Ревность

Они медленно прошли мимо оставшихся шести клеток, не говоря ни слова. Большинство игрунок лежало вдоль задних стенок, возле закрытых раздвижных дверей. Они пытались спастись. Шон представила себе, какая царила среди них паника. Она прижала руку ко рту, чтобы удержаться от рыданий; рука стала мокрой от слез.

Она вышла из здания, туда, где светило красное солнце; было прохладно. Ивен обнял ее, и они долго стояли неподвижно.

– Никто не сгорел, – сказал он, помолчав. – Все дело в дыме. Он только перемещался из одного конца коридора в другой.

– Мы потеряли… сколько, Ивен? Две трети нашей популяции?

Он буквально стонал.

– Подумай, что это означает с учетом потенциального прироста. Дерьмо! – Он ударил кулаком по бетонной стене. – Все, о чем я думал в последние два года, были эти проклятые красноухие. Ты можешь вообразить себе телеграмму в Бразилию? «Сожгли ваших двадцать пять игрунок. Продолжим программу разведения, когда получим от вас еще пару дюжин».

– Успокойся. Давай, по крайней мере, проясним обстановку.

Это заняло у них остаток дня. Не было настроя, чтобы работать быстро. Они находили клейма на лапках мертвых игрунок и вычеркивали соответствующие записи из племенной книги. Они писали слово «умер» и дату рядом с любовно выведенными данными и номерами, которые еще несколько часов назад были для них залогом надежды и оптимизма.

В последней клетке Ивен в изнеможении сел на пол, привалившись к задней стенке. Шон не стала ему мешать. Она сама нашла вытатуированные номера и сделала пометки в книге, пока он смотрел в потолок.

– Это самка? – спросил он, когда она делала последнюю запись.

Она кивнула и протянула ему безжизненное тельце. Он положил его к себе на колени и пощупал пальцами маленький живот.

– Беременная? – спросила она.

Он кивнул и передал ей игрунку.

– В каждой клетке была беременная самка.

– По крайней мере, мы знаем, что находились на правильном пути.

Остаток дня они провели, убирая опилки и пепел, а затем вымыли полы в клетках. Свитер и джинсы Шон выпачкались в саже. Ей не скоро удалось избавиться от запаха гари в волосах. Она позвонила Дэвиду из кабинета Ивена, когда солнце уже садилось.

– Я скоро приеду, – сказала она ему. Голос Дэвида звучал на фоне хныканья Хэзер и пения мальчиков, исполнявших песенку «Колокольчики звенят». Она не встретила с детьми Рождество. Бедный Дэвид. Совсем не так предполагал провести он этот день. – Спасибо, что ты прикрыл меня, Дэвид.

– У нас все в порядке. Чистим морковку для оленя Санта-Клауса.

– Что имеет его олень против кожуры?

– Спроси об этом своих разборчивых сыновей. Она повесила трубку и встретилась глазами с Ивеном. Он сидел ссутулившись на своем казенном кресле и выглядел слишком усталым, чтобы пошевелить пальцем. Она представила себе, как он сидит в этой позе на протяжении всей рождественской ночи.

– Счастливого чертова Рождества, – пожелал он.

Шон стояла рядом с ним и прижала его голову к своему бедру. Его волосы тоже были покрыты пеплом.

– Я рада, что ты придешь к нам завтра на рождественский обед, – сказала она. – Невыносимо думать, что после всего этого ты останешься совсем один. – Она пригласила его несколько месяцев тому назад. Ивен уже стал для них почти членом семьи.

Он пошевелил головой, лежавшей на ее бедре.

– Я составлю неважную компанию.

– Ты не должен оставаться один на Рождество, Ивен.

– Это же не впервые. К тому же тут осталась кое-какая работа.

– Дети ждут встречи с тобой. Твой любимый маленький примат скучает по тебе.

– Нет, – сказал он решительно. Его рука сжала ее бедро. Она чувствовала прикосновение каждого пальца: это было предупреждением о том, что могло произойти. Он поднял другую руку и медленно провел ею по ее бедру.

Для нее это был последний сигнал тревоги, она почувствовала сильное сердцебиение. Подумала о том, что еще не поздно отойти от кресла, взять свою кофту и уйти. Но вместо этого она закрыла глаза и ждала. Его пальцы расстегнули пуговицу на ее джинсах и застежку молнии, он прижался щекой к ее коже. Она еще крепче прижала к себе его голову. Сердце стучало так сильно, что она подумала о том, чувствует ли он биение ее пульса сквозь мягкий пушок своей бороды.

