Ревность

Дэвид несколько раз ездил на рыбалку с мальчиками. Они брали напрокат маленькую лодку и везли ее на озеро Уолфорд. Им ничего не попадалось, но Дэвид вспоминал эти поездки с теплым чувством. Только он и мальчики, мужское братство. У них выработался своеобразный ритуал. Утро отводилось предвкушению: обсуждались повадки озерных рыб, которых они принесут домой на ужин. Днем разговор приобретал иную окраску: мальчики рассказывали Дэвиду о школьных делах, о взаимоотношениях с друзьями-приятелями. Они беседовали легко и откровенно, мальчикам легче было делиться своими проблемами с ним, чем с Шон. Ведь это чего-нибудь да стоило? Разве судья не должен этого учитывать, решая вопрос о том, с кем из родителей оставить мальчиков? В свое время Шон неплохо с ними ладила, но теперь зачастую пугала близнецов непредсказуемыми переменами в своем настроении. Дэвид мог судить об этом по выражению их лиц, по той браваде, которую они на себя напускали в целях самозащиты. Либо Шон спускала на них всех собак без всяких видимых причин, либо требовала общения на таком уровне интимности, что мальчики впадали в панику, стремясь выскользнуть из-под материнского крыла.

Конечно, она неплохая мать. Это он должен признать. Но сегодня он искал доводы, которые подкрепили бы его гнев по отношению к Шон. Он не мог стряхнуть его с себя. Вот почему Дэвид не взял с собой Мег. Он не надеялся на свою способность контролировать себя. Вчерашний разговор о Хэзер развязал ему руки, высвободил все то, что накопилось в нем за последние три года.

Шон его наказала. Видит Бог, она наказала его жестоко. Поначалу он смирялся перед ее гневом, потому что считал, что заслуживает его. Но больше он так не думал.

Дэвид наблюдал за тем, как Шон и Ивен совместно накладывали шов на рану игрунки. Он видел, какими согласованными были их действия, как они читали мысли друг друга. Их головы соприкасались, так же как и их руки. Он смотрел до тех пор, пока ему не стало невмоготу. Он не мог выдержать этого сегодня, когда его гнев вырвался на свободу. И он не знал, сможет ли вести себя по отношению к Шон достаточно цивилизованным образом до конца путешествия.

Первые несколько недель после смерти Хэзер Дэвид проводил либо на работе, либо у себя дома, в одиночестве. Шон жила в питомнике, выкармливая отверженную матерью Тику. Дэвид знал: Шон радовалась тому, что у нее нашелся повод держаться от него подальше. Перед тем как переехать в питомник, она отвела Кейта и Джейми к Линн. Таким образом она показала, что не доверяет Дэвиду. Он мог бы оспорить ее решение, но суть дела заключалась в том, что тогда он и сам себе не доверял. Он чувствовал, как его жизнь ускользает между пальцев; все, до чего он дотрагивался, плыло. Это чувство только усиливалось оттого, что он в одиночестве бродил по дому, где все напоминало ему о Хэзер. Единственным местом, где он чувствовал себя более или менее спокойно, был самолет.

Он убил свою дочь. Он сделал это с такой же очевидностью, как если бы взял нож и вонзил ей в сердце. Чиновники из комитета по защите детей отнеслись к делу слишком формально. Он сказал им, что уснул; он даже сказал им тогда, что сознательно намеревался заснуть, поскольку не подумал об опасности. Дэвид ожидал, что они обвинят его в преступной небрежности и подвергнут наказанию. Но они смотрели на него с сочувствием и классифицировали инцидент как несчастный случай. Возмездие не настигло его, равно как и очищение.

Шон он тоже убил. Правда, существовала еще эта женщина, которая выглядела как Шон, но явно была самозванкой. Дэвид ее боялся. Она владела целым арсеналом слов, отточенных, как отравленные стрелы, и метала их в него.

По ночам он лежал без сна в пустом доме, думая о том, как приблизиться к ней, не подвергаясь смертельной опасности. Ведь он не был железным, скорее хрупким. Настоящая, прежняя Шон это знала, но ее заместительница и понятия не имела о том, что сломать его очень легко.

