Ласковые имена

– Она большая, сделайте ей два, – мстительно сказала Милэни, леденцом показывая на мать. Ее глаза были еще потемневшими от недавней ярости.

– У нее острое чувство справедливости, – пояснила Эмма.

– Что это? – сказал доктор. Его звали Бадж, это был толстый, некрасивый, но сексуальный мужчина, отличавшийся безграничным терпением в отношении детей и женщин. Он стал поднимать и опускать руку Эммы, ощупывая ее подмышку.

– Что? – спросила она.

– У вас под мышкой затвердение, – сказал доктор Бадж. – Когда оно там появилось?

– Я не знаю. Милэни, прекрати. Хватит бить по шкафу ногами.

Милэни стала колотить совсем тихонечко, притворяясь, что просто дрыгает ногами. Случайно стукнув так, что это было слышно, она поглядела на мать, невинно встряхивая кудряшками. Доктор Бадж обернулся к ней и строго посмотрел.

– Мне сегодня три года, – радостно сообщила Милэни.

Доктор Бадж вздохнул.

– Так. У вас два уплотнения. Не знаю, что это значит.

– Я даже не знала о них.

– Они не очень большие, – продолжал он, – но выпуклые. Вопрос в том, когда они появились. Мне придется уехать на неделю, и я очень не хотел бы оставлять это невыясненным.

– Боже, – воскликнула Эмма, осторожно ощупывая под мышкой. – Мне надо опасаться?

Доктор Бадж нахмурился.

– Лучше опасайтесь. Тем радостнее будет узнать, что ничего страшного нет.

– А что это будет в противном случае?

Доктор Бадж ощупывал вторую подмышку. Покачав головой, он внимательно ее осмотрел. Милэни жадно и с шумом сосала леденец, с некоторым интересом наблюдая за происходящим. Так же она сосала, когда Эмма кормила ее грудью, слышно было в другой комнате.

Закончив осмотр, доктор Бадж повеселел.

– Вам повезло, – сказал он. – У вас уплотнения в подмышках, а у некоторых они – в мозгу.

– А я могу читать, – сказала Милэни, соскакивая с табуретки и хватая доктора за брюки.

– Ты хочешь мне почитать?

День рождения был радостным для детей, но не для Эммы. Как ветеран, выдержавший множество дней рождения с хорошим счетом, она прекрасно справилась с играми и угощением, сумела организовать веселье, но мыслями была далеко. Она все трогала подмышку. Позвонила Аврора, и Милэни стала щебетать про свой день рождения с бабушкой, Рози и даже Генералом. К ее неудовольствию, Вернон был в Шотландии.

– А где он? – настаивала Милэни. – Что он там делает? Дай мне с ним, пожалуйста, поговорить.

Когда Эмма, наконец, взяла трубку, она уже чувствовала огромную усталость.

– У меня постгостевой коллапс, – сказала она. – У тебя когда-нибудь были затвердения под мышкой?

– Нет, а нужно, чтобы были?

– Не знаю. У меня есть.

– Знаешь, мне кажется, если я не ошибаюсь, в этой области много желез. Наверное, у тебя они воспалились. Ничего удивительного, при таком-то питании.

– Я питаюсь прекрасно.

– Я знаю, дорогая. Но ты всегда так склонна ко всяким нарушениям в организме.

– Мама, не обобщай, когда говоришь обо мне. У меня просто бывают свои взлеты и неудачи.

– Эмма, как по-твоему, о чем мы с тобой всю жизнь спорим?

– Не знаю! – Эмма рассердилась, что к ней пристают, когда только что ушли гости.

– О том, что надо держаться. Вот теперь ты дала распухнуть своим железам! Ты все еще встречаешься с тем молодым человеком?

– Мне не хотелось бы, чтобы ты о нем говорила так пренебрежительно.

– Ладно, я забыла, – сказала Аврора. Вообще-то новость, которую сообщила Эмма, ее огорчила, и она хотела, чтобы все как-то прояснилось нормальным образом и побыстрее.

– А какие там у вас в Небраске больницы?

– Вполне хорошие, – ответила Эмма. Она сделалась патриоткой штата и постоянно защищала его от нападок своей матери.

Узнав про затвердения, Флэп вздрогнул.

