Ревность

Шон заметила пару малышей за спиной одной из взрослых обезьян. Она медленно встала и снова поднесла к глазам бинокль. Она двигалась под деревом, пытаясь определить пол эльфов, отличить взрослых особей от подростков, но сделать это было невозможно. Они были слишком маленькими. Куда легче наблюдать за ними в питомнике. Через некоторое время эльф с детенышами за спиной передал их другой обезьянке для кормления. Наконец-то! Она отыскала взрослую самку, самку эльфа, которая держала в своих лапках все концы и начала обезьяньего семейства.

У Шон затекла спина; руки, державшие бинокль, дрожали. Сколько времени она здесь провела? Пора возвращаться, пока за ней не снарядили поисковую партию. У нее не было с собой топографической ленты, поэтому приходилось делать зарубки на деревьях, чтобы найти потом гнездовье этого семейства. Завтра они установят здесь ловушки.

Шон взглянула на свои ноги и едва удержалась от крика. По меньшей мере сотня маленьких клещей ползли вверх по ее ногам. Ее ботинки и носки были испещрены ими. Некоторые уже обосновались на ее икрах, другие взобрались еще выше, несколько штук она обнаружила на шортах.

Шон заставила себя спокойно подойти к поваленному дереву, поставила на него одну ногу и стряхнула с нее тех клещей, которые не присосались к ее коже. Клещи были маленькие, не больше булавочной головки. Она с содроганием подумала, что некоторые из них пролезли к ней под шорты. Она проверит это позже, когда вернется в лагерь.

Поначалу Шон не смогла найти ни одной своей зарубки. Ее охватила минутная паника, сопровождаемая странным, полузабытым трепетом перед неизбежной опасностью. Что если она потерялась? Она начала уже наслаждаться этой фантазией, когда услышала журчание ручья. Итак, ручей. Он был прямо перед ней. Нельзя было отрицать, что ее охватило разочарование. Она потратила некоторое время на сооружение легкого мостка через ручей, чтобы опять не замочить ноги.

У дерева, где они заметили эльфов, Ивена не было. Не было там и складных стульев. Она увидела последнюю розовую метку, которую они успели оставить, и по следу пошла по направлению к лагерю.

17

– Сделанные здесь фотографии прозвучат как вызов, – сказала Мег, когда Дэвид привязывал кусок ленты к дереву. – Жизнь дикой природы не желает иметь с нами ничего общего.

Это была правда. Они с Мег ходят по лесу почти час, но, кроме растений и насекомых, ни одно живое существо не попалось им на глаза. Он чувствовал себя так, как будто ему на глаза надели солнечные очки, которые насыщали цвета, делали их богаче, глубже. Не было слышно ни звука, за исключением шороха листвы под ногами и шума, производимого их мачете. Встречались участки леса, где растительность была такой густой, что вьющиеся стебли обхватывали их за плечи и длинные зеленые листья щекотали лица. Это напоминало плавание, погруженность в нечто такое, что убаюкивало, но могло и поглотить без остатка. За его благоговением таился подспудный страх, и этот страх заставлял Дэвида неукоснительно соблюдать все правила безопасности и привязывать к деревьям-ориентирам куски розовой топографической ленты.

Ему бы очень хотелось узнать, каким видится лес его спутнице. Мег казалась ему особенной, обладающей только ей свойственным восприятием мира. Она шла впереди, и Дэвид следил за ней взглядом.

Розовая рубашка, темно-зеленые брюки заправлены в белые носки. Она носила маленькую белую шляпу, на полях которой были изображены синие и розовые попугаи. Из перекинутой через плечо сумки с фотоаппаратом торчал треножник. Она очень дорожила этой сумкой. Вчера в каноэ она пристегнула ее к ремню, как спасательный круг.

– Может быть, передохнем немного? – Мег показала рукой на ствол упавшего дерева.

– Конечно. – Она показалась Дэвиду утомленной. Он достал из рюкзака пончо и расстелил его на стволе.

Она медленно села. На ее лбу проступили тоненькие морщинки.

– С тобой все в порядке? – спросил Дэвид.

– Немного болит живот. Он присел рядом с ней.

– Наверное, нам все-таки следовало бы кипятить питьевую воду.

