Страница 48 из 197
Борис Савинков, бывший террорист, а теперь патриот, имевший возможность лично наблюдать гражданскую войну практически на всех фронтах, объяснял Черчиллю и Ллойд Джорджу положение в российской глубинке. Как вспоминает Черчилль, «это было в некотором отношении подобно истории индийских деревень, по которым прокатывались в прошедшие века волны завоевателей, подступая и отступая. У них была земля. Они убили или изгнали ее прежних владельцев. Деревенское сообщество завладело новыми, хорошо возделанными полями. Они могли теперь распоряжаться этими давно вожделенными владениями. Никаких больше землевладельцев, никакой арендной платы. Земля во всей ее полноте — не больше и не меньше... Не для них теперь человеческая суета. Коммунизм, царизм, мировая революция, святая Русь, империя или пролетариат, цивилизация или варварство, тирания или свобода — в теории все было для них одно и то же; более того — кто бы ни победил — и на деле оказывалось то же самое. Там они были и там они и остались; тяжелым трудом добывали они насущный хлеб. Однажды утром прибывает казачий патруль. "Христос Воскресе; союзники на подходе; Россия спасена; вы свободны". "Советов больше нет". И крестьяне ворчат, и послушно избирают совет старейшин, и казачий патруль отбывает восвояси, взяв с них все, что с них можно взять, и нагрузивши столько, сколько может увезти. Затем вечером через несколько недель, а может и несколько дней, приезжает большевик на побитом автомобиле с полдюжиной стрелков и тоже оповещает: "Вы свободны; цепи ваши разорваны; Христос — это обман; религия — опиум для демократии; братья и товарищи, радуйтесь, занимается утро нового великого дня". И крестьяне ворчат. И большевик говорит: "Долой совет старейшин, эксплуататоров бедноты, главное орудие реакции. Изберите вместо них сельский Совет, и да будет он отныне серпом и молотом вашего пролетарского права". Итак, крестьяне разгоняют совет старейшин и избирают посредством примитивной процедуры сельский Совет. Однако избирают они в точности тех же людей, которые до того входили в совет старейшин, и земля также остается в их руках. И теперь большевик со своими стрелками заводит авто и шум мотора затихает по мере того, как он удаляется в никуда, а может, в объятия казацкого разъезда»358. «Настроение крестьянства — это безразличие, — замечает другой современник. — Они хотят только, чтобы их оставили в покое. Пришли большевики, — они говорят "хорошо"; ушли большевики, — они говорят "ну и ладно". Есть пока хлеб, так давайте же молиться Богу, и кому нужны [бело] гвардейцы? Пусть уж они дерутся между собой, а мы постоим в стороне»359.
Свидетельств подобного рода набирается чрезвычайно много, и все они указывают на то, что настроения «масс», особенно в провинции и на селе, не могли сказаться на исходе гражданской войны. Ленин не заблуждался на этот счет и не думал, что его власть пользуется популярностью: ни в дискуссиях с соратниками, ни в разговорах с иностранными гостями он не пытался создать такого впечатления. Он одинаково презирал и русских рабочих, и крестьян. Во всяком случае, Ленин никогда не заявлял, что большевики выиграли гражданскую войну, потому что их поддержал народ. По этой же причине большевики и слышать не хотели о созыве Учредительного собрания — к мысли о котором с таким постоянством возвращались все белые власти — и заставили эсеров снять этот лозунг. Никогда большевики не поступили бы подобным образом, будь у них хоть малейшая возможность получить преимущество на всероссийских выборах.
Основную поддержку большевики получали не от народа в целом, не от «масс», но от аппарата коммунистической партии, который в течение гражданской войны разрастался не по дням, а по часам: к концу боевых действий в партии состояло от 600 000 до 700 000 человек. Люди набирались без тщательной проверки — необходимо было увеличить число управленческих кадров и укрепить рады армии. Партийцы были заведомо лояльны: в случае победы белых их ожидала кара, возможно смерть. Люди вступали в партию, поскольку членство давало привилегии и безопасность в обществе, где ужасающая нищета и насилие стали нормой жизни. Как все успешные революционеры, большевики создали клиентуру, кровно заинтересованную в сохранении существующего режима: они добивались этого, распределяя среди своих сторонников различные блага и рабочие места. Пользующиеся этой щедростью за чужой счет готовы были любой ценой предотвратить реставрацию монархии или установление демократии. Число их было относительно невелико — около трех миллионов, если считать вместе с иждивенцами, — однако в стране, где, кроме деревни, не осталось никакой формы организованной жизни, эти подчиняющиеся партийной дисциплине кадры являли собой большую силу.
* * *
Число потерь в русской гражданской войне практически невозможно установить. Данные, недавно полученные из архивов Красной Армии, свидетельствуют, что между 1918 и 1920-м в боях погибло 701 847 человек (не считая тех, кто пропал без вести или не вернулся из плена360). К этим цифрам следует прибавить число потерь, понесенных при подавлении крестьянских восстаний, по некоторым оценкам — около четверти миллиона человек (см. ниже). В целом потери, понесенные Красной Армией в гражданской войне, составляли примерно три четверти от потерь, понесенных русской армией во время Первой мировой (оцениваемых в 1,3 млн человек). Потери белых подсчитать еще труднее: один российский демограф определяет их в 127 000361.
К потерям в бою следует прибавить жертвы эпидемий, а также умерших от недоедания, холода и самоубийц: по некоторым данным, эпидемии унесли около 2 млн жизней362. Известно также, что 91% жертв гражданской войны составили гражданские лица363.
Боевые потери и потери мирного населения затронули в основном Великороссию, контролировавшуюся в течение гражданской войны большевиками. Территории, частично или полностью находившиеся под контролем белых (Северный Кавказ, степные районы Средней Азии, особенно Сибирь), испытали приток населения364.
Наконец, к потерям населения, которые понесла Россия в результате гражданской войны, следует прибавить тех, кто эмигрировал за рубеж; число их составляет от полутора до двух миллионов. Основная масса беженцев направилась в Германию и Францию, каждая из этих стран приняла по 400 000 человек. Примерно 100 000 человек нашли прибежище в Китае365.
Русская эмиграция отличалась от эмиграции времен французской революции. 51% французских эмигрантов составляли представители низших слоев, 25% — духовенство, 17% — аристократия366. Большинство русских эмигрантов были чиновниками, представителями свободных профессий, купцами, интеллектуалами. Они составляли в свое время основу предреволюционной российской правящей европеизированной элиты. Кроме того, в то время как большинство французских эмигрантов вернулось впоследствии домой, русские этого не сделали: за небольшими исключениями, они оканчивали дни за рубежом. Их потомство ассимилировалось. Для России поэтому эмиграция стала невосполнимой утратой.
Российская эмиграция вывезла с собой политические убеждения и разногласия. Монархисты тяготели в сторону Германии, где налаживали связи с нарождающимся национал-социалистическим движением и вносили в него антикоммунистические настроения. В 1920 году во время русско-польской войны некоторые представители правой эмиграции стали просоветскими. С точки зрения лидера этого направления Н.В.Устрялова, восстановление России как «могучего и целостного» государства являлось высшим приоритетом: в той мере, в какой большевики, несмотря на все их грехи, стали носителями русской государственности, они должны были рассчитывать на поддержку всех русских, и долг эмигрантов был вернуться назад и помочь им переделать страну. Ленин отнесся к этому движению, известному под названием «Смена вех», как к небесполезному и оказал ему финансовую поддержку. Устрялов и некоторые из его «национал-большевистских» последователей вернулись в Россию: их терпели недолго, большинство из них ждала насильственная смерть.