Весенний снег

Нет, виноваты мы. Только мы... Конечно, мы можем перестроиться, выйти в передовые. Оперировать, скажем, только аппендициты и грыжи. Но тогда это будет... Тогда это, видите ли, будет не клиника Крылова, а клиника другого человека, вероятно Прахова..."

Люди аплодировали, а Крылову было горько. Он еще стоял минуту и раздумывал: чем же закончить? Еще была возможность умаслить начальство, пообещать, обнадежить, но он ведь не мальчишка и выступал не на школьном собрании. И Крылов заявил: "Нет, от своих принципов, мне отступать поздно. Совесть не позволяет отступать".

- А быть может, придержать? Подождать? - произнес он вслух, продолжая вышагивать по кабинету.

"Но сколько? Чего ждать? И потом, главное, я-то подожду, а больные? А "синие мальчики"? Им-то каждый день дорог. А разве этого не понимают мои коллеги? Тот же. Алексей Тимофеевич? Возможно, я действительно эгоист..." Крылов снова сел, зажал голову руками и начал мысленно перелистывать всю свою жизнь. Нет, он не мог вспомнить ни одного примера, чтобы он когда-то думал о себе, о своем успехе, о славе, о каких-то выгодах.

Такого не было. Всегда он думал только о больных, только о них. О себе он забывал, обо всем, что касалось себя, забывал-о здоровье своем, о личной .жизни, о семье:

- Гм, эгоист, - невесело усмехнулся Крылов.

И точно в ответ услышал слова первой жены: "Ты хоть бы дома побыл. Хоть бы внимание оказал, ведь я женщина". Он обещал, но приезжали издалека, умоляли: "Паря гибнет", и он мчался в ночь, в глушь. Оттого и личная жизнь лишь совсем недавно сложилась, все из-за этого, из-за "эгоизма", вернее, "эгоизма наоборот".

- Нет, не помню такого,-заявил Крылов, словно перед ним все еще была вчерашняя аудитория.

В памяти понеслись, замелькали бесконечные вызовы, просьбы о помощи, бессонные ночи, вечное беспокойство о прооперированных...

Послышался голос секретарши. Леночка опять от кого-то отбивалась, не пускала к нему в кабинет. На этот раз не по телефону, с глазу на глаз.

Крылов нажал кнопку звонка.

Появилась секретарша, на ходу поправила прическу.

- Кто там, Леночка?

- Да эта, что у нас... Вера Михайловна. Говорит, вы велели, чтобы муж приехал...

- Пусть войдут.

Крылов встряхнулся, потер руки и откинулся на спинку кресла.

Первой вошла Вера Михайловна. За нею неуверенно, как-то бочком огромный мужчина. Первое впечатление было такое, будто мама привела нашкодившего сынка. В теперешний век акселерации подобные картины бывают.

Но Крылов знал, что это не мама и детина не ее сын, а ее муж, и потому поспешно поклонился и указал вошедшим на стулья.

Минуту они разглядывали друг друга. Никита стеснялся своих рук, а профессор почему-то смотрел именно на них. Заметив его смущение, Крылов ободряюще улыбнулся:

- Хорошо, что приехали. Отпустили, ничего?

- Да ничо. У нас сейчас такая пора. Межсезонье.

- А вот у нас круглый год сезон, - сказал Крылов, становясь серьезным.

Никита понимающе кивнул. Крылов счел, что подготовительных слов достаточно, перешел к деловому разговору:

- Видите ли, насчет вашего сына. У него сразу четыре порока. В данном случае, вероятнее всего, последствия войны. Лекарствами эти пороки не вылечишь.

Нужна операция. Очень сложная операция. А для нее необходимы точные и редкие аппараты... - Он прервался, решив об аппаратах умолчать. - В общем, обещать..

Обещать я могу лишь одно: буду оперировать так, как оперировал бы родного сына. А за исход....-Он опять помедлил и все-таки сказал:-За исход не ручаюсь.- Снова хотел добавить об аппаратуре, но не добавил. - Решайте.

Наступило молчание.

Вера Михайловна понимала, что вопрос сейчас обращен к Никите, а он растерялся. Он ведь никогда еще не вел таких разговоров, с врачами-то все она встречалась.

У него на лбу даже испарина появилась.

