Страница 178 из 202
* * *
На втором месяце красного террора стал ощущаться перелом в настроениях большевиков среднего звена. Зимой 1918—1919 годов эти настроения усилились, и в феврале правительство вынуждено было принять ряд мер, ограничивающих полномочия ЧК. Однако эти ограничения остались в основном на бумаге. Весной 1919 года, когда Красная Армия стала стремительно отступать под напором частей Деникина и сдача Москвы казалась неизбежной перспективой, напуганные большевики полностью восстановили полномочия ЧК в осуществлении террора среди населения.
Критика ЧК коммунистическим аппаратом была вызвана не столько гуманистическими соображениями, сколько опасениями, что бесконтрольность ЧК может привести к угрожающим последствиям и для верных коммунистов. Карт-бланш, полученный ЧК в начале красного террора, наделял эту организацию практически неограниченной властью — вплоть до возможности осуществления репрессий в высших эшелонах партийного руководства. Можно себе представить чувства рядовых членов партии, когда они слышали хвастливые заявления чекистов, что, «если захотят», они могут арестовать и Совнарком, и «самого Ленина», потому что не подчиняются никому, кроме «чрезвычайки»99.
Первым из большевиков, кто выразил эти опасения широких партийных слоев, был член редколлегии «Правды» М.С.Ольминский. В начале октября 1918 года он обвинил ЧК в том, что она ставит себя выше партии и Советов100. Работники наркомата внутренних дел, в обязанности которых входил надзор за деятельностью администрации на местах, выражали недовольство, что областные и уездные ЧК игнорируют местные Советы. В октябре 1918 года комиссариат разослал запрос в областные и уездные Советы, пытаясь выяснить их точку зрения на взаимоотношения с ЧК. Из 147 Советов, откликнувшихся на этот запрос, только 20 считали, что местные ЧК должны действовать независимо. Остальные 127 (то есть 85%) были убеждены, что ЧК должны находиться под их контролем101. Не меньше был обеспокоен и наркомат юстиции, ибо стало очевидным, что правосудие и вынесение приговоров по политическим обвинениям осуществляется помимо него. Возглавлявший его Крыленко, страстный сторонник террора, считал, что казнить надо даже невиновных (впоследствии он был одним из главных обвинителей на сталинских показательных процессах). Конечно же, он хотел, чтобы его комиссариат тоже принимал участие в массовых убийствах. В декабре 1918 года он представил в Центральный Комитет партии проект, предусматривающий ограничение полномочий ЧК ее первоначальными функциями, то есть ведением следствия, и передачу всех полномочий по вынесению и исполнению приговоров наркомюсту102. В то время в ЦК положили это предложение под сукно.
Критика ЧК продолжалась и в начале 1919 года. Широкую негативную реакцию вызвала публикация в «Еженедельнике ЧК», без всякого редакционного комментария, письма, подписанного группой провинциальных большевистских руководителей, выражавших негодование тем, что Брюс Локкарт, обвиненный властями в соучастии в покушении на Ленина, был отпущен на свободу, а не подвергнут «самым утонченным пыткам»103. В феврале 1919 года вновь полез в драку Ольминский, остававшийся одним из немногих крупных большевиков, которые вслух выражали протест против расправ над невиновными людьми. Он писал: «Можно придерживаться различных мнений о красном терроре. Но то, что происходит теперь в губерниях, это совсем не красный террор, а преступление — от начала и до конца»104. В Москве поговаривали, что лозунг ЧК — «Лучше казнить десять невиновных людей, чем пощадить одного виновного»105.
ЧК защищалась. Эта задача легла на плечи двух латышей, заместителей Дзержинского, так как сам Дзержинский в начала октября взял отпуск и на месяц уехал в Швейцарию. Прошло всего шесть недель с тех пор, как он был восстановлен в должности. Все это время он руководил «ленинскими днями» красного террора, но вдруг с ним что-то произошло. Он сбрил бороду и тихо покинул Москву. Проехав через Германию, он встретился в Швейцарии со своей семьей, которая жила в советской миссии в Берне. Есть фотография, где он позирует в элегантном штатском костюме, с семьей, на берегу озера Лугано в октябре 1918 года, в самый разгар красного террора106. Этот очевидный срыв, неспособность вынести резню, вероятно, лучшее, что мы знаем об этом мастере террора: более он уже никогда не выкажет такой недостойной большевика слабости.
