Страница 7 из 120
– И только? – с легкой обидой воскликнул Шантье.
– Ах да, я не сразу заметил! Еще и с привкусом отдаленного колокольного звона ранним летним вечером. Прости, Рене! Это лагеря… Впрочем, все еще хуже – боюсь, осенью я окончательно тебя разочарую…
– Что может быть хуже лагерей?
– Все лето в походных сапогах и в обществе насекомых… других, не комаров, – маркиз выразительно поморщился, и Энтони, хоть и смотрел в потолок, краем глаза увидел эту гримасу. – Прошу прощения, Рене. Ты спросил, я ответил…
– Разве мы где-то воюем? – Шантье был достаточно посвящен в особенности армейской жизни, чтобы все правильно понять.
– Уже да! – легко вздохнул Бейсингем и засмеялся. – Я сюда прямо из дворца. Королевский указ подписан и торжественно вручен командующему кампанией, то есть мне.
– Что, балийский герцог сам не справился? – подал голос барон Девиль, который как двоюродный брат министра иностранных дел поневоле разбирался в политике.
– Увы, известный всем нам герцог Марренкур, решив отвоевать для себя серебряные рудники и угольные копи Трира, как и следовало предположить, окончательно увяз. И тогда он сделал два шага, о которых нетрудно было догадаться заранее…
…В районе предгорного Трира тугим клубком сплелись интересы четырех государств, три из которых были осколками Империи, а четвертое вообще неизвестно чем. Герцогство Ба-лиа выгнулось громадной подковой, повторяя линию морского побережья и тщательно огибая северо-восточный отрог Аккадских гор. Восточная часть герцогства уходила от побережья в глубь континента – это как раз и был многострадальный район Трира, раз в десять – двадцать лет переходивший из рук в руки. А внутри подковы лежал горный Мойзельберг, включавший в себя почти весь Аккадский хребет с северо-восточным отрогом, предгорья и равнину на юго-западе, до реки Саны.
Мойзельберг имел крохотную армию и никогда не воевал вне своих пределов, но самый сильный монарх трижды подумал бы, прежде чем прийти с войной на эту землю. Едва чужие солдаты переступали мойзельскую границу, армия тут же уютно устраивалась на оборонительных рубежах, а пастухи и горцы превращались в герильясов, и счастье опрометчивого полководца, если ему удавалось уйти не в одиночку, а сохранив хотя бы часть армии. После того как двадцать два года назад в недрах Мойзельберга было полностью уничтожено восьмитысячное ольвийское войско, на землях горного королевства царил мир.
Со стороны континента балийская подкова граничила с Ольвией, вечной соперницей герцогства в борьбе за трирский уголь и серебро – ей и принадлежали сейчас злополучные рудники. Ну, и Трогармарку имевшему со спорным районом небольшую общую границу, тоже не очень нравилось платить рыночную цену за серебро и уголь, это само собой…
Войну начало Балиа. Армия у герцогства была большая и хорошо вооруженная, но рыхлая и неподготовленная, а путных военачальников у этих торгашей и вовсе никогда не бывало. Иногда балийцам удавалось навалиться и взять числом, (как говорили трогарские генералы, «мясом завалить»), иногда не удавалось. В этот раз не удалось, да так основательно, что война с ольвийской стороны подковы перешла на прибрежную ее сторону и приближалась к самой Балиа, одноименной столице герцогства. Непредсказуемые правители Мойзельберга, никогда не пропускавшие через свою территорию балийскую армию, почему-то позволили пройти ольвийцам, те обрушились на незащищенные внутренние области герцогства, и, пока армия добиралась обратно по краю подковы, методично превращали города и деревни в пытающие руины – чтобы впредь лезть неповадно было! Вернувшаяся, наконец, армия прижала противника к предгорьям, но и только: для победы ни сил, ни умения у них не было. Ольвийцы со всеми удобствами сидели в обороне, грабили местное население, охотились и горя не знали. Балийский герцог оказался в глухом тупике.
…Барон Девиль, осведомленный в этой истории более прочих – не считая, конечно, Энтони – кивнул с легкой усмешкой:
– О первом шаге, действительно, догадаться нетрудно – он позвал на помощь вас.