Он взглянул на Шон снизу вверх. Нельзя было не понять того, что она выразила своим ответным взглядом. Он встал и поцеловал ее, и впервые за этот день вкус сажи и пепла не был ей неприятен. Она прижалась к нему всем телом в знак согласия. Он через голову стянул с нее свитер, подняв в комнате облачко пепла, и повел ее к дивану. Когда она почувствовала его губы на своей груди, Шон уже знала, что именно этого она ждала со дня их первой встречи, с того момента, когда погрузила свои пальцы в корзину со скользкими черными кофейными зернами.

Потом она лежала в его объятиях, они едва умещались вдвоем на диване, который не было времени раздвинуть. Но хотя она наслаждалась теплотой, исходившей от его тела, что-то было не так. Ей не хватало воздуха. Один вдох был слишком глубоким, несколько других слишком мелкими. И эта дрожь по всему телу. Она ползла по животу, по ногам, перешла на руки.

– Ты дрожишь, – сказал он, встал, достал из шкафа одеяло и принес. Она села, чтобы он мог закутать ее, но дрожь была теперь почти конвульсивной.

– Кажется, я заболеваю. – Шон встала и деревянной походкой прошла мимо него в ванную, стараясь сдержать рвоту. Закрыв за собой дверь, она наклонилась над высоким белым унитазом, подстелив одеяло себе под колени. Она разревелась. Рвота всегда сопровождалась у нее плачем. Малейшая тошнота превращала ее в двухлетнего ребенка. Она вытянула руку и включила вентилятор, чтобы Ивен ничего не услышал.

Тошнота все не отпускала, пот ручьями стекал по ее шее. Голова кружилась, ей представлялся Дэвид, меняющий салфетку Хэзер, чистящий морковку для оленя.

– Дэвид, – прошептала она. – Мне так жаль. Она тужилась. Еще и еще. Ничего не получалось; она не в силах была остановить спазмы.

Ивен уже оделся, когда она вышла из ванны. Его лицо было белым.

– С тобой все в порядке?

Ноги донесли ее только до дивана, и она села, снова завернувшись в одеяло.

– Все нормально, – прошептала она. – Это у меня от смущения. – Она опять начала плакать, он сел рядом, сжимая ее руки сквозь одеяло.

– Прости меня, – прошептал он ей на ухо. – Это никогда не повторится.

Она покачала головой.

– Да, больше никогда. – Она встала и начала одеваться. На столе лежали четки Ивена. Простые деревянные шарики, почерневшие от времени. Как-то он признался ей, что, когда впервые дотронулся до груди девушки, то почувствовал себя таким грешником, и потом часами молился, перебирая четки. Не этим ли он займется, когда она уйдет? Не так ли проведет Рождество?

Когда Шон подъехала к дому, она заметила через арочное окно гостиной мигание синих и белых огоньков на украшенном рождественском дереве. Войдя в комнату, Шон увидела, что Дэвид успел накормить и приодеть мальчиков, Хэзер уже спала. Взглянув на нее, Дэвид нахмурился:

– Боже мой, ты выглядишь совершенно разбитой. – Он направился к ней, но Шон проскользнула мимо.

– Дай мне отмокнуть в ванной, чтобы избавиться от сажи, – сказала Шон. Она не могла встретиться с ним взглядом: боялась, что он все поймет.

Он последовал за ней в ванную.

– Дай мне твою одежду, я положу ее в стирку, – скомандовал Дэвид.

Он приготовил ей какао, она сидела в кресле-качалке, наблюдая за тем, как он раскладывает игрушки под деревом. Он был озабочен тем, чтобы расположить игрушки в определенном порядке: Джейми должен был найти сначала гоночную машину, а потом уже железную дорогу. Кейт должен был обнаруживать игрушки вперемежку с новой одеждой.

– Он ненавидит обновки, но, может быть, это научит его в следующий раз не играть с дегтем.

Дэвид засмеялся и произнес доверительным тоном:

– Мне бы хотелось, чтобы Хэзер была немного старше. Помнишь первое Рождество когда мальчики уже понимали, что происходит?