Страница 20 из 23
– Ты же сам знаешь. Доклад на пленуме… Ничего страшного от тебя не потребуется. Есть у меня один хлопец, он расскажет о безобразиях чекистов на Украине, мы это запишем, а ты прочтешь на пленуме. Пойми, это же не для меня надо…
– Врешь ты все, – проговорил Маленков с мрачным отчаянием. – Тебе это надо. В генсеки метишь. И знаешь ведь, мерзавец, деться мне некуда – у тебя, как в тридцать седьмом, вся страна в заложниках.
Хрущев поднялся, заискивающе улыбнулся:
– Значит, договорились?
– Договорились, – мрачно сказал Маленков, выпил свою рюмку и налил следующую.
– Оперу-то послушал? – поинтересовался Хрущев, поплотнее усаживаясь на сиденье и знаком велел водителю поднять перегородку между кабиной и салоном.
– Не до опер мне, – поморщился Серов. – Да и не люблю.
– Ага, тебе бы девок, чтоб ноги выше головы, – толкнул его локтем первый секретарь. Начальник Управления госбезопасности поморщился и слегка отодвинулся.
– Ладно, к делу, – посерьезнел Никита Сергеевич. – А скажи-ка мне, Ваня, что бы ты сделал, если бы сидел на месте Берии в камере?
– То же, что и он, – поморщился Серов. – Раз уж есть такая возможность. Мне как-то неохота, чтобы москаленковские молодчики мне под ребра сапоги забивали.
– Твои молодчики, Ваня, – тихо и как-то по-особому ласково проговорил Хрущев. – Твои…
Серов поднял голову, кровь бросилась ему в лицо, кулаки сжались.
– Ах вот как… – процедил он.
– Видишь, какое тебе доверие, Ваня, – все тем же тоном продолжал Хрущев. – То, что Берия жив, знают пять человек во всей Москве. Ты – шестой, и до конца пленума седьмого не будет. А потом начнем следствие. И ты уж будь ласков, выдели парней покрепче для этого дела.
– Да ты рехнулся! – разом забыв о всякой субординации, рявкнул Серов. – Ты хочешь, чтобы его допрашивали чекисты? Или ты думаешь, раз Берия семь лет министром не был, так у него и своих людей в МВД нет? Есть у него люди, вот только никто не знает, кто именно. Ищи для этого дела кого хочешь, но если ты отправишь туда чекистов, то я за твою шкуру пятака гнутого не дам.
– Хорошо, понял, – оборвал его Хрущев. – Кому допрашивать, найдется. А все же ты мне скажи, не за себя уже, а за Лаврентия: как он будет действовать?
– Ну, если уж не зарезался, то поступит так же, как и любой другой, – раздраженно, но уже спокойно сказал Серов. – Попытается установить связь с волей.
– И как бы ты поступил, если бы вел расследование?
– Обычно, – пожал плечами чекист. – Пусть следствие ведется максимально жестко. Только учти: бить Берию надо осторожно, здоровье у него никудышное, откинуться может. А параллельно, по какому-нибудь частному вопросу, я бы подсунул ему другого следователя, этакого лопушка, которого вербануть – раз плюнуть. Едва ли он устоит. А лопушку надо дать соответствующее задание – подставиться и отдаться. Ну, а когда мы выйдем на людей Берии, найти архивы будет уже техническим вопросом. Вам ведь Лаврентий для этого нужен, вы же не процесс с ним будете готовить…
– Молодец, Ваня, – засмеялся Хрущев. – Вот что значит специалист! Так и поступим.
Когда Серов вышел из машины, Хрущев махнул шоферу, давая знак поворачивать к дому, откинулся на сиденье и засмеялся:
– А еще говорят, судьбы нет, а есть один материализм. Одно к одному: предлог мне товарищ Маленков предоставил такой, лучше не надо. Да и о процессе мы подумаем. Потом, когда уже не будет нужды бить осторожно…
– Машенька, – прошептал Николай. – Выпроваживай.
