Страница 61 из 69
Рано или поздно мои запасы энергии кончатся. Сэмми этого не понимал. Он был в еще большем отчаянии, чем я. Я не исчерпал списка своих прощальных посланий — просто перестал их посылать, потому что они сводили Сэмми с ума.
Видно, я слишком много раз проходил мимо статуи Джерома — и вот она пришла, надежда.
В Неваде, в трех миллиардах миль отсюда, в склепах, окруженных жидким азотом, лежат полмиллиона трупов. Полмиллиона замороженных людей ждут своего воскрешения, ждут того дня, когда врачи научатся размораживать их без риска для жизни, научатся устранять те нарушения, что вызваны ледяными кристалликами, пробившими стенки клеток в их мозгах и телах, научатся лечить те болезни, что убивали их.
Полмиллиона кретинов? А что им оставалось делать? Они умирали.
И я умираю.
В полном вакууме человек может прожить какие-нибудь десятые доли секунды. Если двигаться быстро, за это время можно сбросить скафандр. Без его защиты черная плутонова ночь за считанные мгновения высосет все тепло из моего тела. И при пятидесяти градусах выше абсолютного нуля я буду стоять замороженный и ждать второго пришествия — врачей или господа бога.
…Солнце сверкнуло…
…И снова звезды. Нигде не видно той гигантской амебы, которой я не понравился вчера. А может, я смотрю не в ту сторону.
Мне бы хотелось, чтобы она успела спрятаться.
Я смотрю на восток, мой взгляд скользит по искореженной равнине. Боковым зрением я вижу посадочную ступень — целехонькую и неподвижную.
Скафандр лежит рядом со мной на льду. Я стою в серебристом одеянии на вершине черной скалы, неотрывно и вечно глядя на горизонт. Я успел принять эту героическую позу, прежде чем холод коснулся мозга. Лицом к востоку, молодой человек! Правда, я немного спутал направление. Но пар от моего дыхания заслонял тогда от меня мир, и я все делал в безумной спешке.
Сейчас Сэмми Гросс, должно быть, уже на обратном пути. Он расскажет им, где я.
Звезды выплывают из-за горных вершин. Вершины гор, и волнистая равнина, и Джером, и я бесконечно погружаемся в черное небо.
Мой труп будет самым холодным за всю историю человечества. Даже исполненных надежды мертвецов на Земле хранят всего лишь при температуре жидкого азота. Это кажется страшной карой после ночей на Плутоне, когда пятьдесят градусов абсолютного дневного тепла рассеиваются в пространство.
Сверхпроводник — вот что я такое. Каждое утро лучи Солнца поднимают температуру и выключают меня, словно какую-нибудь обыкновенную машину. Но по ночам сеть моих нервов превращается в сверхпроводник. По ней текут токи, текут мысли, текут ощущения. Медленно, безумно медленно. Стопятидесятитрехчасовые сутки Плутона сжимаются в какие-нибудь пятнадцать минут. При таком темпе я, пожалуй, дождусь.
Я и статуя, и наблюдательный пункт. Ничего удивительного, что у меня нет эмоций. Но кое-что я все-таки ощущаю: тяжесть, навалившуюся на меня, боль в ушах, растягивающее усилие вакуума, приложенное к каждому квадратному миллиметру моего тела. Моя кровь не вскипает в вакууме. Но внутри моего ледяного тела заморожено напряжение, и мои нервы непрестанно говорят мне об этом. Я ощущаю, как ветер скользит по моим губам, словно легкий сигаретный дымок.
Вот к чему приводит нежелание умереть. Занятно будет, если я все-таки дождусь!
Неужели они не найдут меня? Плутон — небольшая планета. Правда, для того чтобы затеряться, даже маленькая планета достаточно велика. Но ведь есть еще посадочная ступень.
Впрочем, она, кажется, скрыта инеем. Испарившиеся газы снова сконденсировались на ее корпусе. Серовато-белое на серовато-белом: сахарная голова на неровном ледяномподносе. Я могу простоять здесь вечность, пока они не отыщут мой корабль среди бесконечной равнины.
Перестань!
Опять Солнце…
…Опять выкатываются на небо звезды. Те же созвездия все снова и снова восходят в тех же местах. Теплится ли в теле Джерома такая же полужизнь, как и в моем? Ему следовало бы раздеться. Господи, как бы я хотел смахнуть иней с его глаз!
