Страница 37 из 197
Стремление некоторых большевиков-евреев растождествиться с собственным еврейством и отмежеваться от своего народа принимало подчас гротескные формы, как, например, в случае с Карлом Радеком, который сказал знакомому немцу, что хотел бы «истребить» (ausrotten) всех евреев, и говорил, извращая мысль Гейне, что еврейство — это «болезнь»*.
* Разговор с Альфонсом Паке 10 сентября 1918 (см.: Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution / Ed. by W.Baumgart. Gottingen, 1971. S. 152). На самом деле Гейне сказал не что еврейство это «болезнь», а что иудаизм — «несчастье» (ein Ungluck) (там же).
Белое движение в первый год своего существования было свободно от антисемитизма, во всяком случае от его открытых проявлений. Евреи служили в рядах Добровольческой армии и принимали участие в первом Кубанском (Ледяном) походе238. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев объявил, что не потерпит антисемитизма в Добровольческой армии; кадет М.М.Винавер, еврей, подтверждал в ноябре 1918 г., что не сталкивался в рядах белых ни с чем подобным239.
Зимой 1918—1919 гг. все это изменилось. В Южной белой армии возникло враждебное отношение к евреям, и для этого явилось три повода. Одним стал красный террор, в возникновении которого становилось все более обычным обвинять евреев, не только потому, что они играли подозрительно активную роль в ЧК, особенно в ее провинциальных отделениях, но и потому, что евреи меньше от нее пострадали*. Второй оказался связан с последствиями эвакуации германских сил из России, когда было подписано перемирие на Западе. В 1917—1918 гг. российские антибольшевики убедили себя в том, что ленинский режим был детищем Германии, не имел национальных корней и должен был пасть, как только немцы проиграют войну и уберутся из России. Однако немцы ушли, а большевики остались. Стране потребовался новый козел отпущения, на которого можно было свалить все беды, и по причинам, указанным выше, евреи поразительно хорошо подходили на эту роль. Кроме того, совершено было убийство царской семьи, подробности которого стали известны зимой 1918—1919 гг. В злодеянии немедленно обвинили евреев, которые на самом деле играли в нем второстепенную роль; судьба злополучного царя сравнивалась со страстями Христовыми и понималась в свете «Протоколов сионских мудрецов» как еще один шаг, сделанный сионистами на пути к мировому господству.
* Следуя инструкциям Дзержинского, ЧК брала мало заложников-евреев. Политика эта не являлась следствием оказываемого евреям предпочтения. Заложники должны были служить гарантами того, что белые не станут казнить взятых в плен большевиков. Поскольку, по общему мнению, белым было все равно, кто и что сделает с евреями, брать их заложниками становилось бессмысленным.
Деникин вспоминает, что, когда белые вошли на Украину, весь регион был во власти оголтелого антисемитизма, охватившего все слои населения, в том числе и интеллигенцию. Южная армия, признается Деникин, тоже «не избегла общего недуга» и запятнала себя «еврейскими погромами на путях своих», по мере продвижения на запад240. Деникин оказался под сильным давлением, понуждавшим его очистить ряды военных и гражданские службы армии от «предательских» евреев. (Для Колчака это не являлось проблемой, поскольку в Сибири евреев проживало крайне мало.) Деникин пытался противиться увольнению офицеров-евреев, чего требовали русские, не желавшие служить вместе с ними, но ему это не удалось. Приказы его игнорировались, пришлось перевести евреев в резервные части. По этим же самым причинам из тех евреев, которые добровольно вступали или призывались на службу в Южную белую армию, формировались отдельные части241. К 1919 г. на территориях, занимаемых белыми, стало обычной практикой требовать увольнения всех «евреев и коммунистов» с любых управленческих должностей. В августе 1919 г. в оккупированном белыми Киеве учредили городское управление, где, согласно приказам белого генерала Драгомирова, не оказалось ни одного еврея242. Опасаясь заслужить репутацию «юдофила», Деникин отклонял все просьбы (даже просьбу Василия Маклакова, российского посланника в Париже) назначить для видимости хотя бы одного еврея в свое гражданское управление243.
По мере приближения к Москве армия Деникин все больше заражалась ненавистью к «жидам» и страстным желанием отомстить им за все те беды, которые они будто бы навлекли на Россию. Конечно, абсурдно, рисуя картину Белого движения, искать в нем зерна нацизма и видеть в антисемитизме «центр его мировосприятия»244 — центром этим был национализм, но верно, что белый офицерский корпус, не говоря уж о казачестве, заражался им все больше. Но даже и в этом случае неправильно усматривать прямую связь между этой имеющей эмоциональную природу ненавистью и антисемитскими эксцессами, происходившими во время гражданской войны. С одной стороны, как нами будет показано, большинство злодеяний совершалось не российскими белыми частями, а украинскими бандами и казаками. С другой стороны, погромщиками двигало скорее не религиозное и националистическое рвение, а обыкновенная жадность: самые чудовищные зверства среди белых совершали терские казаки, никогда до этого евреев не знавшие и видевшие в них исключительно источник поживы. Несмотря на то что еврейские погромы имели и собственные, уникальные черты, в более широкой перспективе они представляют собой не что иное, как разновидность общего погрома, распространившегося в то время по всей России: «Свобода была понята как освобождение от ограничений, налагаемых на людей самим фактом их совместной жизни и взаимозависимости между ними. Поэтому уничтожались раньше всего те, в ком воплощена была в каждом данном месте идея государства, общества, строя, порядка. В городах — полицейские, администраторы, судьи; на фабриках — владелец или управитель, само присутствие которых напоминало о том, что нужно работать, чтобы получать плату... в деревнях — соседняя, ближайшая усадьба, символ барства, т.е. власти и богатства одновременно...»245 В маленьких местечках за чертой оседлости этим символом стали евреи. Как только погромы и бандитизм стали обыденным явлением, евреи с неизбежностью стали главными их жертвами: они воспринимались как чужаки, они были беспомощны, и их считали богатыми. Те же инстинкты, которые лежали в основе разгрома деревенских усадеб и операций по борьбе с кулачеством, приводили к насилию против евреев и их собственности. Большевистский лозунг «грабь награбленное» сделал евреев особенно беззащитными против насилия, поскольку, вынужденные царским законодательством заниматься исключительно торговлей и ремесленничеством, они постоянно имели дело с деньгами, а потому автоматически попадали в разряд «буржуев».
Антиеврейские эксцессы начались во время оккупации Украины немцами в 1918 г. при гетмане Скоропадском246. Они усилились после того, как в конце 1918 г. немцы оставили Украину и на Юге и Юго-Западе России воцарилась анархия. Самым тяжелым выдался 1919 г., в котором прошли две волны погромов, первая в мае, вторая — в августе—октябре. Белая армия принимала участие только во второй: еще до того, как она появилась в августе в Центральной Украине, погромы учинялись казацкими бандами Петлюры, а также разнообразным сбродом под командованием различных «батек», самым печально известным из которых стал Григорьев.
Погромы проходили по определенной схеме.
Как правило, устраивались они не местными жителями, которые достаточно мирно уживались с евреями, а пришлыми, либо бандами проходимцев и дезертиров, объединившихся специально с целью грабежа, либо казацкими частями, для которых грабеж являлся отдыхом и развлечением после военных действий*. Местные крестьяне участвовали в погромах на правах прихлебателей, подбирая то, чем побрезговали грабители или от чего те отказались из-за невозможности унести с собой.