Страница 119 из 144
Арнтор протянул руку:
– Снимите перевязь, сэр Эйбел. Отдайте ремень, меч и все остальное вашему королю.
Я услышал, как Гейнор тихо ахнула, но подчинился приказу.
– Шпоры можете оставить.
Арнтор подозвал двух рыцарей и сказал, куда они должны меня отвести. Они сопровождали меня с обнаженными мечами, но необходимости в такой мере предосторожности у них не было.
– Здесь никаких королевских пиров, – сказал один из рыцарей, сопроводивших меня в подземную темницу. Он вложил меч в ножны и протянул мне руку. – Я сэр Манасен.
Второй тоже обменялся со мной рукопожатием.
Пока мы разговаривали, подошел тюремщик; Манасен сказал ему, что он должен посадить меня в камеру по приказу короля, но обращаться со мной хорошо, и добавил, что пришлет слугу с едой, одеялами и чистой соломой.
Затем меня заперли в камере со стенами из цельного камня в природном состоянии, смрадной, узкой и очень темной, и оставили одного часов на восемь, наверное. На протяжении всего этого времени я развлекался единственно тем, что мысленно повторял части послания, которые успел передать, обдумывал остальные и пытался представить, не мог ли я выступить более убедительно.
От навязчивых мыслей меня отвлекло появление слуги Манасена, принесшего мне еду, большой мешок чистой соломы и кувшин вина. Отдав мне все, он затеял спор с тюремщиком, потребовав, чтобы меня поместили в камеру с окошком. Тюремщик ответил решительным отказом, заявив, что такие камеры предназначены для особ благородного происхождения.
Я не особо прислушивался к ним, но услышал достаточно, чтобы исполниться решимости заполучить себе камеру с окошком. За столом короля я не успел насытиться и теперь умирал от голода. Присланная Манасеном еда была простой – жареное мясо, большой кусок сыру и яблоко, – но вкусной, и я съел все без остатка.
Я обгрызал сердцевинку яблока, когда слуга удалился, а надзиратель вошел в камеру. Это был дородный мужчина, вооруженный железным ключом не многим короче моей голени, но я знал, что в схватке взял бы над ним верх. Он сел без приглашения, поставил свой фонарь на пол, положил ключ рядом и спросил, не угощу ли я его вином. Я налил ему полную кружку.
– Там, наверху, держатся о вас очень высокого мнения.
– Сэр Манасен и сэр Эрак разговаривали со мной доброжелательно, по крайней мере.
– Когда находишься здесь, внизу, хорошо иметь добрых друзей. – Тюремщик произнес это самым значительным тоном.
– Иметь друзей всегда хорошо, – кивнул я. – У меня было много добрых друзей в Йотунленде и еще больше в Скае.
Упоминание о Скае он пропустил мимо ушей.
– В стране льдов? Вы действительно там были?
– Этой зимой. Поверь, я был рад выбраться оттуда.
– А что, там всё большого размера? Большие коровы и все такое прочее?
– Нет, – сказал я, – только обитатели страны, да и то не все, поскольку ангриды держат рабов из человеческого племени. Под Утгардом есть темница. Я в ней не сидел, но спускался посмотреть. Я не знаю, каковы размеры здешней тюрьмы, но, думаю, в Утгарде она больше, поскольку там все-таки содержатся ангриды.
Надзиратель отхлебнул вина.
– Хотелось бы увидеть.
– Возможно, когда-нибудь увидишь. Это ужасное место, как я сказал, но там сидело очень мало узников. Мне сказали, что король Гиллинг обычно предавал своих противников казни.
Надзиратель потряс головой:
– У нас так не принято, но и наша тюрьма тоже не заполнена до отказа.
– Здесь есть камеры с окошками. Мне бы хотелось сидеть в такой.
Он моментально принял холодный вид:
– Никак нельзя, сэр. Только для знатных узников.
– Я рыцарь.
– Знаю. Этого недостаточно.
– Я готов внести умеренную плату за постой.
– Мы поговорим, когда я допью вино. – И он залпом осушил кружку.
Я вылил в нее остатки вина из кувшина.
– Видите ли, со всеми обращаются по-разному: с одними на один манер, с другими на другой. Знаю, вы меня понимаете. Вот вы, у вас есть друзья. Когда он пришел с соломой и едой для вас, я ж не возражал, как вы заметили. Я впустил малого самым любезным образом, верно ведь?
