Страница 36 из 120
Сейчас обитатели Вшивого замка также высыпали на обочину, приветствуя возвращающиеся войска. Кое-где солдаты прямо на ходу меняли мелкие трофеи на дешевую водку, иные дамочки уличного пошиба норовили тут же подцепить клиента. В голове колонны, где шел авангардный полк, от них лишь отмахивались. Но следующие полки направлялись не в город – они поворачивали к казармам по дороге, огибающей новое предместье, и там то и дело кто-нибудь из особо нетерпеливых уединялся на несколько минут с такой красоткой в кустах или за ближайшим забором, а потом бегом или галопом догонял строй, сопровождаемый хохотом товарищей.
Между тем авангард уже давно миновал приют «детей ночи» и приближался к увитыми цветами воротам.
…Уже в миле от города на обочинах стояли люди. Женщины, традиционно неравнодушные к военным, бросали солдатам цветы и ранние яблоки. Энтони поймал большое красное яблоко и, придержав Марион, со вкусом захрустел. Вокруг одобрительно закричали горожане, довольные, что милорд не побрезговал их скромным угощением. Оставалось лишь влепить поцелуй какой-нибудь румяной красотке, что Энтони и не преминул сделать – перегнувшись с седла, он подхватил смазливую девчонку лет шестнадцати, усадил перед собой и принялся от всей души ее целовать, в промежутках между поцелуями угощая своим яблоком. Эта выходка быта встречена взрывом восторга, девчонка для виду отталкивала его, но не отворачивалась – еще бы, целоваться с самим милордом Бейсингемом! Теперь ей станут завидовать все женщины предместья.
Нацеловавшись всласть, Энтони отпустил раскрасневшуюся девушку уже перед самыми воротами и принял, наконец, вид, приличествующий полководцу-победителю. Сейчас ему во главе авангардного полка предстоит торжественно проследовать через весь город к площади перед королевским дворцом. Там он вручит королю одно из добытых знамен, тот повесит ему на шею очередной орден, и на этом все закончится. Он даже дам рассматривать не будет – пропыленному и уставшему генералу нынче вечером не до женщин, ему бы помыться да выспаться в чистой постели, чтоб никто не мешал. Разве что Элизабет… но об этом лучше вообще не думать.
Но завтра – о, завтра совсем другое дело! Король будет давать праздник в честь победы и победителей. Сначала прием, потом обед, потом – бал, на котором Энтони станет флиртовать напропалую, но не уединяться в боковых комнатках, о нет! В этот вечер для него не может быть никакой иной женщины. Его Величество, как обычно, проведет несколько танцев, потом отдаст должное вину и уйдет восвояси с какой-нибудь из придворных дам, а Энтони, когда все начнут разъезжаться, отпустит слугу и незаметно исчезнет, пройдет по знакомым коридорам в правое крыто дворца, откроет дверь в обитый голубым шелком, пахнущий розами будуар… Фу, как все пошло, прямо как в низкопробном романе… но там его будет ждать прекраснейшая женщина мира. По всем землям славится красота королевы Трогармарка Элизабет, и эта красота принадлежит ему, Энтони Бейсингему. Насколько герцогу известно, других любовников у королевы по-прежнему нет…
…Он был таким уставшим, что, едва смыв дорожную пыль, рухнул в постель и проспал до следующего полудня. И лишь проснувшись на чистых простынях, разбуженный солнцем, бьющим в окно, осознал, что начинается другая, мирная жизнь. Он любил эту жизнь всем своим существом, телом и душой, смаковал ее, как выдержанное ориньянское, наслаждаясь каждым глотком – и чтоб ни одного не упустить!
