Альтернативная личность

А как сойдешь с трамвая – уже и к дому близко. Пешочком, пешочком… И показалось ему, будто не туда идет. Ноги будто сами несут. И пусть их – несите. Главное, чтоб легко было. Чтоб не уставали. Ведь с поезда. Где это он? Никак не разберет. А ноги несут. Овощной, продовольственный, хозяйственный. По-над лужами. Тепло сегодня, ноль. Одна нога в лужу, другая на снег мокрый. Следующий шаг – наоборот: одна нога на снег мокрый, другая в лужу. Витрины яркие, вывески неоновые. «Блинная». Остановился. Дверь толкнул. Через минуту вышел: хорошо после рюмки, усталость снял.

А ноги сами несут. Домой. А куда же? Над лужами, над лужами. Глянешь в лужу – огни, дома панельные видно, облачка ночные, серые – там, в глубине. Или в выси? В глубине, в бездне – какая в луже высь? Двери подъездные хлопают выстрелами: вздрогнешь и дальше идешь. Руки в карманы, чтоб не холодно: что это? Остановился. Промокашка, вчетверо сложенная. На свет из чужого окна повернул. Три фигурки. Большая, средняя и маленькая. За руки взялись и идут на Андрея Борисовича. Со среза промокашки прыгнуть хотят. Шагнут вот-вот: в бездну шагнут, за пределы промокашки. И над каждой головой овал неровный. Рукой неверной в овале неровном написано: синяя «М», розовая «А», синяя «М», розовая «А». Овал «МАМА». Овал «ПАПА». И – «Я». Где самая большая фигура, там «Я». Средняя – «МАМА». Малюсенький самый – «ПАПА». Такой расклад. Андрей Борисович улыбнулся, сложил в том же порядке и спрятал промокашку. Вспомнил, как в одном фильме солдат промокашку в доме чужом попросил: детьми, сказал, пахнет. А он, когда в горах фельдшером воевал, промокашки не просил – в голову не приходило.

В машине тепло. Заснуть можно. Жорик монотонно о спиритическом сеансе рассказывает. Про столоверчение. Слово-то какое смешное, думает Соня сквозь дремоту. И кажется ей, будто это она столы ворочает. Подошла, схватилась за торец и ну крутить в различные стороны. Только скрип стоит. Духов вызывали, души – так точней. Дух – это приведение. Душа – это душа, все знают.

И опять ничего не получилось, сказал Жорик. Они по книжке ориентируются. Переводная какая-то книжка, не наша. Бабе Мане Жорик принес. Свет гасили, за руки брались, вслух говорили что-то. Души не шли. Присутствовали две старушки и Жорик. Соне в запахе «копейки» почудилась примесь лекарств: валерьянка, камфара. Валидол под язык и давай столы вертеть. Оттого, сказал Жорик, не получилось, что стол не круглый. Маленький стол – это хорошо, удобно. А вот то, что не круглый – плохо. Баба Маня сына все своего вызывала. А невестку нет. Сына получится, тогда за невестку возьмется. А сын пока не приходит. Может, оттого, что поругались они тогда? Сын с невесткой под машину попали. Совсем нелепо. В армии живым остался, а попал под машину. Старушка плакала: зачем машины придумали? Ведь людей они давят. У Жорика есть машина, но он людей не давит. «Исключение». «Зачем же исключение, многие не давят».

– Разве ты в это веришь? – спросила Соня.

– Нет, – сказал Жорик. – Я – за компанию.

Он за компанию столы вертит. Делать ему нечего. Таскается туда-сюда. Лучше бы на выставку пригласил. Беличью кисть от другой отличить не сможет. Когда интересы разные, совпадения в другом месте не жди. Не будет гармонии. И ничего у них не получится. Можно искусственно притягивать, но разве это дело?

Соня почти спит. Тепло в машине. Куда едут? Поди, разбери. На мост какой-то въехали. Долгий мост, серый. Бесконечным кажется. И река внизу широкая. Никогда здесь не была. А в машине так тепло, что лето чудится. И не в теплой куртке она, а в платье летнем. Модное платье, с карманом на груди. А Жорик в зимней куртке. Смешно: она – летом, он – зимой. Снял бы, чего жариться, тепло в машине. Бензином и камфарой пахнет. Окно нужно открыть – воздуха не хватает. Полезла в карман на груди – платочек достать, чтоб обмахнуться – а там камешек. Куриный бог. Бывшая ракушка, наверное. С дырочкой маленькой. Посмотрела через дырочку на Жорика – а тот даже не улыбнулся. На дорогу уставился и о своем думает. Не взглянет на камешек. На куриного бога. Курочка Ряба ему исповедуется – раз куриный. Не для людей же. У них другое. Птицам и такое сойдет: им попроще, с дырочкой.

