Одиночество на троих

Глава 1

Тихо звучала приятная музыка, наполняя ресторан воспоминаниями о романтизме шестидесятых. Приглушенный свет в зале и одинаково круглые столики, подсвечиваемые желтоватыми торшерами, создавали иллюзию порхающих светлячков на фоне ночного неба.

Сегодня он играл в последний раз. Любимый саксофон, будто предчувствуя скорое расставание со здешней публикой, звучал особенно ярко и одновременно грустно.

Каждый вечер он приходил сюда, чтобы играть. Не для публики — для себя. Каждый вечер, в одно и то же время, он покидал расположенный неподалеку хостел, на проживание в котором тратил почти весь свой гонорар, чтобы тонуть в музыке своего одиночества. В эти часы он забывал обо всем, что его окружало и терзало душу. Он просто играл… А место горьких воспоминаний заполняла немая пустота, приносившая с собой спокойствие и отрешенность.

Он знал каждого постоянного клиента в ресторане и всегда замечал каждого нового — они, как водится, часто меняются. Кто-то приходил только ради того, чтобы послушать его музыку, а кто-то просто не обращал на нее внимания, будучи занят возней с клешнями лобстера в тарелке и другими не менее важными делами.

Ах, да, любовные парочки… Он делил их на два типа: мужья с женами и мужья не с женами. Те, что с женами, были естественны в поведении и в основном безразличны к его музыке, в то время как вторая категория делала вид, будто им чрезвычайно интересно наблюдать за худощавым музыкантом, извлекающим звуки из начищенного до блеска саксофона. Казалось, этим людям было не о чем поговорить, а, быть может, они просто желали произвести впечатление на своего спутника. Музыканту же было всё равно… С завтрашнего дня он здесь больше не работает.

Его наполнило какое-то особое настроение радости и легкости. Впервые в жизни захотелось выйти в зал и поговорить с каждым, подарить улыбку и сказать пару добрых слов, совсем ничего не означающих — так просто, по порыву души. Но нет, он не шел в зал, не позволял себе нарушить собственные правила — играть для себя, не для публики. Но и на музыке почему-то не получалось сосредоточиться, желанная «пустота» никак себя не обозначала.

Вдруг он заметил взгляд молодого мужчины, на вид не больше тридцати пяти. Тот пристально смотрел на него и, кажется, смотрел немного напряженно. Постоянный клиент. Музыкант хорошо его помнил. Ничего особенного. Пришел, поел, послушал музыку, ушел. Сколько таких!

Но одна особенность, или даже странность, в нем все же была. Музыкант вспомнил: слишком большие чаевые. По меркам средней руки ресторана — так просто огромные. И всегда одинаковая сумма. Официанты рассказывали, что каждый вечер, убирая его столик, обнаруживали в папке для счета деньги и записку: «Саксофонисту». Сначала это вызывало улыбку и даже неприличные смешки у работников, потом зависть (им ведь такие чаевые и не снились!), а потом стало восприниматься как-то повседневно и буднично. Просто брали затянутые резинкой деньги и передавали музыканту. Он от них никогда и не отказывался — ни разу. Как знать, наверное, этих средств хватило бы на приличную жизнь, но саксофонист продолжал выглядеть бедняком, жить в хостеле и очень скудно питаться, несмотря на то, что в ресторане для него оставалась достаточно еды.

В голове крутились мысли: «Сколько этот посетитель уже ходит к ним в ресторан? Где-то около полугода. И ведь он не пропускает ни единого вечера, как заядлый болельщик не пропускает домашние игры своей команды. Ну что ж, у всех есть любимые заведения. Но зачем оставлять такие большие чаевые?» Почему-то музыкант именно сейчас серьезно озаботился этим вопросом.

Словно почувствовав во взгляде саксофониста немое восклицание, посетитель отвернулся, с минуту изучал содержимое тарелки, затем резко встал из-за стола, успев при этом бросить на стол деньги за ужин, и направился к выходу.

В груди музыканта что-то ёкнуло — неприятно, даже болезненно. Как будто кто-то запихнул руку под ребра и стал выдирать легкие. Он прекратил играть и спустился со сцены. В голове пульсировала мысль: «Догнать».