После трех таких ночей он решил, что должен что-нибудь сделать. Это было безумие. Ведь те невероятно прекрасные годы, которые они провели вместе, чего-то стоили? Они разучились разговаривать друг с другом. Это тоже его вина. Он замкнулся. Почему он так себя повел? Чего он боялся? Он мог рассыпаться на куски. Скорее всего, так бы и случилось. Ну и что? Если бы он заплакал у нее на руках, это еще не был бы конец света. Ведь именно этого он хотел в ту первую ночь, когда она вернулась из Перу, но его сковала тяжесть вины, он тогда вообще не мог говорить.

Потом отравленные стрелы были у нее всегда наготове, но не могло же так продолжаться вечно. Он должен был попробовать. Ему следовало объяснить ей, чего ему стоит начать разговор. Молить ее о том, чтобы она его выслушала. Ведь он не мог без нее обойтись.

Он встал и оделся. Он должен идти, прямо теперь, среди ночи, пока она размягчена сном, пока у нее под рукой нет колчана со стрелами. Мысль о ее близости наполнила его сердце надеждой. Разве она не нуждалась в их близости? Разве она не тосковала о нем?

У Дэвида был свой пропуск, и он въехал в питомник через главный вход. Круглая белая луна светила зыбко и тревожно, он медленно вел машину мимо клеток гривастых волков и зебр, думая о храбрости Шон, которая не боялась оставаться здесь ночью одна.

Он припарковал машину рядом с ее «бронко», на стоянке, и пошел вниз по дорожке мимо Пентагона. Кругом ни огня, и трудно было сказать, где находятся сейчас медные эльфы – снаружи или внутри. Дэвид провел пальцами по грубой штукатурке здания. Он был счастлив уже оттого, что находится вблизи Шон, может дотронуться до того здания, которое она любила.

Дэвид приблизился к длинному одноэтажному дому, в котором располагался кабинет Шон. Свет в окнах не горел, на стук в дверь никто не ответил, но это Дэвида не встревожило. Скорее всего она осталась в кабинете Ивена, где диван легко превращался в кровать.

Он легонько постучал по двери кабинета Ивена. Не услышав ответа, Дэвид повернул ручку, которая поддалась под его рукой. Надо будет сказать Шон, чтобы она была повнимательнее и запирала дверь на ночь. А то любой мог войти, пока она спала.

Он открыл дверь. Комната освещалась только луной, но этого было достаточно, чтобы увидеть то, что он увидел. Шон спала в объятиях Ивена. Луна выхватила из темноты очертания их голых плеч, их тела излучали жар, который достигал Дэвида, стоявшего у двери.

Он сделал шаг назад, беззвучно закрыв за собой дверь. Дэвид принудил себя сделать несколько шагов вправо, пока не ступил на землю. Он прислонился спиной к прохладной штукатурке здания и попытался упорядочить свое дыхание. Лунный свет заливал холмы, окружавшие питомник, вокруг стояла тишина.

Единственный звук, который он слышал, производила кровь, пульсировавшая у него в висках.

Он это заслужил. Ведь он желал наказания, не так ли? Это вполне подходящее наказание за все, что он сделал. У Дэвида не возникло ощущения, что его предали. По крайней мере в отношении Шон: сейчас она едва ли могла отвечать за свои поступки; к тому же она была права, назначив ему самую тяжкую меру наказания. А Ивен? Ивен просто подвернулся ей под руку.

Ивен звонил ему накануне ночью, как только вернулся из Перу. Известие о Хэзер его потрясло. Ивен пообещал поговорить с Шон, убедить ее вернуться домой. Вместо этого он проводит с ней ночь, становится ее любовником.

Дэвид провел там большую часть ночи, наблюдая за тем, как луна перемещается по небу, освещая попеременно то одни, то другие участки поросших кустарником холмов. Он услышал крик койота со Слоновьего хребта и почувствовал, как оштукатуренная стена холодит его спину.

В половине пятого Дэвид заставил себя встать и подойти к машине. Ноги казались чужими, принадлежащими человеку, только что вернувшемуся из длительного морского путешествия. Ему пора ехать в аэропорт. Впервые он не был уверен в том, что сможет работать. До сих пор он летал ежедневно, даже на другой день после смерти Хэзер; в этом заключалось его спасение. Несколько часов в день он мог не думать ни о чем, кроме движения транспорта и курса самолета.