В ответ на критику чекисты защищали свою организацию, но также и шли в наступление. Они называли критиков «кабинетными» политиками, утверждали, что они не имеют практического опыта борьбы с контрреволюцией и потому не в состоянии понять необходимости предоставления ЧК неограниченной свободы действий. Петерс заявил, что за античекистской кампанией стоят «вредные» элементы, «враждебные пролетариату и революции», намекая этим, что критика ЧК может обернуться кое для кого обвинением в измене107. Тем же, кто говорил, что, действуя независимо от Советов, ЧК нарушает советскую конституцию, ответ был дан в редакционной статье «Еженедельника ЧК»: конституция «может осуществляться в жизни лишь после того, как буржуазия и контрреволюция будут окончательно раздавлены»*.
* Правда. 1918. 23 окт. № 229. С. 1. Интересные материалы о спорах, которые велись в этот период вокруг ЧК, хранятся в Архиве Мельгунова (Hoover Institution. Box Z. Folder 6). См. также: Segget. Cheka. P. 121 — 157.
Но апологеты ЧК не ограничивались защитой своей организации. Они объявляли ее незаменимым средством обеспечения победы «диктатуры пролетариата». Развивая ленинскую идею, что «классовая борьба» — это конфликт, который не имеет границ, они изображались себя как естественное дополнение Красной Армии. Единственное различие между ними заключалось, по их мнению, в том, что Красная Армия сражалась с классовым врагом за границами советского государства, а ЧК и ее вооруженные формирования противостояли ему на «внутреннем фронте». Представление о гражданской войне как о войне на два фронта стало одной из излюбленных тем ЧК и тех, кто ее поддерживал. Бойцов Красной Армии и сотрудников ЧК стали называть братьями по оружию, которые, каждый по-своему, ведут бой с «международной буржуазией»108. Эта параллель позволяла ЧК утверждать, что ее право на убийство в пределах советской территории аналогично праву, даже обязанности военных убивать на фронте вражеских солдат без предупреждения. Война — это не судебное разбирательство: по словам Дзержинского (в передаче Радека), невиновные умирают на внутреннем фронте точно так же, как на поле битвы109. Такой вывод неизбежно следовал из посылки, что политика — это война. Лацис довел эту аналогию до логического завершения: «Чрезвычайная комиссия — это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это орган боевой, действующей по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад»110. Аналогия между полицейским террором и военными акциями была построена на игнорировании их принципиального различия, а именно, что солдат ведет бой с другими вооруженными людьми, рискуя собственной жизнью, в то время как сотрудники ЧК убивают беззащитных мужчин и женщин, не рискуя при этом ничем. Пресловутая «смелость» чекистов была не физической и не моральной отвагой, но — готовностью держать в узде свою совесть. Вся «твердость» их заключалась в том, чтобы, самому не страдая, причинять страдания другим. Тем не менее ЧК полюбила эту сомнительную аналогию, рассчитывая с ее помощью дать отпор критике и победить то отвращение, с которым смотрели на нее многие россияне.
Ленин не мог не сказать своего слова в этой дискуссии. Ему нравилась ЧК, и он одобрял чинимые ею жесткости, однако соглашался, что для исправления образа ЧК в общественном мнении надо положить конец некоторым очевидным злоупотреблениям этой организации. Будучи явно напуган призывом применять пытки, прозвучавшим со страниц «Еженедельника ЧК», он приказал закрыть этот орган, хотя и называл его руководителя, Лациса, выдающимся коммунистом*. 6 ноября 1918 года ЧК было велено освободить всех заключенных, против которых не были выдвинуты обвинения, если эти обвинения не удастся предъявить в течение двух недель. Следовало также освободить всех заложников, кроме тех, «задержание которых необходимо»**. Мера эта подавалась властями как «амнистия», что было совершенно бессмысленно, так как речь шла о людях, которые не только не были судимы и не получили приговора, но которым даже не было предъявлено обвинение. Впрочем, требования эти остались лишь на бумаге: в 1919 году тюрьмы ЧК были по-прежнему переполнены заключенными, арестованными по никому не известным причинам, в том числе — заложниками.