Страница 6 из 53
- Ш-ш-ш-ш,-зашипели вокруг.-Спит ребенок.
- Да он, поди, ишшо и звуков-то не чует.
- Все одно потише.
Приглушенно говорящая толпа поравнялась с Прозоровским домом и изумленно ахнула. Калитка была распахнута, а от нее до самого крыльца тянулась новая ковровая дорожка. Никита с букетом степных колокольчиков шагнул от ворот, передал цветы жене, а сам принял в руки драгоценный конвертик. Он пропустил Веру Михайловну вперед на ковровую дорожку и пошел за лею, чуть приотставая, держа на полувытянутых руках своего долгожданного первенца. Никита был огромный, а кокзертик маленький, но тем не менее Никита двигался по дорожке, как по бревну через реку, боясь оступиться, выронить свою драгоценность. А Вера Михайловна будто плыла перед ним, не поворачивая головы, не скашивая глаз, стараясь не расплескать свою гордость и счастье.
- Будто королева,-слышалось со всех сторон.
- Ай да Никита! Вот это встренул.
- Чо боишься-то? Не мину, чай, несешь.
На крыльце стояли три старушки - бабушки Марья,
Полина и Ольга. Они глядели на приближающихся к ним Веру и Никиту с конвертиком на руках как на чудо.
Как только Вера с Никитой очутились на крыльце,
Марья Денисовна поклонилась всем в пояс, произнесла певуче:
- Вечерком милости просим в гости.
Столы вынесли под навес, накрыли старыми, слежавшимися в сундуке бабушкиными скатертями. "Горючее"
привез на своем мотоцикле Никита. А закуску принесли соседи, кто что мог. Так тут заведено было.
Закатное солнце заливало землю. Люди казались меднокожими, а все вокруг-багряным, необычным, соответствующим празднику, который отмечали Выселки.
На "газике", не замеченном в суете, приехали директор школы и с ним две учительницы, подруги Веры Михаиловны.
Ивану Кузьмичу дали первое слово. Он встал, погладил лысину, мгновение раздумывал, брать ли рюмку, и все-таки взял ее и заговорил просто, спокойно, внушительно, как будто разговаривал с товарищами по работе:
- Я вот что хочу сказать, дорогие товарищи. Если посмотреть на карту, то там не увидишь ни станции Малютка, ни нашего Медвежьего, ни ваших Выселок. Мы, как это говорится, капля в море.
- Стало быть... - не то хотел поддержать, не то возразить старик Волобуев, но на него цыкнулн соседи, и он примолк.
- И событие, так сказать, - продолжал директор, - вроде бы обычное, появился на свет новый человек. Их каждый день по стране нашей огромной, может, не одна сотня рождается. Для Выселок это событие, а для страны вроде бы неприметное дело. Но...
Старик Волобуев опять зашевелился было, на этот раз явно желая возразить директору.
- Но,-повторил директор,-на самом-то деле это не так. На самом-то деле этот новый человек означает многое. Это наше будущее. Это семья, общество, народ - вот какая цепочка получается. Сегодня нашего советского народу прибыло. И уже по всем пунктам идут официальные сообщения: плюс один человек, плюс мальчик, по фамилии Прозоров, по имени... - он покосился на Веру и Никиту, ожидая ответа.
- Сережа, - чуть слышно произнесла Вера Михайловна.
- По имени Сергей, - громко повторил директор. - Он, этот Сергей Прозоров, уже значится во всех сводках, он уже та копеечка, без которой, как говорится, рубля не бывает.
- Это, значит, точно, - не выдержал старик Волобуев.
- Так вот, я хочу, чтобы мы поняли, что от нашей копеечки зависит богатство страны, и берегли ее, как собственный глаз. А вас,-он опять покосился на Веру и Никиту, - я поздравляю и желаю большого семейного счастья.
Люди оживились, зазвенели рюмками и вилками.
Только старик Волобуев все не унимался, все норовил вставить словцо:
- Оно точно. Вроде бы и на карте не обозначено, а между прочим-копеечка... Нет, нет, ты слушай,-тянул он, обращаясь персонально к бабке Анисье: - Копеечка-то, стало быть, золотая...
