Ласковые имена

– Я вполне могу сказать ему и это.

Эмма поняла, что мать способна так поступить.

– Нет уж, оставайся дома. Я справлюсь.

Эмма действительно избавилась от своей связи, но на это ушло еще три месяца. Она разрушила ее, когда достигла его уровня сексуальности и стала использовать его же козыри. Он не был заинтересован в партнерше равной ему; когда в голове у Эммы прояснилось и к ней вернулась ее уверенность в себе, она стала ощущать все меньше желание доставлять ему удовольствие. Он стал относиться к ней все злобнее, все пренебрежительнее. Хью поддерживал себя в отличной форме, у него было полно витаминов и всякой здоровой еды, и он презирал Эмму за то, что у нее этого не было. Вначале он выбрал самую простую мишень для своей критики – фигуру Эммы. Он стал ей напоминать, что зад у нее слишком большой, а грудь слишком маленькая, а бедра чересчур вялые. Эмма просто пожала плечами.

– В отличие от тебя я не склонна к нарциссизму, – сказала она. – Даже если бы я стала делать упражнения по десять часов в день, моя фигура осталась бы к этому безразлична.

Зная, что он старается унижать ее, она спокойно и с облегчением предоставила ему действовать. Она понимала, что он собирается как-нибудь ее обидеть – и была начеку. В его глазах она видела готовность оставить на ней шрам. Однажды, когда они одевались, она сказала что-то про детей.

– Боже, какие у тебя безобразные отпрыски, – заметил Хью.

Эмма наклонилась, как раз у нее под рукой лежала его большая теннисная туфля. Она размахнулась и изо всех сил ударила ею Хью по лицу. Она разбила ему нос, и кровь сразу же потекла по его бороде, закапала на грудь. Потом она отбросила туфлю. Хью не мог поверить, что она способна на такое.

– Ты, сумасшедшая язва, ты разбила мне нос. Что тебе нужно?

Эмма ничего не ответила.

– Ты разбила мне нос, – повторил он. Кровь капала на пол. – Мне преподавать сегодня вечером. Что, по-твоему, могут подумать люди?

– А ты скажи им, что твоя девушка ударила тебя по носу теннисной туфлей и у тебя было небольшое кровотечение, – посоветовала Эмма. – И никогда больше не говори гадости про моих детей.

Хью начал ее бить, и она выбралась на улицу вся в крови, которая, правда, преимущественно была его. Ей пришлось уйти босиком, но, к счастью, удалось проскользнуть в ванную так, чтобы дети ее не видели. Приняв ванну, она смыла с себя всю свою связь. Ей было приятно вспоминать, как она ударила его туфлей.

Несколько недель после ссоры она сохраняла трезвый взгляд на вещи. На некоторое время она словно очистилась. Эмма сознавала, что от Флэпа для нее теперь не было никакой пользы. Он был слишком вялым, чтобы изменить положение, а Дженис не могла без него обойтись. Ему никогда не удастся набраться сил, чтобы прекратить их связь, да Эмма этого от него и не хотела. Он принудил ее отдалиться, что она и сделала. Она без всякого желания готовила ему завтрак и следила за его одеждой, это было проще, чем снимать с него нагар эмоциональности. И Эмма с удовольствием предоставила это Дженис. С Флэпом не будет никаких проблем, если Дженис почему-либо не решит его оставить.

Некоторое время Хью был несносен. Он ненавидел Эмму за свой разбитый нос, а больше – за их разбитую связь. Он уже приготовился избавиться от нее, но вышло, что, пожалуй, она бросила его первой, что было невыносимо. Было похоже, что его отвергли, а отказа он не терпел. Чтобы оставить ее как полагается, требовалось, чтобы она вернулась. Он стал названивать и вырастал у нее на пороге в неурочное время. Эмма не желала его пускать, но он преследовал ее. По телефону он говорил ей гадости, чтобы, если представится возможность, обидеть ее. Была середина зимы, и от мрачной настойчивости Хью у Эммы развилась клаустрофобия. По наитию ей удалось убедить Флэпа, что ей необходимо уехать, и не в гости к матери, а для того, чтобы навестить свою подругу Пэтси, которая, очевидно, была совершенно счастлива во втором браке. Ее муж был преуспевающий архитектор.

