Год Мамонта

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. РАСПАД ТРИУМВИРАТА

Только два помещения во всем замке были меблированы современно и уютно. Во всех остальных царил исторический, пропахший пылью и затхлостью полумрак и висела паутина.

Гостиная и спальня находились на третьем от земли уровне. Пленниц обслуживали повар и служанка, оба артанского происхождения, не понимающие ни по-ниверийски, ни по-славски. Последнее выяснилось, когда Фрика попыталась заговорить со служанкой на этом языке. Служанка, незлая пожилая женщина, улыбнулась добродушно и сказала по-ниверийски, «Нэ панымайу», а затем прибавила что-то вполне доброжелательное по-артански.

Пищу подавали очень простую — гречка, пшенка, баранина, курятина — но очень лихо сдобренную специями. Мать и дочь спали в одной кровати — другой не было. В туалетной, куда вела небольшая дверь из спальни, никто не убирал, поэтому Шила и Фрика условились выплескивать содержимое горшков в небольшое смотровое окно, в реку — окно, увы, было слишком узкое для побега. В гостиной и спальне окна были забраны решетками. Четверо охранников постоянно дежурили у единственного входа в эти «апартаменты». Хватило бы и двух, но расчет Фалкона был на то, что двое всегда смогут между собою договориться, а у четверых договоры (после того как, например, одного из них подкупили) займут не менее недели.

После ужина служанка подала горячую журбу и несколько атасов на блюде, качество которых оставляло желать лучшего. Фрика к ним даже не притронулась, но свою кружку журбы, как и Шила, выпила до дна — от острой пищи очень хотелось пить. Шила, морщась и ругаясь последними словами, съела один за другим все атасы. Еды ей здесь явно не хватало, и очень раздражало отсутствие вина. Служанка излишне суетилась, убирая со стола и подливая в кружки.

В проем открытой двери заглянул охранник с озабоченным лицом но, увидев Шилу, подмигнул ей. Фрика подняла брови. Что еще за подмигивания? Она посмотрела на дочь, у которой был такой невинный вид, что сомнений не осталось — пока она, Фрика, дремала в спальне, между этими двумя что-то произошло. Эка потаскуха у меня дочка, подумала Фрика. Ну я ей сегодня задам, когда все уйдут.

Она почувствовала легкое недомогание. Глаза слипались. Слишком много переживаний, и вообще, когда хочешь, чтобы кошмар кончился, стараешься больше спать. Так уж мы устроены.

— Я пойду вздремну, — сказала она и встала.

Ее качнуло. Выровнявшись, она ушла почти твердым шагом в спальню.

Охранник собрался было податься в гостиную, но был остановлен и отодвинут. Вместо него в гостиную вошел Фалкон. Служанка тотчас ринулась к нему. Некоторое время они говорили по-артански, а потом она вышла и прикрыла дверь, а Фалкон сел к столу напротив Шилы.

— А где же ваша матушка? — спросил он, не здороваясь.

— Ей захотелось прилечь, — сказала Шила.

— Хорошо, тогда я поговорю с вами. Так даже лучше. У вас ведь наверняка есть какие-то вопросы, на которые с предельной точностью могу ответить только я. Задавайте их.

Помолчали.

— Почему нас здесь держат? — спросила Шила.

— Это вопрос государственной важности, — сказал Фалкон тусклым голосом. — Вас оберегают от общественного возмущения. Я знаю, что ни ваша матушка, ни вы ни в чем не виновны. Но этого пока не знает наша публика, и нам в данный момент это выгодно. Народу всегда нужен кто-нибудь, на кого можно безнаказанно излить накопившуюся злобу. Легче всего ее изливать на отсутствующих. Как только ситуация нормализуется, мы сразу же восстановим доброе имя вашей матушки, и ваше тоже.

— Почему вы все время врете? — спросила Шила.

— Это одна из моих обязанностей, — серьезно объяснил Фалкон. — Я политик, а политики врут.

— Вы обманываете народ.

— Народ хочет, чтобы его обманывали. Если бы он хотел, чтобы ему говорили правду, ему бы не понадобились ни полиция, ни войско, ни государственные границы.

— Что вам от нас нужно?

— От кого — от нас?

— От меня и моей матери.