Хоть бы этот сверхтекучий шар вернулся…
Проклятье! Как холодно здесь.
Джон Кэмпбелл
Трансплутон
Блейк скептически разглядывал странную конструкцию.
— Так вот ты чем занимался на вахте? Протономет? Ну и что ты собираешься с ним делать? У него же отдача, как у пушки.
Пентон покачал головой, потирая ушибленное запястье.
— Ты преувеличиваешь. Я просто упустил из виду — с этими лучевыми ружьями забываешь об отдаче.
— Удивительно, что ты еще самого себя не прошил насквозь… Не пойму все-таки, чем тебе не нравится обыкновенный электронный луч? Он даст сто очков вперед любой молнии…
Блейк поднял несуразное на вид оружие, направил его на стальную мишень и недоверчиво нажал разрядную кнопку. Ослепительный луч протянулся к мишени, и сила, котораяразогнала протоны до 100000 миль в секунду, отбросила разряженный протономет назад.
Стальная пластина внезапно подернулась фиолетовой дымкой. Из нее ударили длинные искры, металл зашипел, словно вода на раскаленной сковородке. Полыхая невыносимым жаром, сталь тут же превратилась в светящийся газ.
Блейк опустил ружье:
— Не так уж плохо. Если ждать удара заранее, то отдача не сильнее, чем у сорок пятого калибра. Не пойму все-таки, в чем тут преимущество? Радиус действия на воздухе — всего полмили, а лучевое ружье и отдачи не имеет, и стреляет непрерывно, и радиус действия у него пять миль. На что нам эта штуковина?
Пентон ухмыльнулся:
— Часа через два мы приземлимся на Трансплутоне, далеко за орбитой Плутона. Мы с тобой будем там первыми людьми и обязаны хоть что-нибудь разузнать о его составе, породах и тому подобном. Какие диковинные минералы образуются при минус 265 градусов по Цельсию? Конечно, химики и геологи из нас никудышные, но, клянусь небом, уж спектр-то мы сумеем расшифровать! А с лучевым ружьем ты спектра не получишь, все спектральные линии безнадежно смазываются. И дезинтегратор для анализа применить нельзя, после него вообще уже нечего анализировать. Потому нам и нужна эта штука: пары, которые она создает, — роскошный материал для спектроскопа!
Теперь слушай: пока ты спал, я успел определить основные параметры. Диаметр планеты примерно пятнадцать тысяч миль, движемся мы сейчас в направлении экваториальной зоны, жаркого пояса — там температура должна быть, видимо, градусов на пять выше абсолютного нуля. Гелий при этих условиях еще газ, но все прочие элементы, какие есть во Вселенной, уже твердеют. У планеты есть спутник, он в миллионе миль от нее, и его диаметр около двух тысяч миль. А сейчас… что, если бы ты занялся завтраком, а я бы пока закончил расчет торможения? Перед нами — огромная равнина, это может облегчить посадку.
Блейк отправился в камбуз, а Пентон навел окончательный блеск на свое творение и отложил инструменты. За то время, что Блейк пытался приготовить еду, Пентон трижды объявлял тормозное предупреждение, и всякий раз Блейку приходилось торопливо впихивать продукты и утварь в контейнеры-невыливайки. Однажды ему все-таки пришлось добрых полминуты гоняться по камбузу за яичницей со сковородкой в руках, пока наконец внезапное ускорение корабля не швырнуло яичницу обратно. Блейк молча, со злостью смахнул с груди ошметки желтка и выпустил на сковородку новое яйцо.
За дверью шлюза простиралась безнадежно унылая поверхность Трансплутона. Матовая обледенелая равнина уходила вдаль к горизонту, затерявшемуся в гнетущем сумраке, который окутывал этот безмерно далекий, загадочный уголок Солнечной системы. Низкое утреннее Солнце на востоке напоминало звезду — нестерпимо слепящая точка, славшая чуть побольше света, чем Луна на Землю. Но свет этот был унылый, совершенно безрадостный. И холодный-холодный.
В стороне, едва заметное, лежало озеро, наполненное чистой, голубовато отсвечивающей жидкостью. На его поверхности поблескивали крохотные волны, поднятые слабым ледяным дыханием этого застывшего неприкаянного мира.