Страница 2 из 23
Молотов кивнул и тоже ушел, а Маленков долго еще сидел, подперев голову рукой, и пытался о чем-то думать. Но мыслей не было, лишь страшная тяжесть – в голове, в сердце, везде… Как же просто, оказывается, было, пока рядом шел Лаврентий. А что теперь? Он уже, наверное, мертв – если везучий, то мертв несомненно, – и ответственность за огромную страну, та ответственность, которую раньше нес на себе Берия, ложилась на его, Маленкова, плечи. Как сказал тогда Сталин, когда объяснил наконец открытым текстом, что им с Лаврентием предстоит?
– Бог не по силам креста не дает…
Маленков сидел и молчал. Он еще и еще раз прокручивал в голове одни и те же аргументы. Да, Молотов прав: к власти пришел человек, которому он, Маленков, не доверил бы даже колхоз. А значит, выхода нет. Ни выхода, ни выбора… Самое смешное – если вообще во всем этом было хоть что-то смешное, – если Маленков поступит так как должно его назовут предателем и друзья, и враги.
– А вот и врешь! – Славка влетел на веранду и торжествующе взгромоздил на стол толстенный том.
– Слава, как ты разговариваешь? – не удержалась Светлана.
– Мам, ну ведь он все придумал про переворот! Я посмотрел в энциклопедии, такого человека вообще не было. Вот смотри. Бериташвили, грузинский физиолог. За ним сразу Берк, исследователь Австралии. Никакого Берии здесь нет. Ты меня снова разыграл.
– Не веришь мне, спроси у мамы, – Токмаков перевел глаза на дочь.
– Папа, ну зачем? – недовольно поморщилась Света. – Был, не был… Это все плюсквамперфектум, давно прошедшее. У нас сейчас другая страна, новая жизнь, весь этот социализм давно в прошлом…
– Это был не социализм!
– Ну все равно, что бы там ни было… Я понимаю: твоя молодость, твоя жизнь, тебе это важно – ну а ему зачем это знать? Чтобы и у него появились мертвые, которые хватают живых? Папа, это проклятое прошлое не дает нам дышать. Его надо похоронить, забыть и избавиться наконец от всех исторических правд, сколько бы их ни было.
Да, Света умеет говорить, не зря она преподает литературу в университете. В свое время Токмаков не захотел, чтобы дочь пошла по его пути. Может быть, и зря не захотел…
Он потер щеку привычным жестом. Рубцы от ожогов давно сошли, лишь кожа была сухой и морщинистой, какой-то неживой, а вот привычка трогать щеку осталась. Когда-то обожженное лицо его спасло, сделав неузнаваемым. Согласно последней легенде, он числился танкистом, обгоревшим в войну, и лишь жене было известно, что до того его считали пострадавшим на службе пожарным. Но даже она не знала, кем он был раньше. Этого не знал никто, кроме четырех человек, последний из которых умер три года назад.
К вечеру дочь с внуком уехали в город. В этот день на даче собирались люди, видеть которых им было не положено. На сей раз тех, кто сумел выбраться, оказалось восемь человек. Пили водку не чокаясь, как на поминках, сидели, молчали. Никто не знал, когда умер Лаврентий Павлович, поэтому датой его смерти уговорились считать 26 июня. Когда молчание вот-вот должно было разрядиться разговором, Токмаков начал первый:
– Я что думаю… Мне месяц назад стукнуло восемьдесят. Может быть, пора расконспирироваться?
Невысокий человек лет пятидесяти с небольшим, по-особому, профессионально неброский, поднял голову:
– Вы полагаете, если вам восемьдесят лет, за вас не возьмутся?
– Ну и что они узнают, Валера? Столько времени прошло. Моей последней легенде уже сорок лет, а из тех, кто ее готовил, давно никого не осталось. Это все, как говорит моя дочь, плюсквамперфектум, давно прошедшее, годится только для мемуаров…
– Что на вас нашло, Олег Арсеньевич? С чего вдруг? – удивленно спросила невысокая женщина. – Зачем?
– Дело в том, что я… Давайте-ка еще выпьем, ребята! – он налил, одним духом махнул свою стопку, чуть помолчал, хлопнул ладонью по столу. – Так вот: дело в том, что я был последним следователем Лаврентия Павловича.
