Год Мамонта

А если это действительно так, то просто продиктовать и отправить ему письмо — оскорбление. Нет. Нужно совершить нечто. Поступок, ради него, как он их совершал — ради меня. Нет, нет, я сама, своими силами приду к нему и поблагодарю его, а потом уйду куда-нибудь. Поскольку он заслуживает большего, чем то, что я сейчас собой представляю — слепая, некрасивая эгоистка, думающая только о себе. Поблагодарю и уйду, либо в монастырь, либо просить милостыню на дорогах. Даже если он захочет меня к себе принять — не останусь, не буду ему обузой, это было бы жестоко, и вполне в моем стиле — эгоизм.

Ноги меж тем начали сперва ныть, а потом болеть, возражая против такого с собой обращения — непрерывной ходьбы после многолетнего щадящего режима. Фрика нащупала палкой край дороги, сошла в траву, присела на корточки и потрогала — не мокро ли, не грязно ли — села, и сняла башмаки. Потрогав ступни и пальцы, она обнаружила, что ноги стерты основательно, возможно в кровь, особенно правая, сзади. Она провела по больному месту тыльной стороной руки и лизнула кожу. да, привкус крови. Ну, должны же быть где-то по дороге ручьи.

Кстати о ручьях — пить хотелось ужасно.

Неожиданно вся абсурдность ее затеи предстала перед Фрикой — на что это она, интересно, рассчитывала, когда надевала служанкино платье и собиралась в поход? Что, как во дворце, здесь, на этой вот дороге, стоит только позвать, и служанка сбегает и принесет все, что нужно? И что ближе к ночи кто-нибудь поставит на обочине кровать и расстелет белье? И будет стоять до рассвета на страже, охраняя ее от диких зверей, которые ведь наверняка здесь водятся — или не водятся? В добавок еще и люди ведь разные бывают — лихие люди, разбойники, убийцы всякие.

Окружающий мир опасен, а для женщин — тем более, не так ли.

Хорошо, пуст ее убьют разбойники или съедят тигры… нет, тигров в Ниверии нет… или есть?… ну, во всяком случае, волки точно есть. Но тут дело в том, что если она не найдет воду, она просто умрет от жажды, еще до того, как кто-нибудь соберется ее убивать или есть.

У нее есть с собой деньги — сто золотых! Поясок под мешком висящим платьем, а на пояске кошелек. А в кошельке деньги. А в деньгах счастье, если верить некоторым купцам, и тем, кто некоторым купцам завидует. И что же? Ни разу в жизни она не нанимала карету — не знает, как это делается. Ни разу не сняла комнату в таверне — не было необходимости. Ни разу не заплатила за ужин — княгиням ужин полагается бесплатно, куда бы они не приехали.

Почему она просто не попросила у Зигварда карету и конвой? «Куда же вы намереваетесь ехать?» «К любовнику». «Нет, пусть лучше он сюда едет, а то разговоров не оберешься». Даже такая шутка, невинная и равнодушная — оскорбление любви! Нет. Можно было послать служанку нанять карету и конвой. Тут же об этом знал бы весь дворец, и снова были бы шутки. Можно было попросить Шилу, но Шила обязательно увязалась бы ехать с ней! И Фрика решилась попросить Редо, но, оказалось, он сам куда-то уезжает, в противоположную сторону! Даже Редо не пришел на помощь. Возможно, это знак свыше. Возможно, так оно и должно быть.

Можно было остановить прохожего или прохожую, но тут же — либо сообщили бы во дворец, либо вывезли бы за город и отобрали бы деньги. Ибо счастье вовсе не в помощи ближнему, как пытается утверждать Редо, а в деньгах. Отсыпьте-налей-те-постройте-наговорите мне счастья на сто золотых! Восемьдесят профилей Жигмонда и двадцать Зигварда — за меру счастья!

А то ведь еще вот что — кто-то ведь и отговаривать начнет! Вот Зигвард к примеру — придет и начнет отговаривать. Мол, ты ему не нужна. Или он тебе не нужен. Не желаю, чтобы это обсуждалось. Не желаю.

