людьми, которых я не воспринимала как «иностранцев». Должно быть, за два с половиной месяца в Индии я уже привыкла смотреть на людей просто как на людей. Я искала и находила в индийцах – и теперь в этих американцах – не то, что отличает их от нас, русских, а то, что обще нам всем. И они казались мне похожими на кого-то, кого я уже давно знаю…

Что же я им напишу? Как мне объяснить, что привело меня сюда? Выпив несколько чашек чаю с аспирином, я написала по-английски следующий документ:

«Я родилась в Москве 28 февраля 1926 года. Мой отец – Иосиф Сталин, моя мать – Надежда Аллилуева. Моя мать умерла в ноябре 1932 года, и до 16-ти лет я не знала, что она покончила самоубийством. Она была на 22 года моложе моего отца, он знал ее родителей с 90-х годов: ее родители тоже участвовали в социал-демократическом движении. Мои родители поженились после октябрьской революции.

Моя мать была второй женой моего отца. Первой женой его была Екатерина Сванидзе, грузинка, которая вскоре умерла, оставив сына Якова. Несмотря на то, что он был намного старше меня, он был моим большим другом, гораздо большим, чем мой родной брат Василий.

Я окончила в Москве в 1943 году десятилетнюю школу и в тот же год поступила в Московский Университет. Я окончила университет в 1949 году по специальности – Новейшая История.

Еще будучи студенткой я вышла замуж за Григория Морозова, моего первого мужа, тогда – тоже студента. В мае 1945 года родился наш сын Иосиф. Мой муж был тогда студентом Московского Института Международных отношений. Мы разошлись в 1947 году и мой сын остался со мной. Г. Морозов занимается сейчас международным правом, недавно он опубликовал книгу об ООН, которая известна в США. Он часто ездит заграницу для встреч со своими коллегами, он был в Канаде, в Париже, в Варшаве. Мой отец никогда не одобрял наш брак, потому что Морозов был евреем, и отец никогда не встречался с ним. Но он никогда не настаивал, чтобы мы разошлись.

В 1949 году я вышла замуж за Юрия Жданова, сына Андрея Жданова. Мой отец тепло относился к нему и желал нашего брака. Но брак был неудачным и, несмотря на то, что в 1950 году родилась наша дочь Екатерина, мы вскоре разошлись.

С тех пор я жила с моими двумя детьми. Я немного работала, делала исследовательскую работу по истории и русской филологии. Позже я делала переводы для издательства. Некоторые мои переводы опубликованы: 1) «Мюнхенский сговор», Эндрю Ротштейн (Лондон). 2) «Человек и эволюция», Джон Льюис (Лондон). Я также работала для издательства Детской Литературы в Москве, переводила с английского.

Смерть моего отца в марте 1953 года мало изменила мою жизнь. Я жила тогда отдельно от него (последние 20 лет он жил на своей даче в Кунцево, под Москвой). Моя жизнь была, как всегда, простой. Такой же она осталась и после смерти отца.

Мой брат Яков был взят в плен немцами в августе 1941 года в Белоруссии. Когда мой отец был в Берлине в 1945 году, участвуя в Потсдамской конференции, ему сказали, что перед тем, как американцы освободили лагерь, Яков был расстрелян немцами. Некий бельгийский офицер написал моему отцу, что он был свидетелем смерти Якова. Много лет позже появилась статья одного шотландского офицера в английском журнале, о том же факте. Но семья Якова так и не получила официального сообщения о его смерти из той армейской части, где он служил. Иногда его дочь, жена и я думаем, что быть может он жив где-либо: так много русских военнопленных осталось в разных странах вплоть до сегодня.

Мой брат Василий был летчиком, после второй мировой войны он был генералом и командующим авиацией московского военного округа. После смерти моего отца он оставил армию и вскоре был арестован. Это случилось потому, что он угрожал правительству, говорил, что «отца убили соперники» и тому подобные вещи, в то время как многие слушали его, – и его решили изолировать. Он оставался в тюрьме до 1961 года, когда уже совсем больной он был освобожден Хрущевым и вскоре умер. Причиной его смерти был алкоголизм, совершенно разрушивший его здоровье и, конечно, – семь лет тюрьмы. Но до сих пор многие верят, что он не умер и часто спрашивают меня – правда ли, что он в Китае?

Фактически, у меня нет сейчас близких родственников, кроме моих детей Иосифа и Екатерины.

Теперь об Индии.