Вера несколько раз порывалась вскочить, наконец убежала в дом поглядеть, как там новорожденный. Подле младенца дежурил семилетний Васятка, но она ему не очень-то доверяла, тем более что сам дежурный давал повод для недоверия: высовывался из-за дверей, поглядывал, как гуляют взрослые.
Неожиданно шум застолья прервала песня. Марья Денисовна, подперев кулаками голову, затянула:
Раз полоску Маша жала,
Золоты снопы вязала.
Мо-олода-я-я-я.
Ее любили слушать. Все смолкли как по команде.
Мо-олода-я-я.
Тотчас два подголоска, две ее сестрицы, две бабушки, подхватили песню:
Эх, молодая-я, молодая-я.
Голоса звучали чисто, и, если бы не видеть лиц, морщинистых щек, натруженных рук, опущенных на стол, можно было подумать - поют молодые.
Истомилась, изомлела,
Это что уж - бабье дело,
Доля злая-я.
Нет, они не только пели, они будто рассказывали, поверяли душу, выплескивая из нее близкие и понятные всем чувства, как будто уводили людей в воспоминания, в годы молодости.
Парень тут как тут случился, Повернулся, поклонился, Стал ласкаться-я.
Каждый вспоминал свою юность, свою удаль, свою любовь. Было тихо, где-то под стрехой гудела оса да за заплотом шептались прилипшие к доскам ребятишки,
Эх, стал ласкаться-я.
Эх, стал ласкаться-я-я.
- Тетя Вера,-послышался робкий голос Васятки.-Он фыркаит.
Вера Михайловна бросилась в дом, задев краешек стола так, что тарелка полетела на землю. Никита на лету подхватил тарелку и с нею в руках сам побежал следом за женою.
Гости одобрительно заулыбались и даже не попрекнули ушедших за сорванную песню.
Никита Прозоров работал на комбайне в паре с Лехой Обогреловым, по прозвищу Увесистый. Хотя Леха отслужил армию, женился, эта юношеская кличка за ним осталась: он все так же, как в парнях, был неуклюжим, рыхловатым. Играл на баяне и любил смеяться, От любого слова, показавшегося ему смешным, заливался, как жеребчик по весне.
Вот и сейчас он посмеивался, обращаясь к Никите с вопросом:
- Кого ты проведать-то бегаешь? Кого?
Никита делал вид, что не слышит напарника.
Леха не унимался, повышал голос, стараясь пере"
крыть гул мотора:
- К кому ты самоволку-то совершаешь? К кому?
Никите надоело, и, чтобы отвязаться от навязчивых приставаний друга, он показал ему кулак через плечо, Леха залился, а через минуту повторил свое:
- Значит, как его называют? Как?
Работали они круглые сутки. Спали по переменке.
На ходу заправлялись, на ходу ели и пили. Лишь иногда, когда задерживались машины, они останавливали комбайн и отдыхали прямо на полосе.
- Ну, что молчишь-то? Кто у тебя народился?
После памятного гулянья по поводу появления сына в доме Никита два дня и две ночи работал без перерыва. На третье утро не выдержал, попросил Леху:
- Мне бы домой наведаться... Как-то там...-Он представил своего Сережку, крохотного, малюсенького, ладонью головку прикроешь, и сказал: Как. там мой детишка, поглядеть надо.
Леха заржал на всю степь, но отпустил старшого.
А теперь вот потешался над этим "детишкой", уж очень ему смешным казалось, что Никита назвал новорожденного так необычно.
Взятые обязательства они выполняли. Норму дорабатывали. Свой участок на основном поле закончили.
Теперь убирали дальнее Прово-поле. По легенде, будто бы здесь именно выделило общество прапрадеду Никиты пустующую землю. Она оказалась плодородной, и урожай ныне на ней был отменный. Пшеница чуть ли не до плеча. Сверху, от штурвала, видно, как она ходит золотыми волнами. И уж на что надоело сравнение, но они и в самом деле, как на корабле, плывут по этим волнам.
Время шло к ночи. Солнце за леса заходило. Небо как бы раздвоилось. С одной стороны оно еще голубело, с другой-горело шафрановым цветом. И пшеничное Прово-полё отражало эти краски, переливаясь то голубыми, то розовыми тонами.
Неожиданно Никита заглушил мотор.
- Чего? .. - не понял Лоха.