— От вас лично мне нужно очень немного. Я бы хотел, чтобы вы поменьше привлекали к себе внимание. От вашей матери мне нужно совсем другое.

— Что же?

— Она сама. На добровольных началах. Ей и вам предстоит долгая разлука, Шила. Почти год. Видите, как я с вами откровенен? А когда вы снова увидитесь, у вас, Шила, будет маленький брат.

У Шилы слегка помутнело в глазах. К горлу подступила тошнота. Не слова Фалкона были тут причиной.

— Это произойдет сегодня ночью, сейчас, — доверительно сказал Фалкон. — Как только вы уснете, Шила, здесь, в вашем кресле. Видите ли, Шила, все эти годы я любил вашу матушку.

— Это неправда, — сказала она, чувствуя, что язык заплетается. — Что-то было подмешано в журбу, да?

— Да. Ничего страшного. Простое зелье, вполне безопасное, действует, как снотворное, но крепче.

— Я не верю, что вы ее любили. Вам другое нужно, не так ли.

— Да, — честно сказал Фалкон. — Совсем другое. Я слишком далеко зашел, и у меня нет выхода. Мне нужен от нее сын.

Шила сделала усилие, фокусируясь на лице Фалкона.

— А если будет дочь?

— Нет, — сказал Фалкон. — Будет сын. Это единственно возможное логическое решение.

Шила почувствовала, что разум ее мутнеет, напряглась снова, и тряхнула головой. За последние три года выпито и попробовано было столько всякого, что тело выработало, если не имунитет, то временную защиту против разного толка субстанций, за счет общего притупления чувств.

— Логическое решение, — повторила она. — Что ж, признание за признание. Сейчас я вам открою свой секрет.

— Что же это за секрет? — спросил Фалкон ласково, как спрашивают невинного ребенка, у которого не может быть серьезных секретов.

— Я вас люблю, — сказала Шила.

Фалкон, редко выказывавший искреннее удивление, на этот раз действительно удивился.

— Давно? — осведомился он.

— Уже года два. Я не знаю, есть ли еще в мире второй такой мужчина. Я знаю все ваши недостатки, многие из которых заставляют… приводят в ужас… страну… — Шила попыталась сделать большие серьезные глаза, что всегда смешило художников и актеров из «Дикости Какой», но у нее ничего не вышло. — И тем не менее я вас люблю. Я хочу вас кое о чем попросить. Прежде чем вы пойдете в спальню к Фрике, поцелуйте меня. Один раз. Большего я не прошу. Но поцелуйте, как любовник целует любовницу. Не спешите. Сядьте рядом. Возьмите меня рукой за шею.

Помолчали.

Фалкон встал и обошел массивный стол. Шила была уже слишком слаба, чтобы самой передвинуть кресло, и Фалкон сделал это за нее, развернув ее кресло к себе вместе с нею. Он встал перед креслом на одно колено и привлек Шилу к себе. Губы их сошлись в поцелуе, и поцелуй получился долгим.

Рука Шилы скользнула в охотничий сапог и ухватила рукоять кинжала, украденного намедни у дурака-охранника, с которым для этой цели ей пришлось совокупиться, стоя в углу этой самой гостиной, пока Фрика дремала в спальне. Шила томно вытянула руку вперед, показывая Фалкону, что хочет его обнять, и, собрав воедино последние силы, всадила тонкое лезвие ему под лопатку.

Глаза Фалкона широко раскрылись.

Этого не может быть, подумал он.

Но это есть, подумал он.

Он вспомнил.

Он осознал, как слеп был все эти годы.

У Шилы только и хватило сил, чтобы оттолкнуть от себя дочерней рукой тело диктатора.

Сознание ее покинуло.

Неимоверным усилием воли и власти Фалкон заставил свое сознание, начавшее было уходить, вернуться и задержаться. Он лежал на полу, на правом боку. Он велел себе ухватиться за поручень кресла и подняться сперва на колени, затем на ноги. Он стиснул зубы и приказал сердцу биться ровнее. Властелин сердец, он владел также и своим сердцем. Лезвие кинжала вошло где-то рядом с этим самым органом, и рана была скорее всего смертельной, но пока что он был жив, и следовало ему, живому, действовать. Ибо плотская жизнь есть действие. Так, во всяком случае, ему подумалось.