– Хорошо, что мы застрахованы. Помнишь ту операцию на гландах? – Эмма помнила. Из-за того, что Тедди удалили гланды, они прожили целую зиму в бедности. Это было в Де-Мойне.

Удаление уплотнений оказалось очень небольшой операцией. Доктор Бадж, казалось, расстраивался, что ему пришлось задержать Эмму в больнице на ночь. Когда наложили швы, он сказал:

– Я, наверное, мог это сделать амбулаторно – прямо в кабинете.

– А что это было? – спросила Эмма.

– Маленькие опухоли. Размером в шарик для игры в камушки. Мы сделаем биопсию и скоро все узнаем.

У Флэпа было заседание, и он приехал в больницу с опозданием. Он поссорился с Дженис, которая была уверена, что Эмма притворяется, чтобы ей посочувствовали. Дженис набирала эмоциональный капитал, используя все условности, которые Флэп еще соблюдал в семье. Скандал и заседание привели Флэпа в такое состояние, что, казалось, он нуждался в госпитализации больше жены.

– Они делают биопсию, – сообщила Эмма. – Это современная форма бросания жребия.

Флэп принес ей розы, и она была тронута; отправив мужа домой готовить детям гамбургеры, она устроилась с двумя томами Грэма Грина, которые купила себе почитать. Потом у нее разболелась подмышка, и она, выпив оставленные ей таблетки, задремала. В голове крутилась ее собственная фраза о бросании жребия, когда она проснулась. Было четыре утра, и погода стояла безветренная. Она лежала, представляя, как опухоли плавают в пробирке, и ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить.

Лишь увидев доктора Баджа, входившего в палату, она поняла, как легли кости. До того она как-то отмахивалась от мысли о раке.

– Ты имеешь в виду, что у тебя может быть рак? – как-то спросил ее Флэп. Тогда она кивнула, но разговор тем и кончился.

– У вас, дорогая, недоброкачественное образование, – очень мягко сказал доктор Бадж. Прежде он никогда не называл ее «дорогой». Эмма почувствовала, что куда-то проваливается, словно кончился плохой сон – или только начинается.

С того дня, почти с того самого момента она почувствовала, что власть над ее жизнью перешла из ее рук и неловких, но любящих рук ее ближних к медицинским сестрам, консультантам, лабораториям, химикатам, приборам.

Убежать от этого удавалось не надолго: она провела неделю дома перед тем, как ей пришлось ехать в Омаху на серьезное обследование. Оставаясь в Омахе шесть дней, она не могла не думать, что ее смертный приговор был скреплен печатью в том городе, где Сэм Бернс надеялся с ней пожениться. Доктор Бадж был с Эммой откровенен; он ожидал, что у нее меланома, и она была, но его страхи оказались преуменьшенными.

– Я ими начинена, – сказала она мужу, и так оно на самом деле и было. Несколько дней ее преследовал страх изнурительных операций, но кости легли так определенно, что они были излишни. – Это как коревая сыпь, только внутри, – пояснила она Пэтси, стараясь представить дело в комическом свете, так как доктора оставили у нее именно такое представление.

– Не говори такие вещи, – с ужасом сказала Пэтси.

На следующий день она сама пошла к врачу.

Аврора Гринуэй мрачно выслушала первые новости. С тех пор, как Эмма впервые упомянула об уплотнениях, мысль об этом не оставляла ее.

– Наша девочка в беде, – сказала она, повесив трубку.

– Вы меня здесь не оставите, – заявила Рози. – Кому-то же надо присматривать за детьми.

Именно этого Эмма и хотела от хьюстонской команды. Она всегда не любила больничных посещений; ей казалось, что их неловкость хуже самой болезни – любой болезни. Ее мать с Рози должны были поселиться в Кирни, чтобы обеспечивать в доме нормальную жизнь. Все согласились, что Флэпу стоит некоторое время пожить в факультетском клубе, но это была простая условность, так как такового в природе не существовало. Он жил у Дженис, которая ухитрялась ревновать его к недугу Эммы, при всей его серьезности.

Вернувшись из больницы после первой операции, Эмма в первые дни пережила собственное замешательство, что позволяло ей легче справляться с замешательством ее детей, любовника и мужа. Флэп сразу же стал делать вид, что на самом деле она больна несерьезно, доктора ведь так часто ошибаются.