В 1963 году, находясь в Кунцевской больнице, я встретила индийского коммуниста Браджеш Сингх, который приехал в Москву по приглашению КПСС, для лечения. Такие приглашения рассылаются каждый год всем компартиям мира.

Браджеш Сингх принадлежал к старой аристократической индийской семье. Его племянник, Динеш Сингх, является сейчас государственным министром иностранных дел. Браджеш Сингх вступил в компартию Индии в Европе в ранние 30-ые годы. Он бывал много раз в Англии, Германии, Франции и в то время он стал близким другом и последователем М. Н. Роя. Обладая хорошим образованием, индусским и европейским он влиял на всех, кто знал его.

Он уехал обратно в Индию в 1963 году (из Москвы) и потом вернулся снова в апреле 1965 года, чтобы работать в издательстве «Прогресс» в качестве переводчика. С этого времени он жил с нами, в моем доме, и мы собирались вступить в брак. Мы хотели также поехать вместе в Индию, после того, как окончится его трехлетний контракт с издательством.

Но советское правительство и лично Косыгин резко возражали против нашего брака. Несмотря на то, что советские законы разрешают браки с иностранцами, это не распространяется на таких людей, как я. Нам это не позволили сделать, так как советское правительство боялось, что однажды я поеду с мужем в Индию и останусь там.

Браджеш Сингх оставался в Москве полтора года. Он жил у нас, все мы – мои дети и я – очень любили его, и он был в самом деле уважаемым и любимым членом нашей семьи. Но все эти препятствия и потрясения были ударом для него. Его здоровье было всегда слабым (он много лет страдал от астмы), и в Москве оно становилось все хуже и хуже. Он умер в Москве 31 октября 1966 года. Я считала своим долгом отвезти в Индию его прах, где он должен был быть брошен в Ганг.

Для того, чтобы поехать в Индию с этой печальной миссией я должна была получить специальное разрешение от Косыгина; он дал его, но всего лишь на две недели. Тем не менее, мне удалось остаться здесь дольше, так как в Индии я встретила родных и друзей моего мужа и я начала серьезно думать о том, чтобы остаться в Индии. Но я обнаружила, что это невозможно – ни Индийское, ни Советское правительства не дали бы мне это сделать.

Я должна сказать, что причины, из-за которых я не хочу возвращаться в СССР заключаются не только в этом. Меня с детства учили коммунизму, и я верила в него, как и все мое поколение. Но, постепенно, с возрастом, обретая опыт, я начала думать иначе. Годы Хрущева, некоторое расширение свобод, 20-ый съезд партии сделали много для моего поколения. Мы начали думать, обсуждать, спорить, и больше не были автоматически привержены идеям, которым нас учили.

Кроме того, большую перемену во мне сделала религия. Я выросла в семье, где не было разговора о Боге. Но когда я стала взрослой, я нашла, что невозможно существовать без Бога в сердце. Я пришла к этому сама, без чьей-либо помощи или проповеди. Но это было огромной переменой для меня, потому что с этого момента основные догмы коммунизма потеряли для меня свое значение.

Я верю в силу интеллекта в мире, – в любой стране, где бы ни жить. Мир слишком мал и слишком мал род человеческий в этой вселенной. Вместо борьбы и бесполезного кровопролития люди должны бы больше работать вместе для прогресса человечества. Это единственное, что для меня важно – работа учителей, ученых, образованных священников, врачей, адвокатов, – их работа повсюду в мире, невзирая на государства и границы, политические партии и идеологии. Для меня не существуют капиталисты или коммунисты – есть лишь хорошие или плохие люди, честные или лживые, – и в какой бы стране они ни жили, люди одинаковы повсюду, их надежды и нравственные идеалы одни и те же. Мой отец был грузин, а мать была очень смешанной национальности, и хотя я прожила всю свою жизнь в Москве, я верю, что дом может быть всюду. Индия – это моя любовь с юных лет, быть может потому, что учение Махатмы Ганди согласуется с моими взглядами, – а не коммунизм.

Я надеюсь, что когда-нибудь я смогу снова приехать в Индию и остаться здесь навсегда.

Мои дети в Москве, и я знаю, что, возможно, не увижу их долгие годы. Но я знаю, что они поймут меня. Они тоже принадлежат к новому поколению в нашей стране, которое не хочет, чтобы их дурачили старыми идеями. Они тоже хотят делать свои собственные заключения о жизни.

Пусть им помогает Бог! Я знаю, они не откажутся от меня, и когда-нибудь мы встретимся, – я буду ждать этого.

6-е марта, 1967. Нью-Дели.

Светлана Аллилуева».