– Ну, разумеется. Только это не первый шаг, а второй. Но он действительно подрядил нас, в обмен на кусок призового пирога. Трогармарк получит часть рудников Трира, беспошлинное судоходство по рекам и, насколько мне известно, двух чистокровных жеребцов-производителей для королевских конюшен.
– Я одного не понимаю, – в голосе Крокуса слышалось искреннее удивление, – разве ты сам не справишься?
– Уберите его отсюда, – поморщился Энтони, – от его шуток разит казармой. Мне и так предстоит провести лето в обществе солдат, не надо начинать сейчас.
Длинное породистое лицо барона даже не дрогнуло, лишь уголки губ чуть искривились от сдерживаемого смеха. Нехитрая ловушка сработала.
– Не предполагал, что ты так пошло меня поймешь. Впрочем, что взять с кавалериста… Я-то имел в виду твоего компаньона.
– А, так ты уже знаешь? – Энтони лень было продолжать пикировку. Слишком уж жарко, и слишком хорошо ему было в любимом кресле в малой гостиной маркиза.
– Этим и должно было кончиться. Хороших военачальников у них нет, а драка будет нешуточная. Вот я и удивился: зачем он нужен, почему бы не поручить кампанию тебе…
– Насколько я понял, сначала они хотели справиться сами. Затем решили пригласить командующего со стороны, но обойтись без союзников. А потом все же и про нас вспомнили. Возможно, их кто-то надоумил, тот же командующий, например. Полководец – это, конечно, хорошо, но неплохо бы обзавестись и приличной армией. Даже если за это придется делиться…
– Я одного не пойму, – все так же медлительно произнес Шантье. – Ты доволен или раздосадован?
– Конечно, доволен! – снова засмеялся Бейсингем. – Рене, летние лагеря – это так скучно…
Энтони пробыл у Шантье до вечера и теперь ехал по холодку, время от времени прикладываясь к прихваченной на дорогу бутылке. В ней оказалось альтоне, неведомыми путями попавшее на «золотой» стол. Пить красное сухое после такого количества золотого выдержанного не стоило бы, но что поделать, в конце концов, это Рене оплошал, выставив его. А вот голова завтра будет как большой дубовый сундук – у него, у Бейсингема. Энтони решил, что непременно напишет об этом Шантье, пусть тому будет стыдно. Хорошо полковнику Флику – этому дуболому и катапульта нипочем. Катапультой в армии называли водку, в равных долях смешанную с пивом. На Энтони это мрачное пойло производило как раз такое действие – словно тебе по голове из осадного орудия врезали. А Флик ее кружками дует…
Запрокинув голову и едва не свалившись при этом с лошади, он вытряхнул в рот последние капли и бросил бутылку в траву, задев ногу Марион. Кобыла в ответ недовольно фыркнула, куснула его за колено и продолжила обрывать листья с куста, в который они почему-то уткнулись. Энтони пихнул ее в бок, поворачивая на дорогу, еще раз получил зубами по колену – укусить она не успела – и пошел на мировую, погладив теплую шею. Марион не терпела, когда хозяин бывал пьян, – по-своему, по-женски она права…
Пить больше нечего, да вдобавок из придорожного леска потянуло неприятной сыростью, а до лагеря еще ехать и ехать. Настроение стремительно портилось. Сначала он думал о большом дубовом сундуке, потом мысли плавно перешли на предстоящую кампанию. Тут ему пьяная голова не мешала – о войне Бейсингем мог думать в любом состоянии. Если, конечно, не был в постели. В смысле, не один в постели…
Да уж, удружил ему король! Это отнюдь не та кампания, за руководство которой дерутся генералы, и не тот союзник, рядом с которым хорошо воевать.
…Горы отделяли Балиа от континентальной Империи и, пока жива была великая держава, войны и бури обходили укрывшееся за горами герцогство. Все воевали, а Балиа лишь процветало и богатело от ремесел и торговли, и только с падением Империи его правители задумались о том, что надо заводить собственную армию и самим защищать свои интересы. И завели – к тихому ужасу всех своих союзников.