В суете мыслей музыканту показалось, что он вот-вот должен настигнуть беглеца на выходе из зала, но ошибся — того и след простыл. Он ринулся к выходу из ресторана. Там, за исключением пожилого гардеробщика — никого.

Саксофонист выскочил из заведения и бросился за угол здания; его обдало холодным ноябрьским ветром.

— Стойте, — словно выстрел, раздался голос сзади.

Музыкант обернулся и увидел беглеца — тот, стоя у распахнутой двери ресторана, пытался раскурить только что зажженную сигарету. Не зная, что сказать, саксофонист на секунду замер, а затем решительно направился к незнакомцу.

— Это вы специально?

— Что специально?

— Выманили меня.

Молчание. Затяжка. Долгий выдох сигаретного дыма, вместе с которым, казалось, улетучивается усталость каторжной работы. Облегчение. Снова затяжка и снова выдох. Порывистый ветер моментально уносил дым куда-то в черное небо. На саксофониста смотрел огонек горящей сигареты и два прищуренных глаза мужчины. Взгляд изучающий, пристальный, пронизывающий, как осенний ветер. Музыканту вдруг стало холодно, пробил озноб. Не понятно, от чего сильнее: от взгляда или ветра. Ночью обещали похолодание и, наверное, дождь. Опять дождь…

— Хотите закурить? — обратился к нему незнакомец.

— Нет, я не курю, — машинально ответил он. Но, подумав, добавил: — Хотя давайте, какая уж теперь разница!

Мужчина залез во внутренний карман куртки и, достав красную пачку «Мальборо», протянул ее дрожащему от холода человеку. Тот неуклюже вынул сигарету, смяв при этом две соседних, и поднес к протянутой зажигалке. Взявшись за табак, огонь опалил кончик бумаги.

— Да прикуривайте уже! — мускулы на лице мужчины дернулись от еле заметной улыбки. Так обычно мастер бильярда смотрит на новичка, если не хочет показывать ему явное превосходство.

— Простите, я ведь не курю. Но сейчас хочется. Очень, — после этих слов музыкант зашелся в кашле, и его согнуло.

Улыбку мужчины оживил легкий смешок:

— Да вы чудак! Зачем вам это?

— Не важно, — снова кашель, — не ваше дело, может быть.

— Может быть, — повторил мужчина эхом. — Хорошо. Так зачем вы за мной бежали?

— Вы ведь сами… — кашель, — сами этого хотели. Разве нет? И потом, эти чаевые с запиской. Почему? Я ведь прекрасно знаю, что не ахти какой саксофонист, совершенно обычный, каких сотни. Вам что-то от меня надо?

— Тихо, тихо! Не спешите. Давайте по порядку. Если вы считаете себя посредственным саксофонистом, то зачем брали деньги? Неужели отсутствие гордости? Или все же мания величия?

— А вот это уже личное, не лезьте в душу! Хоть я и не считаю, что заслуживаю такие деньги, но все же надеялся, что людям действительно по душе моя музыка.

— Не знаю, как другим, а мне действительно по душе ваша музыка, — мужчина продолжал изучать музыканта, как следователь на допросе. — Ну хорошо, — сдался он, — давайте начистоту. Это единственный способ узнать правду.

— Какую правду?

— Ту, которая бегает от меня всю жизнь. — Мужчина щелчком пальцев бросил сигарету в сторону урны и потянулся за новой. — Видите ли, вот уже четыре года я нахожусь в таком состоянии, когда жизнь в нормальном ее понимании перестала иметь смысл. Покончить со всем этим мешает лишь одна маленькая надежда, за которую я цепляюсь, как за спасательный круг.

— Надежда на что?

— Видите во-о-он ту маленькую звездочку на небе? — он показал на сверкающую оранжевым светом точку правее созвездия Большой медведицы. — Вот она, моя надежда. Надежда хоть на какое-то будущее.

— Простите, я не понимаю, о чем вы…. — курить больше не хотелось, и музыкант бросил окурок под ноги, попытавшись размазать его туфлей. Его снова затрясло.