Флэп согласился, и Эмма уехала. Пэтси теперь звали миссис Фэйрчайлд. Ее муж был, по-видимому, очень приятным человеком, и к тому же необыкновенно красивым. Он был высокий, напряженный, трудолюбивый и остроумный – в тех редких случаях, когда начинал говорить. У Пэтси остался одиннадцатилетний сын от первого мужа и были две очаровательных дочери от второго. Сама она выглядела великолепно и имела чудесный современный дом в Беверли Хиллз.

– Я знала, что так получится, – сказала Эмма. – Как первой отметила моя мать, в твоей жизни есть все, чего нет в моей.

Бросив взгляд на свою бесформенную и безвкусно одетую подругу, Пэтси не сочла нужным это отрицать.

– Да, мне здесь нравится, – сказала она. – Всем, что я имею, я обязана Джо Перси, помнишь того сценариста? Однажды он пригласил меня выйти в свет, когда у меня было плохое настроение, помнишь, я еще тогда отрезала волосы? Именно тогда я встретила Тони.

Они проговорили почти всю ночь, расположившись в прекрасной комнате с покатым потолком. Внизу сверкал огнями Лос-Анджелес.

Вообще-то они проговорили три дня, все это время Пэтси возила подругу по городу. Она брала ее с собой на пляжи, на побережье Сен-Симеон; а накануне отъезда устроила, как и подобает, в ее честь вечеринку, великолепие которой довершалось присутствием кинозвезд. Некоторым из них Энтони Фэйрчайлд построил дома. В вечерних нарядах Фэйрчайлды были блестящей парой, выглядевшей шикарнее некоторых звезд. Среди собравшихся были Райан О'Нил и Апи Макгроу, и муж Апи Макгроу. Несколько гостей пришло в пивайсах, по-видимому это были администраторы. Еще там оказались миниатюрный французский актер и какой-то мужчина, видимо сосед. Они с Энтони Фэйрчайлдом говорили о политике, в то время как остальные хохотали над своими шутками. Эмма никогда прежде так остро не ощущала, что она безвкусно одета, и поэтому старалась вести себя незаметнее, что было нетрудно. За исключением простой вежливости, с какой обходились с Эммой, присутствующие все решили, что она ничего собой не представляет, и перестали обращать на нее внимание.

Поздно приехали Питер Богданович и Сибил Шепхерд, а сценарист Джо Перси, старинный приятель Пэтси, напился в самом начале вечера и заснул, устроившись в уголке одной широкой софы.

Когда гости разошлись, Пэтси принесла одеяло и накрыла его. Он что-то забормотал, и она, присев рядом, обняла его.

– Не помню, чтобы у него раньше были такие мешки под глазами, – заметила Эмма.

– Не было. Он не знает меры. Женщины его погубили. Знаешь, у него здесь есть комната. Собственно говоря, дом для гостей. И только гордость заставляет его иногда на время покидать его. Мы составляем друг другу компанию. Ты же видела, что Тони все время работает.

В самолете, возвращаясь домой, Эмма пыталась представить себя на месте Пэтси: в роскошном доме, где всегда чисто, с детьми, выглядевшими так, будто их растили на мыле и зубной пасте. Она подумала о Хью, но он перестал ее беспокоить. Он завел себе новую подругу. Это было проще, чем связываться с Эммой, которая могла, в конце концов, снова отвергнуть его из упрямства.

– Как выглядит Пэтси? – спросил Флэп. Он всегда был ее горячим поклонником.

– Лучше, чем все мы пятеро вместе взятые, – сообщила Эмма, рассматривая свое потрепанное семейство, имевшее типичный вид жителей маленького городка. Ясно было одно: в том, что касалось внешнего вида, только Милэни предстояло достичь класса Пэтси.

Когда с проблемой Хью было покончено, Эмма почувствовала небывалую ясность мысли. К величайшему счастью, возможно, самому большому в ее жизни, у ее дверей возникло очень милое существо в лице молодого ассистента Флэпа, выпускника университета; это был долговязый ласковый парень по имени Ричард. Он был из Вайоминга, не особенно умный, зато чрезвычайно приятный. Еще он был очень застенчив и почтителен; Эмме потребовалось несколько месяцев, чтобы заставить его влюбиться в нее. Ричарду трудно было поверить, что такая взрослая леди вдруг захотела с ним спать, а еще тяжелее было смириться с мыслью, что он может спать с чьей-либо женой. Это было ужасным грехопадением, а поскольку Эмма была женой доктора Гортона, он был уверен, что ему в результате не удастся получить свою магистерскую степень, что очень бы огорчило его родителей.