– Я уверена, что это пустяки.

Было заметно, что она неважно себя чувствует. Луч солнца, пробившийся сквозь древесный шатер, задержался в ее белокурых волосах, высветил тонкую жилку, бившуюся на шее. Камера висела у нее между грудями, руки безвольно лежали на коленях. Неприятно было видеть Мег страдающей. Она казалась беззащитной, и это пробуждало в Дэвиде покровительственный инстинкт, которого он раньше за собой не замечал. Шон никогда от него этого не требовала.

– Может быть, вернемся в лагерь? – спросил он.

– Меня просто слегка подташнивает. Лучше поговорим, чтобы я могла отвлечься от боли.

– Хорошо. – Он взглянул на свои руки. На его колене примостился клещ, и Дэвид смахнул его. – Нравится ли тебе жить в Сан-Франциско?

– О! – воскликнула она, давая ему понять, что он правильно выбрал тему. – Я люблю этот город. Особенно туман.

Дэвид решил, что она шутит. Золотые Ворота, парк, может быть, холмы или качество пищи. Но туман?

– Он такой эфемерный, – пояснила Мег. – И в то же время густой и настолько плотный, что хочется зажать его в руке, но он ускользает.

– Есть ли хоть что-нибудь на свете, что ты не пытаешься романтизировать? – спросил он.

– Она улыбнулась.

– Едва ли. – Она стала рассказывать Дэвиду, какое значение имел туман для ее работы. Несколько месяцев назад в Сан-Франциско прошла ее персональная выставка. Экспозиция называлась «Портреты в тумане» и была посвящена изображению людей, окутанных туманом Сан-Франциско. Туман очаровывал ее тем, что скрывал действительность. Туман был подвижным и каждый миг иным, люди на портретах менялись вместе с ним.

Дэвид слушал, и его охватывало смутное томление. Как получилось, что он женился на такой женщине как Шон, земной и прагматичной, если его всегда привлекала поэтическая, даже сентиментальная сторона жизни?

Они проговорили, наверное, еще час и медленно побрели в лагерь. Расчищенное место уже казалось родным домом, в его центре уютно потрескивал огонь. Тэсс соорудила длинный стол и скамейки из молодых побегов, которые они срезали накануне. Она очистила побеги от коры и стянула крепким шнуром. Затем укрепила их на вкопанных в землю развилках более толстых деревьев. Стол был накрыт; на нем расположились пластиковые тарелки и котелок с толстыми белыми ломтями зубатки. И это дикая жизнь в джунглях?

Ивен отвел Дэвида в сторону.

– Шон еще не вернулась, – сказал он. – Мы разошлись, потому что обезьяны разделились на две группы. Я не знаю, насколько далеко она могла уйти.

Дэвид пытался разгадать, что скрывается за спокойным выражением лица Ивена. Был ли он действительно встревожен? Следовало ли тревожиться самому Дэвиду? Но прежде чем он пришел к какому бы то ни было выводу, на краю поляны появилась Шон.

– Привет! – Она улыбалась.

Ивен вздохнул с явным облегчением.

– Где ты была? Я вернулся больше часа тому назад.

– Наверное, твое семейство не было таким интересным, как мое. – Она налила себе воды, приправила ее виноградным порошком и поделилась мыслями о своем семействе медных эльфов и о способах их поимки. Дэвид сел на скамейку и внимательно всматривался в ее лицо. Оно хранило на себе следы вчерашнего речного солнца, переносица немного обгорела. Шон улыбалась весело, но почти лихорадочно и слишком живо жестикулировала, описывая эльфов. Дэвид уже давно не видел ее такой. Его внезапно поразило, как она постарела За последние годы, какую ношу ей пришлось вынести на своих плечах. Теперь ее бремя было сброшено. В конце концов, он оказался прав, настаивая на поездке.

– Ты покормил Чио-Чио, Ив? – спросила она, направляясь к дереву, на котором была подвешена клетка с обезьянкой.

– Да. – Ивен сел за стол напротив Дэвида. – Все, что доктор прописал, – добавил он с улыбкой.

Дэвид кивнул.

– Кажется, Шон сегодня пропадала в лесу не зря. Шон вернулась и подошла к концу стола.