Сначала легкий завтрак в постели, потом прохладная ванна с мятным настоем и еще один завтрак, долгий и основательный. Затем дошла очередь до цирюльника. Это было надолго. За три месяца кампании Энтони пришел в совершенно непотребный вид. Он предпочитал вовсе не стричь волос и бороды, чем доверять себя штабному брадобрею. Но и собственный цирюльник в этот день не удостоился доверия герцога. Время от времени прикладываясь к бокалу с вином, разнеженный Бейсингем философски наблюдал в зеркале, как мастер Агнет с улицы Брадобреев завивает ему волосы, придает форму бороде, приводит в порядок руки. Жаль, что последнее до конца не удалось. Пройдет не меньше месяца, прежде чем руки примут пристойный вид, но уж с этим ничего не поделаешь, он не гвардеец какой-нибудь, чтобы ценить гладкость кожи выше удобства и целыми днями в такую жару париться в перчатках. Плохо, что вот уже несколько лет в Трогартейне перчатки не надевали и на балы, это было не просто не принято, но вопиюще старомодно, – а как бы они сейчас пригодились! Энтони подумал, подумал и махнул рукой – ничего, в конце концов, он пришел с войны, и лилейные ручки иметь не обязан. Если не надевать колец, то сойдет…
Отпустив цирюльника отдохнуть, Бейсингем направился в гардеробную. Еще три дня назад он выбрал платье, в котором будет на этом балу. Безупречно и изысканно: темно-синий хлопковый камзол без рукавов с еле заметным серебряным шитьем, такие же панталоны и тончайшая батистовая голубая рубашка, а из драгоценностей – сапфиры. Этот наряд как нельзя больше подходил к его глазам, то серым, то вдруг вспыхивающим голубыми искрами.
Пока камердинер с помощью двоих лакеев одевал его, Бейсингем коварно усмехался: не далее как весной он сам же ввел в обиход яркие камзолы с позументом и был уверен в том, что сегодня тяжелыми золотыми и серебряными лентами будет сверкать вся бальная зала. Ну так вот же им всем подарок! Этот разящий наповал удар он готовил давно. Среди пестрой ярмарочной толпы – летящая походка, крупные локоны, вид скромный и немного смущенный, как у эльфа в деревенской корчме…
…Покончив с одеванием, Энтони встал перед зеркалом и даже застонал от досады. Никакого разящего удара не получится. Надо же так опростоволоситься! Совсем одичал на войне, если не смог догадаться заранее. В этом строгом изысканном наряде он, со своим загорелым лицом и выгоревшими до соломенного цвета волосами, выглядел переряженным виноградарем. Еще и руки… Надо выбирать что-то другое, а он уже столько дней представлял себя на балу именно в синем.
Расстроенный, Энтони надолго задумался. Может быть, что-то изменить? Придумать что-нибудь неожиданное? Стоя перед зеркалом, он снова и снова осматривал себя, напрягая воображение, пока его не осенило. Конечно же! Надо снять сапфиры и надеть бирюзу! Вместо первого девиза щеголя Бейсингема: «безупречно и изысканно», он применит второй: «неожиданно и смело». Бирюза немного не в тон, как раз настолько, чтобы получилось сочетание на грани дурного вкуса. Это всегда было его любимой забавой: балансировать на грани, никогда не срываясь вниз. Итак, да здравствует бирюза!
…Однако цирюльник, взяв в руки нить для волос, несколько замялся.
– Ваша светлость, может быть, вам неизвестно… но этим летом бирюзу носят только женщины…
Энтони возмутился: говорить такое ему, законодателю столичных мод!
– Значит, с этого вечера ее будут носить мужчины. Что еще не носят, Агнет? Хорошо бы все ходили в кружевах – в такую погоду терпеть их не могу! Заботься о своем деле, и не надо заботиться обо мне!
Цирюльник послушно принялся укладывать уже завитые волосы, перевивая их шелковой нитью, в узлах которой блестели маленькие неправильные камешки. Энтони надел ожерелье – оно было как раз нужной длины и красиво обозначало шею. Но вот с серьгами вышла двусмысленная неувязка. Серьги в ларце были одинаковые, а мужчине полагалось носить одну длиннее, другую – короче. Строго говоря, это было необязательно, равные серьги тоже носили, но имелся тут тонкий намек на некое далеко идущее женоподобие… Энтони призадумался, снова осмотрел гардеробную и махнул рукой: в конце концов, ему не привыкать эпатировать общество. Проглотят и это.
…Подготовка к балу заняла не меньше пяти часов. На столицу уже опустились теплые сумерки, когда Энтони надел перевязь со шпагой, вскинув голову, в последний раз полюбовался собой во всем параде и легко сбежал по лестнице во двор, где ждала карета. Как хорошо после трех месяцев, проведенных в седле, откинуться на бархатные подушки и не думать о дороге, а лишь о бале – от этих мыслей сердце сладко замирало и падало куда-то в бездонную глубину…