Страница 100 из 134
Жизнь в Царском Селе текла спокойно и неторопливо. Императрица подолгу оставалась в постели, принимая у себя Вырубову, которая безопасности ради переселилась в Александровский дворец. Николай впал в депрессию, о чем ярко свидетельствовали его изборожденное морщинами лицо и ничего не выражающий взгляд. По утрам и после полудня он принимал сановников и иностранных дипломатов, а Александра слушала его беседы, сидя в особой задней комнате, за потайной дверью134. Днем он выходил на прогулку и иногда катался с детьми на моторных санях, которые соорудил один из его шоферов. По вечерам читал вслух из русской классики, играл в домино и составлял разрезные картинки. Время от времени во дворце смотрели кинофильмы, последней лентой в Царском Селе в конце февраля была «Мадам Дю Барри»135. Кое-кто из посетителей пытался предупредить их о близкой катастрофе. Александра в ответ только сердилась и, бывало, просила удалиться такого глашатая дурных вестей. Николай вежливо выслушивал, поигрывая папиросой или внимательно обследуя ногти и не проявляя большого интереса к предмету разговора. Он оставался глух к призывам вел. кн. Александра Михайловича, своего зятя и отца Ирины Юсуповой, одного из немногих великих князей, с которыми он еще поддерживал отношения136. Иностранцев же, осмелившихся подавать ему советы, он резко осаживал. Когда британский посол сэр Джордж Бьюкенен приехал в Царское с новогодним визитом и в беседе просил царя назначить премьер-министром кого-нибудь, кто пользуется доверием народа, царь ответил: «Так вы думаете, что Я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести МОЕ доверие?»*.
* Buchanan G. My Mission to Russia. Boston, 1923. V. 2. P. 45—46; см. также сильно сокращенное рус. изд.: Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991. С. 194. [«Захаров» выпустит во второй половине 2005 г. новое издание этих мемуаров в полном переводе.] Ср.: Спиридович А.И. Великая война и февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1962. Т. 3. С. 14. По словам дочери Бьюкенена, Николай затем сказал, что слухи о нарастающих беспорядках преувеличенны и что армия спасет его. См.: Buchanan M. Petrograd, the City of Trouble. Lnd., 1918. P. 81. Николай получал от полиции донесения, что британское посольство поддерживает связь с антиправительственными группами в Думе и даже оказывает им финансовую помощь. См.: Воейков В.Н. С царем и без царя. Хельсингфорс, 1936. С. 175.
Власть, портящая, как известно, человека, в случае императора Николая не столько портила, сколько отдаляла его от людей.
Часто посещавший Царское Село в эти последние недели очевидец рассказывает, что атмосфера там напоминала траур в семье137. Дневники царя, которые он вел весьма регулярно, не дают представления о его мыслях или душевном состоянии; лишь 31 декабря, в день, когда он принимал английского посла и отказался внимать зловещим слухам, Николай записал, что они с императрицей «горячо помолились, чтобы Господь умилостивился над Россией!»138. 5 января 1917 года Голицын докладывал, что в Москве открыто говорят о «будущем царе», на что Николай ответил: «Мы с императрицей знаем, что все в руках Божиих. Да будет воля Его»139.
Всегда сдержанный и спокойный, Николай лишь однажды потерял самообладание, приоткрыв за обычной внешне бесстрастной маской глубокое потрясение. Это случилось 7 января 1917 года во время визита Родзянко. Он, как обычно, вежливо выслушивал привычные предостережения, но когда Родзянко стал умолять «не заставлять народ выбирать между ним и благом страны», Николай «сжал голову руками» и сказал: «Возможно ли, что двадцать два года я старался делать как лучше и что все двадцать два года я ошибался?»140
* * *
Потерпев поражение в попытке изменить политику посредством ликвидации Распутина, консерваторы пришли к убеждению, что «есть только одно средство спасти монархию, это устранить монарха»141. Известно о двух заговорах, состоявшихся как раз с такой целью, но, всего вероятнее, их было больше. Один заговор был организован Гучковым. Как он сам вспоминал, он был уверен, что нарождающаяся русская революция не повторит пути французской революции 1848 года, когда рабочие свергли монархию и позволили взять бразды правления «лучшим людям». В России же, как предполагал Гучков, власть перейдет в руки революционеров, которые в одночасье страну погубят. Поэтому следует подготовить легальный переход монаршей власти от Николая к наследнику Алексею, при регентстве брата царя вел. кн. Михаила. Гучков привлек к своему замыслу товарища председателя Думы и члена Прогрессивного блока Н.В.Некрасова, крупного промышленника М.И.Терещенко (председателя военно-промышленного комитета в Киеве) и князя Д.Л.Вяземского. Конспираторы предполагали захватить царский поезд по дороге из Ставки в Царское Село и заставить Николая отречься в пользу сына142. Замысел этот далеко не продвинулся, так как заговорщикам не удалось заручиться широкой поддержкой, в особенности среди младших офицеров.
Большего достигли участники другого заговора, во главе которого стоял председатель Земгора и будущий премьер-министр первого Временного правительства князь Г.Е.Львов, а вторым человеком был начальник штаба генерал Алексеев143. Эта группа надеялась вынудить императрицу удалиться в Крым и убедить Николая вручить прерогативы монаршей власти вел. кн. Николаю Николаевичу. Заговорщики связались с великим князем, служившим тогда командующим на Кавказском фронте, через тифлисского городского голову А.И.Хатисова. Николай Николаевич попросил день на размышление и затем отверг предложение на том основании, что ни «мужики», ни солдаты не поймут необходимости такого переворота. Хатисов телеграфировал Львову об отрицательном исходе дела, пользуясь заранее оговоренным шифром: «Госпиталь открыт быть не может». Но весьма показательно для настроений того времени, что Николай Николаевич не счел нужным известить своего государя о готовящемся заговоре.
Было множество толков о «декабристских» заговорах среди гвардейских офицеров и о террористских заговорах против императорской семьи144, однако ни то ни другое, похоже, дальше пустых разговоров не заходило.
Протопопов, ослепленный властью премьер-министра Российской империи de facto, источал такую уверенность, что заставил многих современников действительно усомниться в его умственной полноценности. Он не придавал значения донесениям полиции о заговорах против царской семьи, сочтя заговорщиков, впрочем не без оснований, за досужих болтунов. Беспокойство ему доставляло другое, хотя он и был уверен, что сумеет справиться и с этой опасностью. На 14 февраля было назначено открытие двенадцатидневной сессии Думы. Полиция докладывала, что в обществе только об этом и говорят и что созыв Думы может послужить поводом для массовых антиправительственных демонстраций; однако и отмена созыва Думы могла поднять волну народного недовольства. Полиция считала насущной задачей предотвратить уличные демонстрации, дабы не вызвать столкновений с полицией и не подстегнуть восстания. Генерал К.И.Глобачев, начальник петроградского охранного отделения, 26 января сообщал Протопопову, что лидеры оппозиции, среди которых значились Гучков, Коновалов и Львов, уже числили себя законным правительством и распределяли министерские портфели145. Протопопов просил полномочий на арест Гучкова, Коновалова и других оппозиционеров, а также Центральной рабочей группы, которую они намеревались использовать для организации массовых выступлений146. Он бы с превеликим удовольствием засадил в тюрьму Гучкова заодно с тремя сотнями «бунтовщиков», которых считал душой нарождающегося восстания, однако не решался. Поэтому удовольствовался не менее полезной, на его взгляд, мерой, приказав арестовать
Рабочую группу, которая к тому времени (конец января) уже превратилась в откровенно революционную организацию.