- Ведь надо, - не выдержала Вера Михайловна.

- Надо, - с хрипотцой в голосе подтвердил Никита.

- Да,-тихо произнес Крылов, понимая важность момента и состояние родителей. Он и сам чувствовал учащенное сердцебиение: будто и привык к таким разговорам, а вот, поди ж ты, сердце реагирует.-Нужно, иначе медленная, мучительная смерть. И чем дальше тянуть, тем меньше шансов на спасение.

Крылов заметил, что Вера Михайловна побледнела, глаза у нее расширились и она готова снова броситься на колени.

- Так как?-спросил он поспешно.-Может быть, подумаете?

- А что думать? - прогудел Никита.-Думай не думай..

- Тогда будем готовить.

Крылов встал и проводил их до двери.

В приемной Вера Михаиловна остановилась, ноги отказали, и Никита придержал ее за плечи.

- Да не кусай ты губы, - с сочувствием произнес он. - Они уж и так синие. Взяла привычку.

Она уловила это сочувствие, подумала: "Он-то и вовсе в первый раз". И собралась с силами.

- Мы ж для того его-е везли сюда,-прошептала она.-Будем надеяться, Никитушка.

-Началась пора тягостного, острого, как боль, ожидания. Веру Михайловну вдруг охватывал страх. Она готова была закричать: "Никитушка, откажемся! Так хоть несколько лет поживет, а то... Ведь навсегда". Но у нее не хватало духу сказать эти слова, тем более что Никита, вероятно, и сам хотел произнести эти же слова, но только крепился, стараясь отвлечь ее рассказами о доме, о домочадцах, о выселковских новостях.

- А к нам сегодня еще один парнишка поступил, - сообщила Вера Михайловна, возвратясь с дежурства. - Говорят, с тем же пороком, что и у нашего Сереженьки.

Никита на минуту оживился, и это означало, что он понимает, в чем дело: "Раз принят такой же, значит, на что-то рассчитывают. Значит, есть шансы".

Ночью, чувствуя, что жена не спит, он прошептал с придыханием:

- Вот я бы за него... под нож... И без наркоза...

Вера Михайловна уткнулась носом ему в плечо, и он почувствовал теплоту на коже: слезы.

- Ну что ты? Что? Мы ж до самого лучшего дошли.

Куда уж?..

Сережу тщательно помыли-Вера Михайловна сама участвовала в этой процедуре-и перевели в предоперационную палату. Впуск туда строго ограничили. Теперь и Вера Михайловна не могла больше пройти к сыну.

Лишь издали она зорко наблюдала за всем, что происходило там, за стеклянной перегородкой.

Наконец наступил день, когда родителям разрешили в последний раз перед операцией пройти к Сереже. На них надели специальные халаты, шапочки, маски, на обувь даже чехлы. Аркадий Павлович напутствовал:

- Только не волнуйте его. И недолго.

Ощущая щемящий холодок в груди, они вошли в предоперационную палату.

Палата была большая, светлая, белая. И среди всего белого они различили глаза своего сына. Оба остановились у входа, как будто вошли из темноты.

- Не видите, что ли? - послышался звонкий и болрый голос Сережи.

Тогда они подошли к кровати, и две руки потянулись к его головке, чтобы погладить ее.

- Прикасаться лучше не надо,-раздался голос сестры.

Они отдернули руки и вновь замерли, не зная, как вести себя в этой палате.

- Папаня, покажи фотку,-выручил Сережа.

Никита торопливо потянулся к карману, позабыв, в ка-ком именно лежит фотография Пальмы.

- Так в правом же,-подсказал Сережа.

Он долго смотрел на карточку, а потом сообщил сестре:

- Это подружок мой. Пальмой зовут.

И снова наступило молчание.

- А бабуси поют?-неожиданно спросил Сережа.

- Да нет,-ответил Никита.-Тебя дожидаются.

Вот поправишься - споют.

- "Купчик-голубчик"?

- И это споют.

Появился Аркадий Павлович, произнес тихо:

- Достаточно.

Вера Михайловна кинулась было поцеловать сына.

Сестра снова остановила:

- Так попрощайтесь.

Медленно отступая к двери. Вера Михайловна и Никита стали махать Сереже, будто он был в вагоне, а поезд тронулся. У дверей они.все-таки задержались.