Ревность

Все это делалось настолько открыто, что Шон и в голову не приходило его ревновать. Кроме того, он часто говорил ей, что она совсем особенная, незаменимая. Но о какой незаменимости могла идти речь теперь, когда он не встречал с ее стороны ничего, кроме гнева и обвинений?

Дэвид повернулся на спину и открыл глаза.

– Смотри! – Он показал рукой на крышу палатки.

Она подняла голову и увидела силуэты двух ящериц, расположившихся под прямым углом друг к другу, нос к носу. – Они, должно быть, застряли между крышей палатки и дождевым тентом, – предположила Шон.

– Альфредо и Виолетта. – Он сел, потянулся и вздохнул. – Ночью я неважно себя чувствовал. Гнев Монтесумы.

– Правда? – Что-то непохоже. Он выглядел отлично. Интересно, все ли мужчины хорошо выглядят утром, сразу после сна? Загорелый, с растрепанными волосами, он выглядел моложе своих тридцати восьми. Глаза с поволокой. – Как ты чувствуешь себя сейчас?

– Нормально. – Он нашел свою рубашку. – А как твои ноги?

– Я предпочитаю иметь дело с травой-бритвой, а не с Монтесумой. – Она наблюдала за ним, пока он натягивал рубашку на свои мощные плечи, плечи пловца, застегивая ее на груди, поросшей мягкими светло-каштановыми волосами, тронутыми серебром. Пальцы длинные, красивой формы. Когда-то она любила эти руки, ей нравилось ощущать их на своей коже. Глядя на него сейчас, она вспоминала, как прикосновения этих рук заставляли ее раскрываться ему навстречу.

Шон перевела взгляд на ящериц, застывших в той же позе. Она теряла уверенность в правильности своей оценки Дэвида и той ошибки, которой не могла ему простить. Здесь все виделось иначе – и люди, и другие вещи. Это и есть самое опасное в джунглях, а не змеи и ягуары. Здесь вы переживаете такие ощущения и совершаете такие поступки, которые по возвращении домой покажутся бессмысленными. И дома вам потребуются долгие месяцы на то, чтобы исправить ошибки, которые вы здесь совершили. В их доме в Сан-Диего она никогда не сможет увидеть его таким, каким видит теперь, не ощутит странной дрожи, пронизывающей ее тело.

Он надел брюки и повернулся, взглянув на нее с рассеянной улыбкой на лице.

– Тебе пора вставать, а то пропустишь завтрак. – И он потянулся, чтобы достать туфли с вложенным в них посланием.

Шон провела утро, устанавливая с Ивеном ловушки, затем вместе с Робин отправилась купаться. Робин шла по тропинке, проложенной вдоль речки, не отрывая глаз от земли, она делала каждый следующий шаг только после всестороннего изучения того участка пути, который лежал у нее под ногами. Шон пыталась привлечь внимание Робин к тем немногим видам растений, которые были ей знакомы, но только понапрасну потратила время. Робин не могла отвести глаз от земли.

Вдруг слева от них послышались резкие гортанные звуки. Робин схватилась за руку Шон.

– Ревуны! – засмеялась Шон. – Так вот где они прячутся. – Она достала мачете из ножен и начала продираться сквозь густую зеленую преграду, мешавшую им увидеть обезьян.

Робин крепко держалась за ее левую руку.

– Нет! Мы не можем туда идти. У них такие злобные голоса.

Воздух сотрясался от рева.

– Ты можешь подождать здесь, – предложила Шон. Ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной. – Я только…

– Не оставляй меня здесь, Шон. Пожалуйста. Шон начинала понимать, почему Ивен подустал от постоянного общения с Робин. – Дай мне только взглянуть на них, – прикрикнула Шон, освобождая руку.

Она преодолела преграду и очутилась в ином мире. Здесь образовалась круглая поляна в тени огромного фигового дерева, самого большого из всех, когда-либо виденных Шон. Еще выше, футах в пятидесяти над деревом, зеленый шатер поддерживал небесный свод. Солнечные лучи прорывались сквозь древесную вязь узкими длинными световыми колоннами. По всему фиговому дереву были разбросаны ревуны ржавой окраски. Их голоса отражались от шатра и наполняли воздух неумолкаемым гулом.

Робин, иди сюда! – скомандовала Шон. Робин должна была это увидеть.

Робин скулила, пробираясь сквозь кусты и вьющиеся стебли, но, оказавшись на поляне, она умолкла с открытым ртом и широко раскрытыми глазами.