– Безусловно, и я тебе признателен.
– Я знал, что вы оцените. Вы рыцарь и благородный господин, как видно с первого взгляда. Только я ведь не обязан впускать посторонних. Я мог бы сказать: принеси пропуск от граф-маршала, а там посмотрим. Его хозяину потребовался бы день или два, чтобы получить такой пропуск, но лакей в жизни не получил бы.
Я кивнул.
– Я человек добрый, но также и бедный. Бедный человек, сэр, не может быть добрым задаром.
Дверь моей камеры, находившаяся за спиной надзирателя, оставалась открытой, и желтый свет фонаря падал на противоположную стену коридора. На мгновение огромная черная бесшумная тень заслонила пятно света – и исчезла.
Я спросил, сколько стоит его доброта.
– Всего один скильд в месяц, сэр. Совсем немного, правда ведь, сэр? За один-единственный скильд – заметьте, серебряный, – выдаваемый мне в полнолуние, вы найдете меня добрым и услужливым, сэр. Только перевести вас в камеру с окошком я никак не могу. Граф-маршал, он не разрешит.
– Разрешит. Он часто сюда приходит?
– Раз в две недели, сэр, дабы убедиться, что здесь все в порядке.
– Этого достаточно. Сейчас как раз полнолуние, верно? Кажется, прошлой ночью я видел полную луну.
Тюремщик облизнул губы:
– Да, сэр. Так точно.
– Значит, сейчас самое время внести плату за первый месяц.
– Да, сэр. Или можно выбрать другой срок выплаты, сэр: когда луна на ущербе или во второй четверти – в общем, когда пожелаете.
– Понимаю. – Я кивнул. – Кажется, в септре двадцать четыре скильда?
– Ну да, конечно. – Он снова облизнулся.
– Ты человек слова? Человек чести?
– Да, сэр. Стараюсь быть таким, сэр.
– Только это и может сказать любой из нас. Я сэр Эйбел, как тебе известно. Можно узнать твое имя?
– Фиах, сэр. К вашим услугам.
Я извлек из кошелька одну из йотунлендских золотых монет.
– Здесь больше золота, чем в септре. Но я не знаю насколько и потому готов оценить монету в двадцать четыре скильда. Ты согласен?
– Сперва мне нужно взглянуть на нее.
Я вручил надзирателю монету. Он потер ее о рукав, поднес к фонарю, чтобы золото заблестело, и отдал обратно.
– Вроде с ней все в порядке, сэр. Я попробую достать разменные деньги.
Я помотал головой:
– Я хочу предложить сделку. Ты продаешь свою доброту за скильд в месяц, значит, этой монеты хватит на два года. Вообще-то на больший срок, но мы сошлись на двух годах. Я отдам ее тебе за доброе отношение ко мне на протяжение всего времени моего заключения, продлится оно три года или пять. Но если меня выпустят через неделю, ты ничего не будешь мне должен. Монета останется у тебя, и мы расстанемся друзьями.
Он помотал головой.
– Почему нет?
– У нас так не принято.
Кажется, я вздохнул:
– У вас, надзирателей?
Он встал, подняв с пола ключ и фонарь.
– Вы не знаете здешних порядков. Вы даете мне скильд.
– У меня нет скильда. Все мелкие платежи производит мой оруженосец. Он даст тебе скильд, коли ты пустишь его повидаться со мной.
Тюремщик недовольно хмыкнул и двинулся прочь, но почти сразу повернулся ко мне:
– Дайте мне монету, и я принесу вам скильды, как я сказал.
Я помотал головой.
– Вы думаете, ваши друзья не оставят вас в беде. Но я-то знаю, как всегда бывает. Они будут навещать вас некоторое время. А потом перестанут приходить, и нам достанется все это. – Он указал огромным железным ключом на кошелек, висевший у меня на поясе.
Я подавил желание сказать, что сбегу отсюда прежде, чем случится нечто подобное. Возможно, сдерживаться не стоило.
– Советую вам хорошенько вылизать тарелки, сэр, поскольку в ближайшие годы вам не видать хорошей пищи.
Я промолчал.
– Отдайте мне монету, и я схожу к ростовщику. Коли он скажет, что с ней все в порядке, вы получите двадцать скильдов сдачи. И мое доброе отношение вдобавок.