На долю жены писателя выпала сегодня нелегкая задача. Она спроваживала уже четвертого визитера, объясняя: мол, к Коленьке приехал друг из Сибири, по каковому поводу он так зверски пьян, что разговаривать с ним бесполезно. При этом слезы у нее были вполне настоящими. Она очень, от всей души жалела Николая Петровича – так звали Берию в этом доме. Он бывал здесь, – собственно говоря, квартира Ситникова являлась еще и конспиративной квартирой Министерства госконтроля, – проводил встречи с агентами. Всегда вежливый, приветливый, никогда не забывал принести Маше конфеты, которые та самозабвенно любила. А пятилетний Валерка души в «дяде Коле» не чаял и, едва тот приходил, сразу же залезал к нему на колени. Так он и беседовал с агентами, не спуская мальчугана с рук. Как-то раз он сказал Маше, словно бы извиняясь: «Мальчик – это хорошо. А у моего сына две дочери, они больше с бабушкой дружат…»
…В этот день в квартиру попадали только особые люди. Полчаса назад пришел генерал, сел за стол, махнул рукой и потребовал водки. Из разговоров Маша поняла: до тех людей, которые знают, где Берия, добраться не удалось. Но верные люди доложили, что недавно прошла информация: он покончил с собой в камере, Булганин сообщил об этом членам Политбюро.
Выпив две стопки, генерал долго смотрел в стол, а потом, все так же глядя прямо перед собой, мрачно сказал:
– Примем к сведению. Но я Лаврентия не один год знаю. Легкие пути не для него. Поэтому продолжаем работу. Будьте на связи. Все новости пойдут через вас.
Николай кивнул. Маша ничего не сказала, ушла на кухню, где в уголке за занавеской висели иконы, и долго молилась о рабе Божием Лаврентии. Прости, Господи, что он в Тебя не верит, креста не носит! Но ведь человек-то какой хороший! Отца ее из лагеря вернул, разве этого мало? Отец никаких прошений и писем не писал, не верил он в справедливость большевистской власти, хоть и служил ей – на Лубянке сами о нем вспомнили, проверили дело, освободили, восстановили в армии. И дочь погибшего под Курском полковника Полыхаева, теперь неработающая жена писателя и, по совместительству, связная нелегальной сети Министерства госконтроля, еще долго молилась, ожидая звонка.
Но звонка не было. Ничего узнать так и не удалось…
Глава 3
К теории случайных связей
…Еду ему все-таки принесли. Даже три раза – завтрак, обед и ужин, солдатский паек. Стало быть, прошел день. Боль в спине не утихла, но и не усилилась. Ладно, хоть что-то хорошее. Размышлять было уже не о чем, и он старался как можно больше спать, чтобы сберечь силы для схватки.
…Вечером за ним пришли. Москаленко на сей раз не было, явился Батицкий, с ним два полковника – те же, что и накануне, майор и капитан. Последние двое прятали за сухой, сдержанной официальностью изрядную растерянность – по-видимому, не заговорщики, просто выполняют приказ.
– Руки назад! – вспомнил кто-то.
Надели наручники, вывели во двор, где стоял обшарпанный армейский «газик», офицеры уселись рядом, один из полковников – сзади, держа у затылка пистолет. Берия сидел смирно, стараясь казаться дремотно-безвольным, но тщательно прислушивался к разговорам, пытался понять, куда везут. Если куда-нибудь за город, чтобы кончить – тут уже ничего не поделаешь. Но если просто перевозят на новое место – надо постараться как-то удивить конвоиров, произвести впечатление, чтобы о нем пошли слухи, чтобы этот вот капитан завтра за водкой рассказывал приятелям: «А мы сегодня Берию возили, так он…» А уж эти его пьяные рассказы дойдут до кого надо. Что бы такое сделать?
Берия вспомнил, как пару месяцев назад читал старшей внучке «Бородино» Лермонтова. В жизни ему было, мягко говоря, не до русской поэзии, однако цепкая память разведчика сохранила многое, и он принялся повторять про себя: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана…» Шептал, шевеля губами, но почти беззвучно. Конвоиры стали прислушиваться.
– Никак молится? – презрительно спросил один из полковников. – Посмотри, Палыч, не обмочился?
– А правду говорят, будто Каменев перед расстрелом по-жидовски кричал: «Израиль, бог единый…» – спросил майор, который, по-видимому, и был «Палычем».
Берия поднял глаза, скользнул взглядом по лицам.