Предложил Соне кофе. Вежливый. Всюду этот термос гофрированный возит. У немца забрал. Ей-бо, шутить любит. И стаканчики бумажные – для угощения. Соня глоток сделала, вкусно. Крепкий и много сахара. Кажется, попросишь у него молока – и молоко откуда-нибудь достанет. Из кармана? Соня посмотрела на Жорика.

– Молока нет, – сказал Жорик, глядя на дорогу.

Она и не просила. Скоростной какой! Знает, она с молоком любит. Часть силы той, что вечно хочет зла и вечно превращает – тут можно подставить любое, не ошибешься – в шутку. Но Соня вслух не скажет. Он ведь обрадуется: абсолютно верно, дескать. И засмеется от радости по себе. От самодовольства.

Убрала куриного бога в кармашек: подарит кому-нибудь – не Жорику, конечно, он такое не жалует. И тоже на дорогу уставилась. Пьет кофе из бумажного стаканчика и смотрит, пьет и смотрит. Мост не кончается. И тучи не по-летнему серьезные. Кажется, что мост прямо в тучи врезается – растворяется в них. Задумалась. О Сергее Арнольдовиче вспомнила. Ведь так и не приехал. Сказал, что чуть ли не к двери подходит. Ждала, ждала. Не пришел. Нужно было трость взять – так было б легче. От несовершенства мира страдает. Сергей Арнольдович.

Странно все вышло. Соня по телефонному справочнику позвонила – умер, сказали. И по приметам он. Но вот ведь он, живой. Ничего не понятно. В отдел его позвонила. А там нагрубили. В канцелярию направили. А та такие справки не дает. Но сказали, что работал. И трубку повесили. И то хорошо. К дежурному отфутболили. Но Соня не унялась, в отдел кадров, в само управление звякнула. Без всякой надежды. Молоденький голос ответил. Девушка какая-то. Которой все до одного места. У нее можно было вообще все про весь личный состав выведать. «Сейчас, – говорит, – личное дело из архива принесу». И ушла надолго. Не поинтересовалась, кто спрашивает и зачем. Ведь Соня знала, что так девушке делать нельзя, ведь нарушение это, а все же стала ждать. Искусила ее звонком.

«Сергей Арнольдович», – сказала вернувшаяся девушка. И коротко зачитала Соне бумаги: родился, учился, служил. Сирота. Две грамоты от управления, четыре от отдела. Медали даже есть. В том числе «За охрану общественного порядка». «Порядок Сергей Арнольдович любит, – подумала Соня, – и общественный тоже». Характеристика короткая. И ровным голосом: «погиб при задержании преступника». Вот так! Два источника, две составные части: звонок по телефонному номеру из книги, звонок в управление. Одно подтверждает другое. Наверное, так и разведчики работают: если из одного места информация идет та, в которую не хочешь верить – не веришь. Если из двух – веришь.

– Интересное место, – сказал Андрей. – Я думал, некоторые из них, – кивнул через плечо, – в Питере. Это ж тамошние знаменитости. Чего здесь-то? Сюда привезли?

– Все здесь, – ответил незнакомец, – где ж им быть?

– Я на кладбище не часто бываю, не знаю кто где… Почти не бываю. Не люблю это место. Идешь, а под ногами люди. Лежат там и на тебя смотрят. Хорошие вроде все, а не те. Не часто прихожу – случаем. Но не боюсь – этого я насмотрелся – не по себе как-то. Да, не часто…

– Вот и пользуйтесь случаем.

– И много здесь?

– Я же говорю, все. – Незнакомец прислонился к ограде спиной.

– Понимаю, – кивнул Андрей. – Как это вы сказали, про коробку… «Не будь ее, не было бы и содержимого». Циничная метафора. Обычно так не говорят. У многих – близкие… Цинично.

– Разве? Если говорить мертвец или покойник, будет точнее? Ну, даже «покойник» как-то сомнительно. Покойный. Так лучше, по-вашему? И как это прозвучит: у мертвеца нет содержимого? Это не будет метафора… Скорее уж тело. Нет тела – нет содержимого. Согласны?

– По сути – да. Но по форме… Это тема среди людей деликатная, тонкая. Когда говорят об усопшем, особенно если ты с ним знаком был, слова подбирают округлые, не всякие. Говорить об усопшем – ритуал. Вполголоса нужно. И только хорошее. Даже афоризм имеется соответствующий: «Об имяреке, как о покойнике: либо хорошо, либо ничего». Помните?