– Здесь как в церкви, – заметила она. И улыбнулась. – Очень шумный кафедральный собор.

Шон гордилась собой. Она сумела предложить Робин нечто такое, что заставило ее забыть о своем страхе. Ревуны раскачивали ветки и кричали на них. Шон отшатнулась, когда комок испражнений пролетел рядом с ее головой. – Кажется, они не слишком рады нашему визиту, – вынуждена была признать она.

Шон знала, что, кроме забрасывания дерьмом, никакого вреда ревуны им причинить не могут, они нападают только на барабанные перепонки. Она начала медленно обходить дерево. Надземные корни свисали с ветвей, образуя густую занавесь. Ветки склонялись под тяжестью спелых пурпурных плодов, росших кистями высоко от земли.

Она услышала визг Робин и посмотрела на нее. Обезьяньи испражнения упали ей на голову и капали с волос на землю.

Шон засмеялась.

– В конце концов, мы идем купаться. – И она повела Робин к месту назначения.

Залив для купания представлял собой круглую выемку, образовавшуюся у берега потока. Течение обеспечивало циркуляцию воды, которая и в заливе имела цвет крепкого чая.

Шон сняла коричневую полосатую рубашку и шорты цвета хаки и села на один из плоских камней, окружавших залив, чтобы осмотреть порезы на ногах. Шарики запекшейся крови образовали тонкие цепочки, покрывшие ноги Шон ниже колен изысканным узором. Царапины выглядели неплохо, никакой инфекции. Она положила мыло и шампунь на край каменистого берега, сняла лифчик и трусики и вошла в теплую воду.

Робин последовала за ней, но оставила на себе носки до колен и розовые трусики-бикини. Она очевидно приняла к сведению предупреждение Тэсс о маленьких всепроникающих зубастых рыбешках. Робин поморщилась.

– Ненавижу такое дно, оно как будто затягивает под землю.

Хорошее описание, подумала Шон. По большей части дно было твердым, но время от времени нога увязала в чем-то, напоминавшем на ощупь тяжелый влажный бархат.

Шон погрузилась в мягкую теплую воду и наблюдала за тем, как Робин намыливает волосы. Робин была очень худой. Верхняя резинка ее трусиков тянулась от бедра к бедру, не касаясь впалой линии живота. У зубастых рыбок не будет проблем с проникновением через эту дыру.

Шон и раньше случалось видеть Робин в купальном костюме, но почему-то только теперь она осознала, насколько они с ней были непохожи физически. Робин была по меньшей мере пяти футов и девяти дюймов ростом, с длинной талией и гладкой бронзовой кожей, туго натянутой и четко обрисовывающей очертания ее тела. Рост Шон не превышал пяти футов и шести дюймов, она никак не была полной, но знала, что для определения очертаний ее тазобедренной кости потребуется не только визуальный осмотр. Груди Шон более полные, зато у Робин – более высокие и округлые. Более тугие и гладкие, чем у Шон. Возможно, сказалось то, что Шон много лет ходила без лифчика. Да и трое детей.

– У тебя чудесные груди, – восхитилась Шон. Лицо Робин выразило изумление, затем стало насмешливым.

– Я надеюсь, что хотя бы ты не лесбиянка.

Шон лежала на спине, наслаждаясь невесомостью своего тела.

– На этот счет можешь быть спокойна.

Сквозь древесный шатер то здесь, то там просвечивала яркая синева неба, она о нем забыла. Хотелось, чтобы неба было больше. Джунгли пробуждали в ней чувство, похожее на клаустрофобию.

Робин погрузилась в воду, чтобы прополоскать волосы.

– Они на самом деле не совсем мои, – проговорила она.

Шон встала, вода доходила ей до плеч.

– Ты говоришь о грудях? Ты их?..

– Они имплантированные, – ответила Робин. – Мне надоело видеть перед собой подростковые пупырышки вместо грудей. – Она взяла с камня кондиционер для волос, выдавила его из тюбика себе на руку. – Я сделала это за несколько месяцев до свадьбы. Неужели ты не заметила?

Шон покачала головой. Она снова легла на спину, позволяя воде нести на своей поверхности ее невесомое тело. Тогда она не заметила бы, даже если бы на нее обвалилось небо. Она испытывала тогда острую боль, осознав, что потеряла Ивена. И он никогда не говорил ей об этом. Ивен оберегал Робин от вторжения в ее личные дела, и это вызывало в Шон уважение.