Весенний снег

Выяснилось, что сосуды у мальчика уже склерозированы. Они рвались и ломались под рукой, точно были сделаны из плохой бумаги или тонкого стекла. И сердце снова остановилось в его руках.

От воспоминаний Крылову опять стало не по себе.

Ои встал и заходил по кабинету.

"Наркоз,-отметил он.-У нас еще несовершенный наркоз. На это также следует обратить внимание".

Жалость и нежность к этому мальчишке, который до сих пор находится на грани жизни и смерти, и чувство стыда перед ним овладели Крыловым.

"Но я ж не экспериментировал. Я действительно хотел помочь", - произнес он тихо.

Крылов никогда не шел на малообоснованные эксперименты. Он всегда, еще с молодых лет, идя на сложную и опасную операцию, прежде всего задавал себе вопрос: "А сделал бы я ее своему ребенку, своей матери или отцу?" И если ответ был положительным, он шел, решался на операцию. Иными словами, если он видел:

другого выхода для спасения жизни нет-он тщательно готовился, экспериментировал на животных и трупах и брался за спасение.

"И все равно. Все равно", - прошептал он, чувствуя, что ему снова не хватает воздуха.

Крылов подошел к открытой форточке и сделал несколько глубоких вдохов.

Некоторые люди говорят о хирургах; "привыкли", "мясники", "им что". Если бы они понимали, как это непросто-идти на крайний риск, зная, что оперируемый может погибнуть на операционном столе. Если бы они знали, какую ответственность перед родными, перед друзьями оперируемого человека, перед начальством и товарищами, а главное, перед своей совестью взваливает на свои плечи хирург..,

Кто-то из великих сказал: "Врач умирает с каждым больным". Что касается хирурга-то это уж точно.

Только никто этого не видит-ни бессонницы, ни бесконечных терзании "почему?", ни вечных душевных колебаний: брать или не брать? И-новый круг. Новые угрызения совести, хотя она, совесть, чаще всего ни в чем не виновата, напротив, чиста, но сознание и своей вины в неудаче не проходит. С годами все это накапливается, и каждая новая катастрофа не уменьшает, а увеличивает степень переживаний.

"Да, да. Кумуляция, - подтвердил сам для себя Крылов, как будто это сейчас было очень важно. - С годами тяжелее переживать ошибки. Лучше их скрываешь, но переживать тяжелее".

Он по привычке погладил кончики пальцев и уловил дрожание их.

"Нет. К черту. Никаких операций, пока все не наладим, не отработаем до последней мелочи".

Отдав себе такой приказ, он подошел к телефону и позвонил в клинику:

- Ну, как там Ванечка?

Когда Ванечка открыл глаза и Вера Михайловна увидела это, у нее будто в душе посветлело. Вновь блеснул забытый лучик надежды, не призрачный, не придуманный, а реальный, наглядный. Вот он, мальчик, который был еще хуже Сережи,-сознание терял, а выжил, смотрит, у него порозовели губы.

"Значит, очередь за Сереженькой. Значит, и его могут вылечить..."

В этот вечер Вера Михайловна рано приехала на квартиру, отоспалась, постирала - свое и Сережино (на случай выписки после операции), посидела со стариками за чаем.

- Тут тебя навещали, - сообщил Федор Кузьмич. - Будто родственник, Нефедов по фамилии.

Вера Михайловна не сразу сообразила, а когда вспомнила о письме Никиты, о человеке из Вырицы по фамилии Нефедов-заволновалась:

- Так что же?! Где же?!

- Да как быть-то? Да разве тебе до этого было? Да вот уже теперь,-успокоила Марья Михайловна.

Вера Михайловна уже успела съездить до Дежурства на последнюю процедуру, повидалась с профессором Жарковским. Он дал на прощанье пакетик-стимулятор и обнадежил:

- Рассчитывайте на успех. Если кто появится - сообщите.

В клинике Вера Михайловна прежде всего заглянула к Ванечке, убедилась, что он жив, смотрит и даже отвечает на вопросы, а затем - к Сереже.

По его озабоченному взгляду поняла: сын ждет ее с нетерпением.

- Мама, ну теперь моя очередь?-спросил он, как только она подсела к нему на кровать.