Впереди послышалось журчание. Вскоре палка стукнулась о деревянный настил. Фрика дошла, как ей показалось, до середины моста и осторожно двинулась к его краю, неся в руках башмаки. Оказалось, что шла она по диагонали, а у моста не было перил, поэтому она все-таки свалилась в воду, чудом избежав камней.

Ручей оказался почти рекой, не слишком бурной. Фрика выпустила башмаки, вынырнула, и поплыла к противоположному берегу, ощущая течение левым боком и сжимая в правой руке палку. Доплыв до берега, она постояла по пояс в воде, пригибаясь и набирая воду в рот, а затем выбралась, расцарапав руку, локти, и обе ноги о какие-то камни и колючки, и двинулась вдоль берега обратно к мосту, вздрагивая от холода. Внезапно солнечное тепло, обязанное сушить одежду, куда-то пропало. Фрика подумала и поняла, что находится под мостом. Она повернулась и сделала несколько шагов. Тепло возобновилось, и Фрика стала продвигаться по склону вверх. Решив, что она забралась достаточно высоко, она повернула налево и вскоре ударилась лбом о край моста и подпорку. Палка прошла справа от подпорки. Это потому, что палкой надо водить из стороны в сторону все время, а не иногда.

Снова оказавшись на дороге, Фрика подумала — не зачерпнуть ли воды? Все путешественники носят с собой воду. Надо зачерпнуть. Но чем? Она отправилась дальше.

Когда долго идешь относительно ровным шагом по дороге, невольно входишь в ритм, и мелочи, вроде боли в сбитых ногах и плече, жажда, голод, и даже дурные мысли — куда-то исчезают. Человек превращается в автомат, а тут еще какая-то песня привязалась:

Какая-то отчаянная глупость, на очень глупую мелодию, но очень попадает в ритм, завораживает. Платье высохло, и вскоре зубы перестали стучать от холода.

В таком ритме Фрика прошагала до самого заката. Дорога была хороша. Споткнулась и упала она, ссадив правую коленку, только один раз. Что будет, то и будет. Отшагаю ночь, а утром прилягу на обочине, или, может, селение какое появится. Как я узнаю, что появилось селение? Ну, это просто — шум голосов, ржание лошадей, запах дыма и еды — а когда голодный, еду чуешь за десять верст — хриплые ругательства мытарей, собирающих дань, дабы не мерк блеск столицы и не слабела поступь победоносных войск, и не иссякала брага в мытаревой кружке, лай собак, и прочее, и прочее. Леса вырубаются на пятьдесят верст вокруг, местной фауне становится негде жить, часть ее уходит, часть делает попытки сразиться с колонистами и гибнет без остатка. Некие сердобольные придворные дамы создали лет десять назад общество охраны естества региона и даже выпросили у Фалкона лицензию на несколько акров или гектаров вблизи Астафии, и, согнав туда своих слуг на предмет подачи прохладительных напитков, устроили нечто вроде зоосада на открытом воздухе, жалея животных. Многие из них разгуливали в охотничьих костюмах и пытались собственноручно, выехав в свои акры в каретах, строить там шалаши, но потом одну из них загрыз медведь, и затея как-то сразу забылась, и только Шила, не принимавшая в ней участия из-за нежного своего возраста, взяла себе в привычку носить охотничий костюм, и ни снисходительность Фалкона, ни насмешки Бука ее от этой привычки не отучили.

Судя по резкому похолоданию, солнце зашло. Фрика продолжала шагать, намечая палкой путь. Цемент стремительно остывал, и босоногой Фрике пришлось перебраться на траву рядом с дорогой, и только стучать по дороге палкой, чтобы не потерять ее. Но и трава была холодная. Все-таки ранняя весна — не лето, в этих широтах.

Зря она бросила башмаки. Надо было их попытаться надеть — прямо в реке. Теперь она замерзнет насмерть до того, как умрет от жажды или будет убита человеком или медведем.

Позади послышался стук копыт и грохот колес. Поравнявшись с ней, транспорт остановился.

— Куда идешь, тетка? — спросил голос, принадлежащий, вероятно, подростку. Впрочем, по голосам трудно судить — голос Зигварда, к примеру, за семнадцать лет нисколько не изменился.

— На юг, — ответила она. — Не подвезете?