Неброский человек от неожиданности уронил бутылку, чертыхнулся.
– Вы?!!
– Да, именно я. Руденко не в счет – он был не следователь, а беллетрист. Ни о чем серьезном они не говорили. Я могу с точностью до двух-трех дней установить дату смерти товарища Берия… – он помрачнел, – надеюсь, что могу. Потому что если случилось как-то иначе… мне будет очень жаль.
– Тогда другое дело. Но почему так внезапно?
– Словарь.
– Что?
– Энциклопедический словарь. Где за словом «Бериташвили» идет «Берк». И еще Большая Советская Энциклопедия, где огромнейшая статья про Берингово море. Знаете, товарищи, конспирация конспирацией, но я с такой постановкой вопроса категорически не согласен. Поэтому давайте выпьем еще, поскольку сидим мы здесь в последний раз…
Это было вечером 26 июня, а в конце следующего дня Токмаков позвал вернувшегося из города Славку.
– Слушай, герой. Ты, кажется, хотел подработать?
– Угу… – кивнул внук.
– Будешь работать у меня, секретарем. Компьютером владеешь?
Славка снова кивнул.
– Я буду диктовать, а ты печатать. А то у меня и руки, и глаза уже не те. Стрелять и драться еще сумею, а вот тонкую работу…
– Стрелять? Ты?!! И драться?!!! Опять разыгрываешь?
– Значит, договорились. Будешь мне помогать, – не обратив внимания на скепсис внука, подытожил он. – Ты работаешь, я плачу. Скучно не будет, это я обещаю…
…Год за годом, десятилетие за десятилетием они по капле собирали хронику того, что произошло в Советском Союзе 26 июня 1953 года. Все это, записанное на бумаге, лежало в надежном месте. Но Токмакову бумажки были не нужны. Память у него была абсолютная, за то и взяли его в разведшколу неполных восемнадцати лет…
Часть первая
Переворот
Вы не воспринимаете меня всерьез. Что ж, это ваше право. Но запомните мои слова: самой большой ошибкой моих врагов было – не воспринимать меня всерьез.
Глава 1
«ДЕНЬ Х»
На заполошный трезвон аппарата спецсвязи генерал в любое время дня и ночи вскидывался мгновенно. Но это была не спецсвязь, а обычный городской телефон. Он звонил и звонил, упорно, настойчиво и неспешно, и пока генерал пробивался ему навстречу, выпутываясь из крепчайшего сна, пока искал кнопку настольной лампы, пока неверной со сна рукой нашаривал телефонную трубку, недоумение материализовалось в мысль: «Кто-то умер». Как еще можно было объяснить столь неурочный звонок? Однако и эта мысль не заставила его окончательно проснуться.
– Да, – хмуро проговорил он хриплым со сна голосом. – У телефона. Понял. Буду готов через десять минут.
От звуков хорошо знакомого голоса – одного из порученцев министра обороны, – сон мигом разжал липкие объятия и бесшумно канул в ватную пустоту ночи. Значит, все же вызывают по службе. День генерала начинался не когда прозвонит будильник и не когда рассветет, а когда прикажут.
– Кирилл, – сонно спросила жена, – что случилось?
– Вызывают в штаб, – хмуро отозвался он, влезая в брюки.
– Но это, – в голосе женщины прозвучала внезапная тревога, – не война?
– Нет, не война, – генерал присел на постель, поцеловал теплую щеку жены. – Войны не начинаются внезапно. Спи…
Вот уже много лет первой мыслью жен военных, когда мужей среди ночи внезапно срывали с постели, была именно эта: «Война?!!» Особенно если это жена командующего ПВО Московского военного округа. Как ни конспирируйся, все равно хоть раз в месяц да проговоришься, так что она имела представление о плане «Дропшот»,[1] о бомбардировщиках с атомным грузом, нацеленных на советские города. И при каждом ночном звонке уже видела подлетающие самолеты, сбивать которые бессмысленно, потому что все равно где взорвется их смертоносный груз: на земле ли, в воздухе – результат один.
1
«Дропшот» – план американского ядерного удара по СССР.