- Твоя. Должно - твоя.

И тут у нее мелькнула мысль: узнать. Пойти к самому профессору. Но вспомнила о роковом походе к Горбачевскому и забеспокоилась.

"Там все не так было. Все по-другому", - утешала она себя, но беспокойство не проходило. "Нет, надо узнать. Надо выяснить. А что особенного?"

Весь день она выбирала подходящий момент для разговора. И все не получалось. То она занята, то профессора нет, то у него люди. Хотела посоветоваться с лечащим врачом, но Аркадий Павлович тоже не сидел на месте, да и опасно было с ним беседовать. А вдруг скажет: "Это наше дело". Тогда уже не сунешься к Крылову.

На следующий день она снова появлялась в приемной и опять не могла уловить момент. Раза два ее видел профессор, но не обратил внимания. На этот раз он приоткрыл дверь кабинета, окликнул ее. Когда она вошла, усадил напротив себя, спросил строго:

- Чего вы там маячите второй день?

По этому приглашению, по неласковому тону она- догадалась, что он понимает, почему она здесь, и не одобряет ее появления. Вера Михайловна тотчас устыдилась своей навязчивости. "Он и сам все знает. Он и сам..."

Она медлила, а Крылов, видимо и не ожидая ответа, сказал:

- Видите ли, вашему сыну необходима операция, которая относится к разряду сверхсложных.

Кивком головы она как бы подтвердила его слова.

- Сверхсложных, - повторил Крылов и, помедлив, заключил: -Мы таких операции не делаем.

- А Ванечке?!-крикнула Вера Михаиловна и с недоумением посмотрела в усталое лицо профессора. Ей сделалось неловко за свой крик. Она повторила сдержаннее:-А Ванечке?

- Ванечке...-как бы для себя повторил профессор и замолчал надолго.

Она заметила, как он растирает подушечки пальцев, волнуется.

Крылов встал, прошелся по кабинету, избегая встретиться с нею глазами.

- Не делаем, я сказал,-произнес он решительно.

- Вы же обещали, - проговорила Вера Михайловна, чувствуя, как у нее садится голос и перехватывает дыхание. - Обещали...

Крылов отвел глаза и начал потирать подушечки пальцев.

- Если не сделать, то... вы же знаете, - прошептала она.

Крылов молчал.

Силы покидали Веру Михайловну. Чтобы не расплакаться, не раскиснуть, не упасть в обморок здесь, в кабинете, она сделала над собой невероятное усилие, сдерживая стон, поднялась и устремилась к двери.

Крылов не остановил ее.

Крылов долго сидел за столом, чувствуя душевную боль, и не решался сдвинуться с места, точно движение могло усилить его страдания. Каждый раз, который раз в жизни, вот в такие минуты его охватывало чувство вины. Хотя он не был виноват ни перед матерью, ни перед ее ребенком, он все равно испытывал терзания, отказывая в помощи. Он-то, конечно, понимал, что единственное спасение этого "синего мальчика" - операция.

Но не мог сказать "да", потому что не был уверен в успехе. Какое это мучение отказывать человеку в помощи, зная, что без нее он непременно погибнет. Это все равно, что благословлять на смерть. А он врач, его задача как раз противоположная: спасать от смерти. Спасать! .. Но это пока что выше его сил. Операция Ванечки еще раз доказала бессилие медицины, недостаточную вооруженность ее на сегодняшний день. Но так бывало уже не раз, и он вот после таких же переживаний всетаки брался за сверхсложную операцию и, случалось, спасал человека. Сначала одного из десяти, потом двух, трех, четырех. Но на сей раз плохое стечение обстоятельств. Неудача за неудачей. О нем уже говорят, в него тычут пальцем. Добро бы страдал он, черт с ним!

Но страдает коллектив, клиника, институт.

"Но если бы это был мой мальчик, мой сын?" - спросил он себя и вздохнул прерывисто.

Крылову вдруг вспомнилось, как еще во время финской кампании его здесь же, в Ленинграде, принимали в партию. Председатель комиссии задал вопрос: "Что вы считаете главным для коммуниста?" И он ответил:

"Любить человека".